Артюр Рембо - Пьяный корабль. Cтихотворения
Мечи устали сеять страх,
На мертвую натуру с тыла
Спошли любезное свое
Блистательное воронье.
Лететь навстречу катастрофам —
Вот ваш от бури оберег!
Летите вдоль иссохших рек
И вдоль путей к седым голгофам,
Вдоль рвов и ям, где плещет кровь;
Рассыпьтесь и сберитесь вновь!
Кружитесь, тысячные стаи,
Слетясь зимой со всех концов,
Над тьмой французских мертвецов,
Живых к раздумью призывая!
О, вестник – совести тиран,
О, похоронный черный вран!
С небес сошедшие святые,
Рассевшись в сумраке гаёв,
Оставьте майских соловьев
Для тех, кого леса густые
Сковали путами травы —
Для тех, кто навсегда мертвы.
Перевод Б. БулаеваВосседающие в креслах
В провалах зелени сидят тупые зенки.
Недвижимая длань пришпилена к бедру.
Проказой-плесенью, как на замшелой стенке,
Испятнана башка – на ней бугор к бугру.
Уродливый костяк изломан, как в падучей.
А кресла – прутяной изогнутый обвод —
С утра до вечера баюкают скрипуче
Ублюдочную плоть, невыношенный плод.
Седалища чудил просижены до блеска —
Сверкают так, что хоть обойщика зови.
И поседелых жаб потряхивает резко
Злой озноб снеговой в негреющей крови.
Так безмятежен дух коричневой истомы,
Так немощь их телес заносчиво глуха —
Как будто, затаясь в набивке из соломы,
Им летний зной согрел вместилище греха.
А пальцам скрюченным и ныне почему бы
Побудку не сыграть, со страстью закрутив?
Нет, намертво свело – в колени вбиты зубы,
И брякает в ушах кладбищенский мотив.
Попытка чуть привстать для них подобна смерти.
Как злобные коты на схватке удалой,
Трясут лопатками и фыркают, что черти.
Но гаснет пыл бойцов – штаны ползут долой.
Заслышат чужака – трепещут ног кривули,
Наставят лысины бодливые быки.
И пуговицы их, летя, разят как пули,
И сверлят вас насквозь их дикие зрачки.
Глаза побитых псов отравою плюются;
Вас волокут на дно, победно вереща;
Незримые клешни мечтают дотянуться
До теплой слабины гортанного хряща.
Укрывши кулаки под бахромою сальной
Обтрепанных манжет, совеют упыри.
Им будоража нюх, как аромат миндальный,
Желанье мщения вздувает пузыри.
Когда суровый сон им веки плотно смежит —
Подсунув плети рук под любострастный зад,
Соитьем с креслами седая грезит нежить,
Приумноженьем тех, на чем они сидят.
Краями бороды зудящий член тревожа,
Cтрекозам вслед заслав плевки густых чернил,
Пыльцою запятых усеянные, рожи
Насилуют того, кто их обременил.
Перевод А. КротковаГолова фавна
В листве, в шкатулке зелени живой,
В листве, в цветущем золоте, в котором
Спит поцелуй, – внезапно облик свой
Являя над разорванным узором
Орнамента, глазастый фавн встает,
Цветок пурпурный откусив со стебля,
Вином окрасив белозубый рот,
Хохочет, тишину ветвей колебля:
Мгновение – и дерзок, и упрям,
Он белкой мчится прочь напропалую,
И трудно, как на ветках снегирям,
Опять уснуть лесному поцелую.
Перевод Е. ВитковскогоТаможенники
Честящие: «К чертям!», цедящие: «Плевать!»,
Вояки, матросня – отбросы и крупицы
Империи – ничто пред Воинством Границы,
Готовым и лазурь вспороть и обыскать.
С ножом и трубкою, с достоинством тупицы
И псом на поводке – едва начнет опять
Лес мглой, как бык слюной, на травы истекать —
На пиршество свое таможенник стремится!
Для нимф и для людей – един его закон.
Фра Дьяволо схватив и Фауста в потемках,
«Стой, – рявкнет, – старичье! Ну, что у вас в котомках?»
И, глазом не моргнув, любой красотке он
Досмотр устроит: все ли прелести в порядке?
И под его рукой душа уходит в пятки!
Перевод М. ЯсноваВечерняя молитва
Прекрасный херувим с руками брадобрея,
Я коротаю день за кружкою резной;
От пива мой живот, вздуваясь и жирея,
Стал сходен с парусом над водной пеленой.
