Элизабет Гаскелл - Жены и дочери
– Мне не понравилось то, что рассказал мне давеча вечером сквайр. Он был очень сердит.
Эта рана еще не зажила, однако Молли упрямо хранила молчание, отчаянно стараясь придумать другую тему для разговора.
– Ах! Я все понимаю, Молли, – сказала миссис Хэмли. – Ты не расскажешь мне о своих горестях, хотя я, пожалуй, могла бы тебе помочь.
– Мне бы этого не хотелось, – негромко проговорила Молли. – Думаю, что и папе тоже. Кроме того, вы уже и так мне помогли – вы и мистер Роджер Хэмли. Я очень часто вспоминаю о том, что он мне говорил, его слова оказались чрезвычайно полезны и придают мне силы.
– Ах, Роджер! Да, на него можно положиться. Молли, Молли! Мне многое нужно сказать тебе, но только не сейчас. Я должна принять лекарство и попытаться заснуть. Славная моя девочка! Ты сильнее меня и вполне можешь обойтись и без моей жалости и сочувствия.
Молли отвели в другую комнату. Служанка, которая проводила ее туда, сообщила, что миссис Хэмли не желает, чтобы девушку беспокоили по ночам, что вполне могло случиться, если бы она остановилась в своей прежней спальне. После обеда миссис Хэмли послала за нею и без малейшего стеснения, что свойственно людям, страдающим тяжелой и долгой болезнью, поведала Молли о разочарованиях и бедах своей семьи.
Она усадила Молли на низенький табурет рядом с собой и, взяв девушку за руку, вглядывалась ей в глаза, ловя в них сочувствие быстрее, чем слушательница смогла выразить его словами.
– Осборн сильно разочаровал нас! – сказала она. – Я до сих пор еще не свыклась с этой мыслью. А сквайр ужасно рассердился! У меня в голове не укладывается, как он умудрился потратить такие огромные деньги – помимо счетов включая еще и ссуды от ростовщиков. Сквайр старается не показывать мне сейчас свой гнев, поскольку опасается, что со мной случится очередной приступ, но я знаю, что он очень зол. Видишь ли, мой муж потратил очень крупную сумму на то, чтобы вернуть и рекультивировать земли у Аптон-Коммон, и потому оказался в очень стесненном положении. Но от этого стоимость поместья удвоилась бы, и потому мы даже не думали об экономии, тем более что в перспективе все это пошло бы Осборну только на пользу. А теперь сквайр говорит, что ему придется заложить часть земель, и ты даже не представляешь, чего это ему будет стоить. Как ножом по сердцу… Он продал большую партию леса, чтобы отправить мальчиков в колледж. Осборн… Ах, каким он был славным, невинным мальчиком! Ты ведь знаешь, что он был наследником. Он ведь был таким умным, и все говорили, что он непременно удостоится отличий и станет членом научного общества. Ему сулили всяческие блага, и он действительно-таки получил стипендию. А потом все пошло не так. Не понимаю, как такое могло случиться. Но и это еще не все. Быть может, сквайр написал ему слишком разгневанное письмо и оно подорвало взаимное доверие между нами. Но Осборн мог бы признаться мне. Молли, я думаю, что он так и поступил бы, если бы был здесь, рядом со мной. Но сквайр в гневе написал ему, чтобы он и не думал показываться дома до тех пор, пока не выплатит все долги из причитающегося ему содержания. Из двухсот пятидесяти фунтов в год выплатить более девятисот фунтов! И до той поры не приезжать домой! Не исключено, кстати, что и у Роджера тоже есть долги! Он-то получает меньше двухсот фунтов. Впрочем, он же – младший сын. Сквайр отдал распоряжение работникам остановить дренажные работы, а я лежу и думаю о том, как их бедные семьи переживут холодную зиму. Но что нам остается делать? Я никогда не отличалась крепким здоровьем, да и привычки мои, пожалуй, можно смело назвать экстравагантными. К тому же определенных расходов требовали и семейные традиции, и возврат земель. Ох! Молли, Осборн был таким славным малышом, он вырос ласковым и любящим мальчиком… И еще очень умным! Ты сама это знаешь, я читала тебе его стихи. Неужели человек, который пишет так, способен поступить дурно? Но, боюсь, это все-таки случилось.
– Получается, вы совершенно не представляете, куда ушли все деньги? – спросила Молли.
