Мария Романушко - Не под пустым небом
…По серому тротуару брёл маленький, серый мужичок и слегка покачивался. Видимо, он уже успел выпить.
– Добрый вечер! – сказала я.
Он удивлённо взглянул на меня и остановился.
– Это вы мне? – спросил он нетрезвым голосом.
– Вам. Скажите, вы могли бы сделать деревянный контейнер?
– Ящик, что ли?
– Ну да, ящик, только очень большой. Чтобы в него вошёл гроб.
Он ошарашено смотрел на меня, на глазах трезвея.
– Мог бы. Приходите в понедельник. Приносите размеры.
– Нет, не в понедельник. Сейчас!
– Да я уже мастерскую закрыл… Иду домой, жена ждёт…
– Пожалуйста! Я вам хорошо заплачу.
– А сколько?
– Сколько скажете.
Он смотрел на меня с недоверием.
– Сто пятьдесят дадите? – спросил он, сам дивясь своей храбрости.
– Хорошо. Возьмите.
Я вынула из сумочки деньги и протянула ему. Он взял их почти с испугом, не веря своему счастью.
– Я буду ждать здесь, у жестянщиков, – сказала я.
– Ну, хорошо, тогда пошёл делать…
– И, пожалуйста, стружек туда насыпьте.
– Стружек не жалко.
И он торопливо зашагал обратно по этой серой пустынной улице…
Часа через полтора он заглянул в мастерскую и сказал:
– Готово. Кто мне поможет притащить?
Не помню, как Жора нашёл меня, но в этот момент мы уже были вместе. Ах, да! мы ведь ещё утром договорились, что будем держать связь через Аллу Кондратьевну… Все документы в клинике он получил. И выкупил забронированные для нас билеты. Но не до Кишинёва, а прямо до Одессы! Просто случилось чудо. Именно когда он стоял в очереди за билетами, оказалось, что завтра утром летит дополнительный самолёт до Одессы. Какой-то внеплановый рейс. Которого сегодня утром ещё не намечалось. И вдруг – он возник!
…И вот настал пятничный вечер. Но впереди у нас было ещё много дел. Теперь нам нужно было ехать в клинику, чтобы подготовить отца к завтрашнему перелёту. Мы вышли на улицу в надежде остановить какой-нибудь грузовик. Улица была всё так же пуста, на ней ещё больше сгустились сумерки, это была унылая, рабочая окраина, без людей и без машин. Только несколько вонючих мотоциклов пронеслось, обдав нас гарью, да прошаркал старенький «запорожец». Господи, где же взять машину?! Почему так пусто, куда все подевались?… И тут вдали затарахтел грузовик… Я вышла на середину мостовой и стояла, не двигаясь, пока он не остановился прямо передо мной.
– Что у вас случилось? – высунулся из кабины шофёр.
– Пожалуйста! Нужно отвезти гроб и деревянный ящик в клинику Страдыня. Умоляю!
Было видно, что в нём борются два чувства.
– Это же на другом конце отсюда! А я уже еду на выход из города. Я вообще-то ленинградец, спешу домой, в Ленинград…
– Ради Бога! – взмолилась я. – У меня там отец. Завтра утром мы везём его домой, в Одессу. Мы уже давно тут стоим, и ни одного грузовика! Мы уже отчаялись…
– Ну, ладно! – сказал он. – Загружайте.
Мальчишки-жестянщики поехали вместе с нами. Прихватив с собой паяльную лампу. Ведь гроб надо будет запаять.
Проезжали чёрную, как ночь, Даугаву… Город был каким-то совершенно безжизненным. Первый вечер, когда не было жаворонковой метели… Наши метели все отлетели… в вечность…
Рвались на клочья облака…
Я помню каждую минуту
Прозрачного, как слёзы, утра…
Ты весело кивнул: «Пока!»
Скажи, отец, ведь ты же знал,
Что мы прощаемся навеки?
Усталые от боли веки
Закрыли синие глаза.
Закат обуглил облака…
И без тебя настал тот вечер.
И тяжкой ношей лёг на плечи…
Свинцово двигалась река…
Свинцово двигалась река…
В ворота клиники въехали уже во тьме. Домик морга был в самой глубине чёрного парка. В его окнах было темно. Мы постучали в запертые двери. Потом нащупали звонок и позвонили. Не скоро, но нам открыли. Два пожилых человека в белых халатах, он и она, оба латыши, плохо говорящие по-русски. Мы объяснили, что нам нужно. Они ни единым словом не упрекнули нас за поздний визит. Зажгли повсюду свет… Свет был неприятный, мертвенно-бледный, не знаю, почему он называется «дневной».
Мальчики-жестянщики и шофёр помогли всё выгрузить и спустить по широкой лестнице вниз. Шофёр отказался брать деньги, он сказал:
– У меня родители блокадники, они бы огорчились, если бы я за такое дело взял с вас деньги.
– Вас послал нам Господь, – сказала я, на что он смущённо усмехнулся. – Спасибо вам и счастливо добраться до Ленинграда!
