Глен Мид - Кровь фюрера
— Но это всего лишь домыслы, Эрика. Возможно любое объяснение. Почему не предположить, что Шмельц получал деньги, например, шантажируя кого-то? А ты как, ничего не нашла?
— Я провела весь день в архиве газеты «Франкфуртер цайтунг», просматривая статьи и заметки.
— И как?
Девушка помолчала.
— Должно быть, Любш говорил тебе правду. По крайней мере, насчет тех двух человек, которых хотел убить Кессер.
— В каком смысле?
— Пять месяцев назад в Восточном Берлине был убит мужчина по имени Герберт Раушер. Должно быть, это тот самый Раушер. В берлинских газетах были опубликованы статьи об этом убийстве, их впоследствии перепечатали основные ежедневные газеты страны.
— Рассказывай.
— В статьях говорится, что Раушера застрелили в его квартире, расположенной недалеко от музея Пергамон. Два пулевых ранения в голову. Смерть наступила мгновенно. В газетах утверждается, что свидетелей не было и что у берлинской полиции нет версий. Я позвонила в берлинский отдел по расследованию убийств, но они не предоставили мне никакой информации, сообщили только, что расследование все еще ведется, но арестованных и обвиненных в убийстве нет.
Фолькманн смотрел на девушку.
— А что насчет женщины?
— Ее звали Гедда Пол. Ее тоже убили.
— Где?
— Недалеко от Фридрихсхафена — это в южной Германии, откуда она родом. Этот городок находится рядом со швейцарской границей, возле озера Констанц. Убийство было совершено за неделю до смерти Герберта Раушера. Во всех мюнхенских газетах были статьи об этом. Но я решила позвонить в газету, издающуюся в Фридрихсхафене.
— И что там сказали?
— Я говорила с одной женщиной-репортером. Она рассказала, что Гедду Пол убили между полуночью и двумя часами ночи в лесу за городом. Стреляли три раза — в спину и в голову. Репортер знает очень мало кроме того, что дело еще не закрыто. Она сообщила мне все известные ей подробности. Гедде Пол было около шестидесяти. Вдова бизнесмена. Двое взрослых детей. В городе ее очень уважали. Мотива для совершения преступления не было, и расследование дела практически не продвинулось.
— Ты связалась с полицией в Фридрихсхафене?
Девушка покачала головой.
— Нет, я подумала, что ты захочешь этим заняться сам. Но я собрала в папку все газетные вырезки об этих убийствах, которые мне Удалось раздобыть.
— А что насчет того, кто такой этот Раушер? В газетах об этом было?
— Там было только сказано, что он бизнесмен, вот и все.
Вздохнув, Фолькманн задумался.
— А тот политик, Массов, он жив?
Девушка убрала прядь волос за ухо.
— Очень даже жив. У него офис в районе Кройцберг в Берлине. В основном там живут бедные иммигранты. Я связалась с его секретаршей, и она сказала, что Массов уехал на несколько дней на конференцию в Париж, но она назначила тебе встречу через два дня. В десять утра в офисе Массова в Кройцберге.
Фолькманн подумал, не рассказать ли ей о мужчине в цюрихском аэропорту, но решил этого не делать. Он сказал, что завтра утром уедет на день-два, но не сказал куда, а она не спросила. Заглянув в ее голубые глаза, он улыбнулся и, убрав со стола, предложил:
— Может, кофе выпьем?
Она открыла вторую бутылку сотерне, а он полчаса читал газетные вырезки об убийствах. В статьях было очень мало информации кроме того, что Эрика ему уже рассказала. Фолькманн решил поговорить с Яковом Фишером из Берлина. Фишер работал детективом в берлинской криминальной полиции, и Фолькманн был с ним хорошо знаком. Это был его единственный шанс получить информацию об убийстве Раушера неофициальным путем. Во Фридрихсхафене он никого не знал, ему придется еще подумать над тем, как раздобыть информацию о Гедде Пол в местной полиции.
Когда девушки не было в комнате, Фолькманн пару раз подходил к окну, чтобы посмотреть на парковку и противоположную сторону улицы, но не заметил ничего подозрительного. Если за ним и следили, то этот человек был профессионалом. «Беретту» Фолькманн оставил в кармане плаща, чтобы девушка не увидела пистолет и не забеспокоилась.
Она села рядом с ним на диван, и Фолькманн залюбовался плавным изгибом ее шеи, когда она нагнулась, чтобы наполнить бокалы. Она была прекрасна. Загорелая чистая кожа… Под простой белой хлопковой майкой лифчика не было, и когда она наклонилась, он увидел ложбинку между ее пышными грудьми, а под тонкой материей были видны темные затвердевшие соски.
Откинувшись на спинку дивана, она заметила его взгляд.
— На что ты смотришь, Джо?
— На тебя.
Она не покраснела, но отвернулась. Когда она снова посмотрела на него, Фолькманн спросил:
— Ты любила Руди?
Ее лицо исказила гримаса боли, девушка закрыла глаза, а потом ответила:
— Да, я его любила. Но это не то, что ты имеешь в виду. Он хорошо ко мне относился. Всегда умел меня рассмешить. И в моей жизни бывали моменты, когда Руди был единственным человеком, с которым я могла поделиться. Мне не раз приходилось сталкиваться со всякими проблемами, и с ним всегда можно было поговорить. Пусть даже по телефону.
— Ты думаешь, он тоже тебя любил?
Помедлив, она ответила:
— Да. Думаю, что любил.
— Что это были за проблемы, с которыми ты могла обратиться только к нему?
Она снова помедлила.
— Зачем это тебе?
— Затем же, зачем и ты интересовалась мною.
Посмотрев на него, она отвернулась, и когда, наконец, заговорила, это был скорее шепот.
— Было время, когда мне стало стыдно. Стыдно из-за некоторых фактов из прошлого моей семьи.
Замявшись, она прикусила губу и Фолькманн понял, что больше она ничего не скажет.
— Ты имеешь в виду своего отца? — тихо спросил он.
Она снова посмотрела на него, но на этот раз удивленно. Девушка покраснела.
— Откуда ты знаешь?
— Эрика, в картотеках немецкой полиции хранится информация о большинстве твоих соотечественников. Ты должна об этом знать.
— Ты имеешь в виду, и на детей военных преступников?
— Это ведь политика вашего правительства, Эрика. И такой она была в течение последних пятидесяти лет.
Эрика долго молчала, а потом сказала:
— Расскажи мне все, что тебе известно.
Он не стал пересказывать всю информацию из ее досье, в этом не было необходимости.
— Твой отец служил в Лейбштандарте дивизии СС. В той же Дивизии, что и Генрих Раймер.
— Что еще тебе известно?
— В конце войны он бежал в Южную Америку Сотрудники отдела военных преступлений выследили его в Буэнос-Айресе, но он умер до экстрадиции.
Девушка помолчала, а потом спросила:
— В первый день, когда я встретилась с тобой, ты знал о моем отце?
— Да. — Он внимательно посмотрел на девушку.
— Когда мы познакомились, я почувствовала, что тебе трудно общаться со мной. Было что-то такое — в манере поведения, в том, как ты смотрел на меня. Возможно, ты меня даже ненавидел. Ты меня ненавидел, Джо?
Он покачал головой.
— Нет, Эрика. Ненависть — это слишком сильное чувство. Скорее, не доверял.
— Из-за того, что я дочь эсэсовца? Из-за того, что произошло с твоими родителями? А сейчас ты должен не доверять мне еще больше — ведь мой отец служил в той же дивизии СС, что и этот Раймер.
Он промолчал, и девушка посмотрела ему в глаза.
— Поэтому ты не захотел спать со мной, Джо? Потому, что у меня такой отец?
— Да.
Она покачала головой.
— Знаешь, это так страшно — то, что ненависть и недоверие могут передаваться от одного поколения другому, Джо. Что это может передаваться от отца к сыну. Ведь если это так, у нас нет никаких шансов. Абсолютно никаких. Понимаешь? Ты ведь винишь меня за грехи моего отца.
Замявшись, Фолькманн покачал головой.
— Я не виню тебя ни за что, Эрика.
— Неправда, Джо. Неправда. Но ты, возможно, с этим не согласишься. Знаешь, я хочу тебе кое-что сказать. Когда я была маленькой девочкой, отец был для меня всем. Но я не знала, что он натворил. Я не знала, что он хладнокровно убивал людей. Мужчин, женщин, детей. Я не знала, что руки, за которые я держалась, были виновны в стольких страданиях и смертях. Я ему доверяла. Когда он умер, мне казалось, что я потеряла самого дорогого человека, ведь он был для меня примером для подражания. Мне было шестнадцать, когда впервые до меня дошли эти ужасные слухи. Через год после этого мама наконец-то рассказала мне правду. И с этого момента он перестал быть для меня отцом, которого я любила, и превратился в зверя. Он позволял мне любить его и доверять ему, в то время как он не заслуживал моего доверия и любви. Но нет, в документах, с которыми ты ознакомился, это не написано. Там не написано о боли, страданиях и унижении членов семей людей, которые опозорили Германию. Ты думаешь, дети фашистов гордятся прошлым своих родителей? Так ведь, Джо? Может быть, кто-то и гордится, но это психи. Приличные люди, обычные люди, страдали и страдают из-за того, что сделали их родители. Эта боль живет во мне так же, как и в тебе.