Как в птичнике помет дымится голубиный,
Томя ожогами, во мне роятся сны,
И сердце иногда печально, как рябины,
Окрашенные в кровь осенней желтизны.
Когда же, тщательно все сны переварив
И весело себя по животу похлопав,
Встаю из-за стола, я чувствую позыв…
Спокойный, как творец и кедра и иссопов,
Пускаю ввысь струю, искусно окропив
Янтарной жидкостью семью гелиотропов.
Перевод Б. ЛившицаВоенная песня парижан
Весна являет нам пример
Того, как из зеленой чащи,
Жужжа, летят Пикар и Тьер,
Столь ослепительно блестящи!
О Май, сулящий забытье!
Ах, голые зады так ярки!
Они в Медон, в Аньер, в Банье
Несут весенние подарки!
Под мощный пушечный мотив
Гостям маршировать в привычку;
В озера крови напустив,
Они стремят лихую гичку!
О, мы ликуем – и не зря!
Лишь не выглядывай из лазов:
Встает особая заря,
Швыряясь кучами топазов!
Тьер и Пикар!.. О, чье перо
Их воспоет в достойном раже!
Пылает нефть: умри, Коро,
Превзойдены твои пейзажи!
Могучий друг – Великий Трюк!
И Фавр, устроившись меж лилий,
Сопеньем тешит всех вокруг,
Слезой рыдает крокодильей.
Но знайте: ярость велика
Объятой пламенем столицы!
Пора солидного пинка
Вам дать пониже поясницы.
А варвары из деревень
Желают вам благополучья:
Багровый шорох в скорый день
Начнет ломать над вами сучья.
Перевод Е. ВитковскогоМои красоточки
Зеленоватый, как в июне
Капустный срез,
Сочится щелок, словно слюни,
На вас с небес,
Дождевики пятнает ваши,
Как жир колбас;
Уродки, вздерните гамаши —
И живо в пляс!
С голубкой снюхались мы сладко,
Соитьем губ!
С уродкой ели яйца всмятку
И суп из круп!
Белянка вызнала поэта
Во мне – тоска!
А ну, пригнись – тебе за это
Я дам пинка;
Помадой, черная сучара,
Смердишь – сблюю!
Ты продырявила гитару
Насквозь мою.
Я рыжую слюнявил свинку,
Как блудодей,
Заразой капая в ложбинку
Промеж грудей!
Я ненавижу вас, дурнушки,
До спазма вен!
Попрячьте титьки-погремушки
В корсажный плен!
И чувства, словно в ссоре плошки,
Крошите вдрызг;
А ну-ка – на пуанты, кошки,
И – громче визг!
Все наши вязки, наши случки
Забыть бы рад!
Прямее спины! Выше, сучки,
Клейменый зад!
И я для вас, мои милашки,
Слагал стишки?
Переломать бы вам костяшки,
Вспороть кишки!
В углах вяжите, паучихи,
Узлы тенёт!
И сам Господь в беззвездном чихе
Вам подмигнёт!
Луна раскрасит рожи ваши,
Как пиалы;
Уродки, вздерните гамаши —
Вы так милы!
Перевод А. КротковаПриседания
Полдневный час; в кишках почувствовав укол,
Таращится монах в келейное оконце;
Сияя, как песком начищенный котел,
Ему потухший взгляд дурманит злое солнце;
И головная боль, и так живот тяжел…
Ему не по себе – не греет одеяло;
Сползает с койки прочь, в коленях дрожь сильна;
Пожадничал старик за трапезой немало —
Да мал ночной горшок для грузного гузна;
Рубаху бы задрать повыше не мешало!
Дрожа, едва присел; ступнями в камень врос,
И пальцы на ногах заледенели резко;
На стеклах – желтизна, их выцветил мороз;
Он фыркает, кривясь от солнечного блеска —
Пасхального яйца алей бугристый нос.
Он вытянул к огню дрожащую десницу;
Отвисшая губа; тепло зудит в паху;
Штаны раскалены; назойливая птица
Тревожит изнутри больную требуху;
Он хочет закурить, да трубка не дымится.
Вокруг царит развал: убогий старый хлам,
Лохмотьями кичась, храпит на грязном брюхе;
Скрипучие скамьи по мусорным углам
Укрылись, как в траве огромные лягухи;
Буфет, оголодав, рвет пасть напополам.
И тошнотворный смрад, как тинное болото,
Всю келью затопил, и в черепе – труха;
Щетиной заросла щека, мокра от пота;
И ходит ходуном скамья – не без греха,
И бьет по кадыку тяжелая икота.
А вечером, когда накроет сад луна —
