Мария Романушко - Не под пустым небом
Потом была Одесса… В аэропорту нас встречали два брата отца – Шура и Женя. Долго ждали разгрузки… Впрочем, сначала нам отдавать наш груз не хотели, сказали: «Приходите после праздников». Ну, тут уже заорал Женя… Да, Романушки умеют настоять на своём.
– Аэропорт этот, кстати, твой папка строил! – сказал Женя.
– Я знаю.
– Знаешь?
– Я многое теперь знаю…
– Деточка ты наша хорошая! Как же мы все волновались за тебя! – и он горячо обнял меня, и я ощутила ещё одну родную душу на земле…
…Ну, а потом мы приехали к дому, где нас встречала толпа родственников, успевших приехать отовсюду… Мне навстречу кинулась большая седая бабушка, вся в чёрном, как большая чёрная птица… С горькими причитаниями она осыпала меня солёными от слёз поцелуями:
– Господи, ну за что же тебе такое горе? Найти – и тут же потерять…
– Это не горе, бабушка, а счастье – то, что я успела… И не потеряла я его, а нашла.
А маленький седой дедушка исступлённо молчал, и по его лицу текли слёзы…
– Здравствуйте, дедушка, – сказала я и обняла его, но он был как каменный.
Две сестры, худенькие, бледные, испуганные. Четырнадцать лет и восемь. Красивая блондинка – жена отца. И ещё много народу, в котором я не сразу разобралась, кто тут кто.
* * *
…Ходили с сёстрами на почту. Отослала Алле Кондратьевне телеграфным переводом деньги, которые дал мне Женя.
Ещё послала три телеграммы: в Москву отцу Сергию Хохлову и в Семхоз отцу Александру Меню. А ещё в Ригу – отцу Иоанну Борташенко, к которому несколько раз ходила в его православный храм в Дубултах. Всех просила молиться за упокой души моего отца…
…Потом гуляли с сёстрами по каким-то пустырям. Нам страшно было идти домой. Там сейчас вскрывали гроб. Я не хотела, чтоб это делали. Но Женя сказал, что так надо.
…Ночью никто не спал. Все сидели вокруг отца и смотрели на него. Я боялась, что он переменился, что я не узнаю его. Но всё оказалось наоборот: отец был как живой… просто уснул… он спал, а мы охраняли его сон…
Я взяла своё маленькое евангелие и тихонько читала…
* * *
А на следующее утро, в день похорон, я увидела у подъезда молоденькую девушку. И меня как будто обожгло… Это светлое лицо с лёгким румянцем… эта мягкая линия губ… эти синие, как небо, глаза…
– Кто это? – спросила я Женю.
– А это ещё одна твоя сестра, Ирина.
– Какая Ирина? Откуда?…
– Из Макеевки.
– Ничего не понимаю! Почему же отец мне не сказал, что у меня есть ещё одна сестра?
– А он не знал, что это его дочь.
– Так она же его копия!
– А он никогда её не видел…
– Значит, и она его никогда? Значит, сегодня – первый раз?!
– Да, это так… Мать её не приехала. А дочку прислала. Хотя бы попрощаться с отцом…
– Боже мой, какой ужас!… Насколько же я счастливее её…
* * *
…Потом, через день, мы будем сидеть с ней вдвоём, у Жени, и я буду рассказывать ей об отце… о нашем отце. Мне хотелось, чтобы она его узнала и полюбила, как я. Я рассказывала подробно, о каждом из двадцати рижских дней… И переписала ей стихи, которые написала отцу, в эти дни.
– Я хочу, чтобы ты знала: у нас прекрасный отец.
– Я и раньше это знала.
– Откуда?
– Мама рассказывала. Она так и не вышла замуж. Она всю жизнь его любит…
И на меня дохнуло ещё одной драмой… о которой отец то ли не успел мне рассказать, то ли не захотел. А может, он о ней и не догадывался?… Теперь мы об этом уже не узнаем…
* * *
Съездила на воскресную службу в Успенский собор, отслужила заочно панихиду по отцу…
Вышла. И ВДРУГ увидела – весь мир в цвету!… Белая акация, каштаны…
Но вот странно: цветущая Одесса забылась, её как будто стёрли из памяти, а осталось только бескрайнее кладбище… жаркое солнце и запах земли у свежей могилы…
Я сняла тогда с груди маленький серебряный образок Божьей Матери, который мне подарил на Рождество отец Александр, и положила его на грудь отцу…
* * *
Семь дней, которые я прожила в Одессе, я только и делала, что рассказывала.
Постоянно меня кто-нибудь просил:
– Расскажи о Серёже.
И каждая мелочь в моём рассказе постепенно укрупнялась, и каждая фраза, сказанная им, и сказанная мной, обретала теперь особый смысл. Хотя бы эта: «Это я понесу тебя, папочка!»