…Я сидела на широкой каменной лестнице, ведущей вниз, в подвал – как в преисподнюю… Там были распахнуты широко двери в большой зал… и там тоже был этот мертвенно-бледный свет… А на длинных цинковых столах, накрытые простынями, лежали тела. Не люди – а тела… Те, которые ещё сегодня утром улыбались и были людьми… любили, тревожились, мучились от боли, ждали своих близких…
Женщина и мужчина в белых халатах, тихие и спокойные, совершенно бесстрастные, взяли у меня пакет с одеждой для отца, костюмом и рубашкой, которые я купила сегодня утром в Центральном универмаге, и ушли в этот страшный зал… Неужели им совсем-совсем не страшно?… И почему страшно мне? Господи, укрепи меня!
А потом его выкатили оттуда… и колёсики так противно скрипнули… а он этого не любит… не любил… И я спустилась по этим стоптанным сотнями ног каменным ступеням, чтобы взглянуть в его лицо… Оно было слишком бледным под этим мертвенно- бледным светом… усталым и каким-то незнакомым… Это ты, отец? Разве это ты? А если это не ты, то где ты?… Ведь я чувствую твоё присутствие, чувствую твоё тепло… весь день его чувствовала… весь день ты был со мной, каждый шаг мы прошли вместе, рядом… где ты сейчас, мой милый папочка?…
…А потом я опять сидела, не шевелясь, на каменной холодной лестнице… и всё было распахнуто… и гулял сквозняк, и шумела паяльная лампа… а потом застучали молотки… заколачивая гвозди в огромный ящик, и каждый удар молотка приходился ровно по моему сердцу… этот стук отдавался эхом под высокими сводами резким, металлическим хохотом…
Двери на улицу были распахнуты, и там – на чёрном небе, среди чёрных деревьев – сиял новорождённый месяц… Нежный, сверкающий, серебряный месяц, какой бывает только весной… и графические силуэты старых деревьев, изумительно очерченные тонкой кисточкой – какие бывают только весной… а за ними – чёткие, воздушные очертания готических крыш, таких любимых мной… Всё это было так красиво, так невозможно, мучительно красиво… так непонятно зачем красиво… Господи, зачем теперь это всё?… Какой в этой красоте смысл – когда там, внизу, шумит паяльная лампа и стучат молотки… Зачем это всё, Господи? Зачем в эту страшную минуту Ты являешь мне красоту мира? Неужели Ты думаешь, что я могу её воспринять? Почему Ты причиняешь мне ещё большую боль? ещё большую, чем я могу вынести? Разве Тебе не жаль меня, Господи? Вот, Ты подарил нам двадцать дней. Двадцать прекрасных дней… И это – всё?!! Семнадцать лет ожидания – и награда в двадцать дней?… А как же наш домик на взморье? А как же Одесса в октябре?… Ведь у нас было ещё много планов, Господи! Наверное, мы ещё не всё друг другу рассказали, наверняка не всё… Разве Ты не знал об этом, Господи? Тебе ли об этом не знать? Ведь Ты знаешь все мысли, все планы… И Ты всё это обрушил… всё полетело в тартарары… в этот страшный подвал, в эту жуткую преисподнюю… Зачем же теперь Ты мучишь меня этой дивной луной и этими деревьями?… Что Ты хочешь мне этим сказать? И что я должна услышать?…
И так я сидела, привалясь спиной к холодной стене, и переводя взгляд: то вверх – к двери, распахнутой в ночной, лунный, полный свежести и запахов влажной земли апрельский сад, полный весенних шорохов и предчувствий… то переводя взгляд вниз – к двери, распахнутой в голубоватый зал мертвецов… И чувствовала, что если не соединю это всё воедино, в одно целое, – то просто сойду с ума. Уж слишком это было несоединимо… Моя душа изнывала, сознание расщеплялось… как будто мозг раскалывался внутри черепной коробки… Господи, помоги! Спаси меня, Господи!…
И был один миг полного мрака. Затмения. Как будто смерти. И кто-то – глубоко внутри меня – обрадовался: ну, вот и конец этой муке… вот и хорошо…
Но – я не умерла. Опять не умерла… Только странная тишина вошла вдруг в сердце. Тишина и покой. Ранящие звуки исчезли. Я как будто лишилась слуха. Но зато я услышала, как шепчет, пробиваясь сквозь прелую листву, трава… Я услышала голос лёгкого ветерка и тихий скрип ветвей, как скрип вёсельных уключин… А тонкий, сияющий месяц опустился ещё ниже и запутался в нежной вуали ветвей… Смотри, папочка, какой милый новорождённый месяц! А какие чудные запахи!… Ведь ты их тоже слышишь, правда? Как сильно в этот вечер запахло весной!… Смотри, папочка, как хорошо мы управились. Как хорошо всё успели. Это ты нам весь день помогал. И Господь, конечно. Как Он послал мне этого столяра на пустынной улице? Это надо же!… А грузовик, летящий вроде бы в другую сторону?… Просто чудо какое-то. Ну, как вы там с Господом, папа? Пообщались уже? Нет ли у тебя каких-то проблем? Виден ли на этот раз свет в конце тоннеля?… Ты уж на этот раз, пожалуйста, всё хорошенько запомни, а потом, когда встретимся, расскажешь. Поделимся когда-нибудь впечатлениями…