– Нет! Решительно не представляю. И это ранит меня больнее всего. Нам пришли счета от портного и за переплетение книг, вино и картины – на сумму около четырех или пяти сотен фунтов. И хотя расходы эти чудовищны – таким простым людям, как мы, они представляются необъяснимыми, – быть может, это всего лишь издержки роскоши сегодняшнего дня. Но ведь есть еще деньги, в трате которых он не желает отчитываться, и мы, собственно, узнали о них от лондонских агентов, которые обнаружили, что некоторые стряпчие, пользующиеся дурной репутацией, наводили справки относительно прав распоряжения поместьем… Ах! Молли, дела обстоят еще хуже… Не знаю, как сказать тебе об этом… это касается возраста и состояния здоровья сквайра, его отца… – Она начала истерически всхлипывать, но потом продолжила рассказ, несмотря на попытки Молли остановить ее: – Он держал его на руках и благословил его прежде, чем я смогла поцеловать сына… Он всегда возлагал на него надежды как на наследника и любимого первенца. А как он любил его! И как я сама любила его! В последнее время мне даже начало казаться, что мы были несправедливы к милому Роджеру.
– Нет! Уверена, что вы ошибаетесь. Вы только посмотрите, как он вас любит. И думает, в первую очередь, тоже о вас. Возможно, он старается не говорить об этом вслух, но это видно и слепому. Дорогая, милая миссис Хэмли! – воскликнула Молли, намереваясь высказать все, что накопилось у нее на душе, теперь, когда она получила возможность вставить хотя бы слово. – Не кажется ли вам, что не стоит заранее осуждать мистера Осборна Хэмли? Мы не знаем в точности, как он поступил с деньгами. Он настолько добр (не правда ли?), что мог потратить их, дабы облегчить существование какого-нибудь бедолаги, например торговца, которого преследуют кредиторы… какого-нибудь…
– Ты забываешь, дорогая, – возразила миссис Хэмли, слабо улыбнувшись столь порывистой и безудержной романтичности своей собеседницы, но уже в следующий миг испустив тяжкий вздох, – что все остальные счета пришли как раз от торговцев, кои жаловались на то, что им не возвращают деньги.
На мгновение Молли растерялась, но потом заявила:
– В таком случае смею предположить, что они насильно навязали ему свои услуги. Мне приходилось слышать истории молодых людей, которые становились жертвами владельцев магазинов в больших городах.
– У тебя щедрая и добрая душа, дитя мое, – сказала миссис Хэмли, тронутая горячей и страстной поддержкой Молли, какой бы невежественной и неумеренной она ни казалась.
– И, кроме того, – продолжала Молли, – наверняка кто-то посягнул на доброе имя Осборна, то есть мистера Осборна Хэмли, я хотела сказать… Иногда я нечаянно называю его Осборном, но, можете быть уверены, думаю о нем я всегда как о мистере Осборне…
– Не имеет значения, Молли, как ты называешь его, говори дальше. Кажется, от твоих речей мне становится чуточку легче, ведь ты вселяешь в меня надежду. Сквайр оказался сильно уязвлен и раздосадован: по соседству появились какие-то непонятные люди, которые расспрашивали арендаторов и выражали неудовольствие падением цен на строевой лес, словно рассчитывали на смерть сквайра.
– Именно об этом я вам и говорю. Разве это не показывает, что они – плохие люди? И разве постеснялись бы плохие люди обманом навязать ему свое общество, а потом и лгать от его имени, дабы погубить его?
– Неужели ты не понимаешь, что делаешь его слабым, а не злонамеренным?
– Да, пожалуй, что так. Но я не думаю, что он слаб. Вы сами прекрасно знаете, миссис Хэмли, насколько он умен. Кроме того, пусть уж лучше он окажется слабым, нежели безнравственным или испорченным. Слабые люди могут в одночасье стать сильными, особенно когда увидят вещи в их подлинном свете. А вот испорченные и безнравственные люди, по моему мнению, при всем желании не смогут в мгновение ока превратиться в добродетельных персонажей.
– Думаю, что я сама проявила чрезвычайную слабость, Молли, – призналась миссис Хэмли, ласково поглаживая кудри девушки. – Из своего красавца Осборна я сделала настоящего идола, а он оказался колоссом на глиняных ногах, не обладающим достаточной силой, чтобы твердо стоять на земле. И это, кстати, еще очень мягко сказано!
Принимая во внимание гнев сквайра на своего сына, его беспокойство о супруге, трудности со сбором наличных денег, которые потребовались немедленно, и раздражение, вызванное плохо скрываемыми и неуместными расспросами незнакомцев относительно стоимости его собственности, бедный сквайр пребывал в очень угнетенном расположении духа. Он сердился и готов был сорвать зло на каждом, кто попадался ему под горячую руку, а потом расстраивался из-за собственной несдержанности и несправедливых высказываний. Старые слуги, которые, скорее всего, обманывали его в мелочах, проявляли поистине ангельское терпение к его выходкам. Они великодушно прощали ему взрывы страстей и понимали причину постоянной смены его настроений ничуть не хуже его самого. Дворецкий, имевший привычку возражать своему хозяину из-за каждого нового указания, полученного им в отношении его обязанностей, теперь взял себе за правило подталкивать Молли за обедом, чтобы заставить ее попробовать очередное блюдо, которое она только что отставила от себя, и объяснял свое поведение впоследствии следующим образом:
