Элизабет Гаскелл - Жены и дочери
Сквайр был очень расстроен; в таких случаях он имел привычку упираться ладонями в колени и негромко насвистывать себе под нос. Молли уже знала, как он выражает свое неудовольствие, и сейчас ей оставалось лишь надеяться, что сквайр удовлетворится бессловесной его демонстрацией. Она с трудом сдерживалась, чтобы не расплакаться, и пыталась мысленно переключиться на что-либо другое и не думать о своих сожалениях и обидах. До нее доносился бесконечный монолог миссис Гибсон, и она хотела заставить себя прислушаться к нему, но недовольство сквайра было чересчур явным, чтобы не обращать на него внимание. Спустя некоторое время, после долгого молчания, он встал и заявил:
– Ну, что поделать! Все это бесполезно. Бедная мадам, ей это не понравится. Она будет крайне разочарована! Надеюсь, это только на один вечер – всего на один вечер! Ведь Молли сможет приехать завтра, не так ли? Или та пустая трата времени нынешним вечером, как она описывает его, окажется для нее чрезмерной?
Сарказм в его голосе прозвучал настолько явно, что заставил миссис Гибсон вести себя надлежащим образом и даже извиниться.
– Она будет готова в любое удобное для вас время. Мне очень жаль, всему виной моя глупая застенчивость, полагаю. Тем не менее вы должны признать, что обязательство есть обязательство.
– Разве я сказал, что обязательство – пустяк, мадам? Однако же нет смысла более говорить об этом, иначе я могу забыть о своих манерах. Я – старый тиран, а она, прикованная сейчас к постели бедная девочка, всегда позволяла мне поступать по-своему. Поэтому вы извините меня, миссис Гибсон, не правда ли, и позволите Молли уехать со мной завтра в десять часов утра?
– Разумеется, – с улыбкой подтвердила миссис Гибсон.
Но после его ухода она заявила Молли:
– А теперь, моя дорогая, я настоятельно прошу более никогда не заставлять меня терпеть дурные манеры этого человека! Я не могу даже назвать его «сквайром». Это невежда, мужлан, йомен, в лучшем случае. И ты не должна принимать либо отвергать приглашения, словно независимая молодая леди, Молли. Будь так любезна, дорогая, и в следующий раз прояви ко мне уважение и поинтересуйся сначала моими желаниями!
– Папа сказал, что я могу поехать, – задохнувшись от возмущения, возразила Молли.
– Поскольку я теперь – твоя мама, то на будущее имей в виду, что последнее слово останется за мной. Но раз уж ты едешь в гости, то тебе не помешает приодеться. Если хочешь, ради такого случая я могу одолжить тебе свою новую шаль и набор зеленых лент. Я всегда готова пойти навстречу, когда мне оказывают должное уважение. А в таких домах, как Хэмли-холл, никогда не знаешь заранее, кто может туда пожаловать, пусть даже в семье имеется больной.
– Благодарю вас. Но мне не нужна шаль и ленты, там не будет никого, кроме членов семьи. По-моему, там вообще никого не бывает. А теперь, когда она так больна, – Молли не договорила и едва не расплакалась при мысли о своей старшей подруге, которая лежит в горьком одиночестве и напрасно ожидает ее приезда. Более того, она ужасно боялась, что у сквайра сложилось впечатление, будто это она сама не захотела поехать с ним и предпочла этот дурацкий прием у Кокереллов. Миссис Гибсон тоже была преисполнена сожалений; у нее возникло неприятное ощущение, что она дала волю своему гневу перед совершенно чужим человеком, чье доброе мнение было ей весьма дорого. А еще ее бесконечно раздражало заплаканное личико Молли.
– Что я могу сделать для тебя, чтобы вернуть тебе хорошее расположение духа? – осведомилась она. – Сначала ты настаиваешь, что знаешь леди Гарриет лучше меня – меня, которая знакома с нею вот уже пятнадцать лет. Затем ты поспешно принимаешь приглашения, даже не удосужившись посоветоваться со мной и не думая о том, насколько неловко я буду себя чувствовать, в одиночестве входя в гостиную, после объявления моего нового имени, к которому я до сих пор не привыкла и которое представляется мне сплошным разочарованием после фамилии «Киркпатрик». А теперь, когда я предлагаю тебе самые красивые вещи, которые у меня есть, ты заявляешь, что тебе все равно, как ты одета. Как мне сделать тебе приятное, Молли? Мне, которая мечтает только о том, чтобы в семье царил мир, а взамен я вижу, что ты сидишь передо мной и на лице у тебя написано отчаяние.