А ещё всех потрясла история со столяром, который шёл по пустынной улице…
И история с грузовиком, который спешил в Ленинград, но развернулся и поехал с нами в клинику…
И эта история с самолётом до Одессы, которого не было, а потом он откуда-то возник!
И эта история на аэродроме, когда люк раздвинулся…
– Как же так? – начинали волноваться слушатели. – Как это всё могло произойти?
– Не под пустым небом живём. И чудеса случаются не только в сказках…
– Ты что, веришь в Бога? – спрашивали меня.
– А как в него можно не верить? Разве мало доказательств?…
* * *
А потом мне захотелось остаться одной. Просто побыть немного наедине с собой. И я села на первый попавшийся трамвай и поехала без всякой цели…
Я услышала, как кондуктор объявил остановку:
– Пляж «Лузановка»!
И вдруг вспомнила: отец говорил, что его работа, его строительное управление находится в районе пляжа Лузановка. И я вышла. Очень близко серело море… День был пасмурный… Отцу сегодня – девять дней… Вечером собираемся у бабушки с дедушкой. Завтра я уезжаю в Москву. Завтра ровно месяц, как я из дома. А уезжала на три дня…
Я прошла по вязкому, сырому песку пустынного пляжа и вышла на берег. В какую сторону идти дальше? Я не знала. Но интуитивно решила пойти направо, в сторону центра. И пошла…
Сколько я шла, не помню. А море тихонько шумело у самых моих ног… Оно было спокойное и усталое. Или это я была усталая, и мне казалось, что весь мир усталый… Вдоль берега, совсем близко к морю, стояли плотно-плотно разные предприятия, мастерские, конторы… И вдруг я увидела то, что искала. Строительное управление! Двухэтажное, светло-песочное здание. Я зашла. Внизу сидел вахтёр, был выходной день, третье мая, и, на моё счастье, никого, кроме вахтёра, не было. Я сказала, кто я, и он повёл меня на второй этаж, в комнату, где стоял рабочий стол отца.
Самый обычный, однотумбовый, старый письменный стол.
И я села за его стол… На столе ещё лежали, никем не тронутые, какие-то деловые записки, написанные его рукой… Его ручка. Его карандаш. Его календарь с какими-то сделанными на скорую руку записями…
А за окном – перекатывало свои усталые волны серо-голубое море, которое он так любил… На которое каждый день смотрел из этого окна…
И, глядя на море, думал о вечности… о смерти… и о любви.
И сейчас, глядя в эту бескрайность, наполненную шорохом волн, как будто таинственным шёпотом… глядя на эту нескончаемую череду волн… я думала о том же. И мне казалось, что мой отец стоит сейчас рядом. И тоже смотрит вместе со мной в окно…
Глава одиннадцатая
ПОСКРИПТУМ
Возвращаюсь из Одессы. Гавр встречает меня на вокзале и провожает на Старый Арбат. У меня есть ключи от квартиры в Староконюшенном. Сейчас утро, Валконда на работе, квартира пуста. Мне нужно побыть хоть немного одной. Прийти в себя. Потом – к Каптеревым. Я так соскучилась по ним! Так хочется к их очагу… Но прежде – к маме. Мама и сестра хотят меня видеть. Хотя мама предупредила: «Фёдор страшно психует. Что ты поехала в Ригу. Я не хотела ему говорить, но когда ты позвонила тогда… то пришлось сознаться. Так что ничему не удивляйся. И не расстраивайся».
Ну, чем меня можно сейчас удивить? И чем расстроить?…
Я думаю, меня ещё очень долго невозможно будет ни удивить, ни расстроить.
…Я сидела в полукруглой комнатке с трёмя окнами, в Староконюшенном переулке, вокруг моих ног ходил маленький полосатый котёнок… странно, пока меня не было, Валконда завела котёнка, а от Мотьки когда-то отказалась… но, наверное, пожалела об этом и вот, завела. Котёнок тихонько мурлыкал, комната была залита весенним светом, во дворе, на солнце, старые тополя сверкали молодыми клейкими листочками…
И в ту минуту мне отчётливо вспомнились слова из Пасхальной молитвы, которые так поразили меня когда-то: «Смерть, где твоё жало?!»
Смерть, где твоё жало?…
Я прислушалась к себе… в душе были покой и тихое ликование: «Успела! Господи, я успела…»
* * *
Выходя, столкнулась с Валкондой.
– А, вернулась… Ну, здравствуй. А ты куда собралась?
– Здравствуйте. А я к маме. Сегодня заночую, видно, у неё.
– А я вообще-то не нуждаюсь больше в твоей опеке, – сказала Валконда.
