Элизабет Гаскелл - Жены и дочери
– Понимаете, мисс, мы с поварихой спланировали такой обед, который бы вызвал у хозяина искушение попробовать его, а если вы говорите: «Нет, благодарю вас», когда я предлагаю вам что-либо, хозяин даже не смотрит в ту сторону. А вот если вы берете кусочек и с удовольствием съедаете его, он сначала выжидает, потом смотрит и понемногу начинает принюхиваться. В конце концов он обнаруживает, что голоден, и принимается за еду столь же естественно, как котенок начинает мяукать. Вот почему, мисс, я подталкиваю вас локтем и подмигиваю, хоть это и выглядит невежливо, чего никто не может знать лучше меня.
Во время этих обедов имя Осборна никогда не упоминалось. Сквайр задавал Молли вопросы об обитателях Холлингфорда, но у нее складывалось такое впечатление, что он слушал ее ответы вполуха. Он также регулярно спрашивал девушку о том, как, по ее мнению, чувствует себя его супруга, но если Молли отвечала ему правду – что та слабеет с каждым днем, – он приходил в ярость и ужасно сердился на нее. Он не мог – и не желал – слышать ничего подобного. А однажды он чуть не отказался от услуг мистера Гибсона, потому что тот стал настаивать на консультации с доктором Николсом, известным всей округе.
– Какую чушь вы несете! Она не может быть настолько больна, и вам прекрасно известно, что у нее всего лишь слабое здоровье, отчего она страдает уже долгие годы. А если вы ничем не можете ей помочь в таком простом случае – у нее ведь ничего не болит, верно?.. И не смотрите на меня столь озадаченно, приятель! – лучше уж тогда вообще оставьте ее в покое. Я отвезу ее в Бат или Брайтон; перемена места пойдет ей на пользу, поскольку, по моему глубокому убеждению, всему причиной – хандра и нервы.
Но грубовато-добродушное лицо сквайра, побагровевшее от волнения и искаженное неподдельной тревогой и бесплодными стараниями казаться глухим к роковой поступи судьбы, когда он произносил эти обидные слова, с головой выдавали его подспудные страхи.
Мистер Гибсон негромко ответил:
– Я буду и дальше наблюдать ее и знаю, что вы не станете запрещать мне приезжать сюда. Но в следующий раз я непременно привезу с собой доктора Николса. Ведь я могу и ошибаться в назначенном лечении, и я молю Бога о том, чтобы мои опасения действительно оказались преувеличенными.
– Не говорите более ни слова! Я не желаю и слышать о них! – вскричал сквайр. – Разумеется, все мы умрем в свое время, и она тоже. Но я не допущу, чтобы даже лучший доктор во всей Англии хладнокровно отмерял ей остаток жизни. Пусть уж лучше я умру первым. Надеюсь, так оно и будет. Но я готов вонзить зубы в глотку любому, кто заявит, будто во мне сидит смерть. Кроме того, по моему мнению, все доктора – невежественные шарлатаны, которые только прикидываются, будто обладают знаниями, которых на самом деле у них нет. Да-да, не улыбайтесь! Мне уже все равно. До тех пор пока вы не скажете мне, что я умру первым, ни вы, ни ваш доктор Николс не переступите порог моего дома, чтобы пророчествовать и кликать беду.
Мистер Гибсон уехал с тяжелым сердцем при мысли о том, что миссис Хэмли приближается к смерти, и совсем не думая об оскорбительных речах сквайра. Откровенно говоря, он совершенно позабыл о них, когда около девяти часов тем же вечером к нему домой в жуткой спешке прибыл посыльный из Хэмли-холла с запиской от сквайра.
«Дорогой Гибсон, ради всего святого простите меня, если сегодня я нагрубил вам. Ей стало много хуже. Приезжайте и проведите у нас ночь. Пишите Николсу и всем остальным врачам, кому хотите. Напишите до того, как отправитесь сюда. Быть может, они сумеют облегчить ее страдания. В молодости я много слышал о докторах из Уитворта[47], которые излечивали тех, от кого отказывались обычные врачи. Не могли бы вы пригласить одного из них? Вверяю себя в ваши руки. Иногда мне кажется, что наступил кризис, после которого она поправится. Всецело полагаюсь на вас.
Всегда ваш,
Р. Хэмли
P.S. Молли – сущее сокровище. До поможет мне Господь!»
Разумеется, мистер Гибсон поехал; впервые после женитьбы он оборвал причитания миссис Гибсон, жалующейся на судьбу и на то, что врача могут вызвать из дома в любое время дня и ночи.