Молли более не могла этого вынести. Она поднялась наверх в свою комнату, свою симпатичную новую спальню, которая перестала казаться ей родной и знакомой, и расплакалась навзрыд. Она плакала так долго, что остановилась только тогда, когда слез у нее больше не осталось. Она думала о миссис Хэмли, напрасно ждущей ее; о старом Холле, тишина коего буквально подавляет больного человека; о сквайре, который верил в то, что она немедленно уедет с ним. Все это угнетало ее куда сильнее, нежели полные обиды и раздражения слова мачехи.
Глава 17. В Хэмли-холл приходит беда
Если Молли полагала, будто в Хэмли-холле постоянно царит мир и покой, то она крупно ошибалась. В поместье явно было что-то не так, но, как ни странно, всеобщее раздражение лишь укрепило привязанность обитателей Хэмли-холла друг к другу. Все старые слуги по-прежнему оставались на своих местах и были в курсе происходящего, узнавая или от членов семьи, или из разговоров, которые хозяева без стеснения вели в их присутствии, последние новости, касающиеся сквайра и его супруги, равно как и обоих молодых джентльменов. Любой из них мог сообщить Молли, что поводом для недовольства стала задолженность по счетам, которыми Осборн обзавелся в Кембридже в поистине невероятном количестве и которые теперь, когда его шансы получить стипендию развеялись, как дым, обрушились на сквайра. Но Молли, будучи уверенной в том, что все, что ей нужно, она узнает от миссис Хэмли, не собиралась входить в доверие еще к кому-либо.
Перемена, происшедшая с «мадам», поразила девушку в самое сердце, едва она увидела ее лежащей на софе в полутемной туалетной комнате, с головы до ног одетую в белое; наряд этот соперничал цветом с бледностью ее исхудавшего лица. Сквайр ввел Молли внутрь со словами:
– А вот и она наконец!
Молли и вообразить себе не могла, что голос его способен на такие модуляции – начало предложения было произнесено в громкой и поздравительной манере, тогда как окончание прозвучало едва слышно. Он заметил смертельную бледность, проступившую на лице супруги, – зрелище, которое отнюдь не было для него новым, но которое всякий раз неизменно потрясало его до глубины души. Зимний день выдался чудесным и тихим, ветви деревьев и кустов в лучах солнца искрились инеем, на веточке остролиста сидела зарянка и жизнерадостно щебетала. Но шторы в комнате были плотно задернуты, и ничего этого из окон миссис Хэмли видно не было. Между нею и камином даже стояла высокая ширма, дабы уберечь ее от жизнерадостных и трепещущих отблесков пламени. Миссис Хэмли протянула Молли одну руку и крепко стиснула ее ладошку, другой она прикрыла глаза.
– Сегодня утром ей нездоровится, – проговорил сквайр, качая головой. – Но все будет в порядке, моя дорогая, я привел к тебе дочку нашего доктора, которая ничуть не хуже его самого. Ты уже приняла лекарство? И выпила свой мясной бульон? – продолжал он, тяжело ступая на цыпочках и заглядывая в каждую пустую чашку и бокал.
Затем он вернулся к софе, постоял, глядя на нее сверху вниз, минуту-другую, после чего наклонился к супруге и, поцеловав ее, заявил Молли, что во всем полагается на нее.
Словно боясь, что Молли начнет расспрашивать ее, миссис Хэмли забросала девушку вопросами.
– А теперь, дорогое дитя, расскажи мне обо всем. Это не злоупотребление доверием, поскольку я никому и ничего не расскажу, да и сама задержусь здесь недолго. Как у тебя идут дела – с новой мамой и с твоими добрыми намерениями? Позволь мне помочь тебе всем, чем только можно. Думаю, что с девочкой от меня было бы больше пользы – мать не понимает сыновей. Но расскажи мне все, что захочешь и сочтешь нужным, и не бойся подробностей.
Несмотря на то что Молли слишком мало разбиралась в болезнях, она почувствовала в голосе миссис Хэмли тревожное и горячечное возбуждение. То ли шестое чувство, то ли какой-то дар подсказали ей, что нужно начать долгий рассказ о многих вещах – о свадьбе, о ее визите к обеим мисс Браунинг, о новой мебели, о леди Гарриет и тому подобном, причем все это в легкой и непринужденной манере, которая успокаивающе действовала на миссис Хэмли, поскольку давала ей иную пищу для размышлений, помимо собственных несчастий. Но Молли ни словом не обмолвилась о собственных горестях и новых домашних отношениях. И миссис Хэмли заметила это.
– А с миссис Гибсон ты хорошо ладишь?
– Не всегда, – призналась Молли. – Вы же знаете, что мы практически не знали друг друга до того, как стали жить под одной крышей.
– Мне не понравилось то, что рассказал мне давеча вечером сквайр. Он был очень сердит.