Он помог миссис Хэмли справиться с приступом, и на день или даже два благодарность и тревога, испытываемые сквайром, сделали его послушным орудием в руках мистера Гибсона. Но потом он вновь вернулся к своей прежней навязчивой идее о том, что кризис, приключившийся с его супругой, миновал и что она встала на путь к выздоровлению. Но спустя сутки после консультации с доктором Николсом мистер Гибсон сказал Молли:
– Молли! Я написал Осборну и Роджеру. Ты, случайно, не знаешь адреса Осборна?
– Нет, папа. Он попал в немилость. Понятия не имею, известен ли его адрес сквайру, и миссис Хэмли слишком больна, чтобы самой написать сыну.
– Ничего страшного. Я приложу его к письму Роджеру. Как бы они ни вели себя по отношению к остальным, между ними существует настоящая братская любовь, насколько я мог заметить. Роджер будет знать, что делать. Молли, получив мой отчет о состоянии здоровья своей матери, они наверняка постараются вернуться домой как можно скорее. Мне бы хотелось, чтобы ты уведомила сквайра о том, что я сделал. Это неприятное поручение, и мадам я расскажу о нем по-своему. Я бы сам сообщил ему, будь он дома, но ты сама говоришь, что сквайр вынужден был уехать в Эшкомб по делам.
– Именно так. Он очень жалел о том, что не встретится с тобой. Но, папа, он, без сомнений, очень рассердится! Ты даже не представляешь, как он зол на Осборна.
Молли и сама страшилась гнева сквайра, передавая ему послание отца. Она уже достаточно освоилась в домашней атмосфере Хэмли-холла, чтобы понимать, что под старомодной обходительностью и гостеприимством сквайра, которое он оказывал ей в качестве гостьи, скрывается сильная воля и пылкий, горячий нрав, равно как и упрямство вкупе со склонностью к предрассудкам (или «убеждениям», как называл их он сам), кои часто встречались у тех, кто ни в молодости, ни в зрелости нечасто общался с себе подобными. Изо дня в день она выслушивала жалобные стенания миссис Хэмли по поводу той глубокой немилости, с которой к Осборну относился его отец, запрещая сыну показываться дома. И Молли даже не представляла, как подступиться к этому щекотливому делу и сообщить сквайру о том, что письмо, призывающее Осборна как можно скорее вернуться домой, уже отправлено.
Ужинали они всегда только вдвоем. Сквайр старался сделать каждую их встречу за столом как можно приятнее для Молли, испытывая к ней искреннюю благодарность за то, что одно ее присутствие внушает спокойствие и утешает его жену. Он шутил, но шутки повисали в воздухе, и оба забывали хотя бы улыбнуться им. Он приказывал подать редкие вина, которые ее совсем не прельщали, но из вежливости она пригубливала их. Однажды он заметил, что Молли ест анжуйские груши с таким аппетитом, словно они ей нравятся; поскольку именно этот сорт у него в поместье в этом году не уродился, он велел найти и купить их у окрестных фермеров. Молли чувствовала, что он старается по-своему выказать ей расположение, но от этого ее страх наступить ему на больную мозоль отнюдь не уменьшился. Однако же это следовало сделать, причем без промедления.
После ужина в камин положили огромное полено, предварительно вычистив оттуда золу, с массивных свечей сняли нагар, затворили дверь, и Молли со сквайром остались наедине с поданным им десертом. Она сидела за столом на своем излюбленном месте. Стул во главе стола оставался незанятым, но поскольку иных распоряжений не поступало, перед ним методично и регулярно клали салфетку, расставляли бокалы и тарелки, словно миссис Хэмли вот-вот должна была сойти к ужину. И впрямь, стоило двери, через которую она обычно входила, случайно приоткрыться, как Молли ловила себя на том, что вглядывается в нее в ожидании увидеть высокую медлительную фигуру, кутающуюся в богатые шелка и кружева, которые миссис Хэмли имела привычку надевать по вечерам.
Но сегодня ее вдруг словно молнией пронзила мысль, причинившая ей сильную душевную боль, что она более уже никогда не войдет в эту комнату. Девушка решила, что не станет медлить и прямо сейчас передаст сквайру отцовское послание, но у нее вдруг перехватило горло, и она поняла, что голос не повинуется ей. Сквайр встал и подошел к огромному камину и ударил по горящему полену, отчего то взорвалось искрами и развалилось на пылающие куски. Он стоял, повернувшись к ней спиной. И Молли, глубоко вдохнув, заговорила:
– Когда сегодня здесь был папа, он поручил мне передать вам, что написал мистеру Роджеру о том, что… что, по его мнению, ему лучше приехать домой. Он также вложил в конверт и письмо для мистера Осборна Хэмли с такой же просьбой.
Сквайр отставил в сторону кочергу, но поворачиваться к Молли не спешил.
– Значит, он послал за Осборном и Роджером? – осведомился он после довольно продолжительной паузы.
