Вольфдитрих Шнурре - Когда отцовы усы еще были рыжими
- Поди-ка сюда!
Вилли подошел.
- Возьмешь ее за ноги, - велел мужчина. Он подхватил женщину под руки. - Ну, давай.
Вилли ухватился за ноги, и они поволокли женщину к лодке.
- Сумку забыли, - сказал мужчина.
Вилли вернулся и поднял сумку.
Мужчина выбил штырь, потом втащил женщину в лодку; ее ноги свешивались за борт.
- Весла где?
- Я принесу, - сказал Вилли.
- Где вес-ла?
- Спрятаны. Вон там, под кучей листьев.
Когда мужчина прибежал назад, дыхание у него было прерывистым, а весла прыгали по плечам туда-сюда.
- Ты слышал?!
- Что? - спросил Вилли.
Они прислушались.
- Там, - показал мужчина; указательный палец у него дрожал.
- Ах, это, это - канюк.
- Ка... кто?
- Канюк, - повторил Вилли. - Он так кричит.
- Похоже, ты здесь все излазил?
- Спрашиваешь.
Они плыли вплотную к опоясывающим берег камышам. Мужчина греб, Вилли, как рулем, правил крышкой от ящика для рыбы. Там, где протока впадала в озеро, они сбросили мертвую в воду. Юбка на ней вздулась пузырем, и мужчина надавил на нее веслом, чтобы вышел воздух.
- Так, - сказал он.
- Сумка, - напомнил Вилли. - Сумку забыли.
- Давай сюда.
Вилли встал и протянул ему сумку. Мужчина тоже поднялся. Он быстрым движением оглянулся по сторонам и стремительно шагнул к Вилли. Лодка закачалась. Вилли пошатнулся - мужчина, схватил его и стиснул в руках.
- Порядок, - сказал Вилли.
Мужчина отпустил его и швырнул сумку в камыши.
- Поехали.
На обратном пути им встретился поплавок от верши.
Вилли встал на колени на носу лодки.
- Вон верша стоит.
Мужчина перестал насвистывать.
- Где?
- Вон там.
- Может, заглянем?..
- Я и хотел.
- Давай.
Они подгребли к поплавку.
- Левее, - сказал Вилли, - еще левее. Так. Теперь чуть вправо. Хорош. Он встал и перегнулся через борт.
- Ну?.. - Мужчина вытянул шею.
- Лини, - сказал Вилли. Он опустил вершу в воду и оттолкнул лодку от ольхового пня. - Ерундовая рыба.
Мужчина опять налег на весла. Он снова засвистел,
- А я знаю, где еще есть.
- Что-что?
- Я знаю, где есть еще.
- Ну и где?
- Вон, напротив. - Вилли кивнул на противоположный берег.
- Отлично, - сказал мужчина.
- Недавно в одну лысуха угодила.
- Ишь ты!
- Вот смехота, правда? Это потому, что они ныряют. А один раз водяная крыса попалась.
- А ты что, здесь живешь? - поинтересовался мужчина.
- Хорош, - сказал Вилли. Он сощурил глаза и перегнулся через борт.
- Ну?..
- Пустая. Раньше в нее всегда кто-нибудь да попадался.
- Может, она дырявая?
- Не-е. Она лежит неправильно - она набок завалилась.
- А рыбам-то не все равно?
- Рыбам?! Ну, в этом деле ты не кумекаешь. Как бы не так.
Мужчина снова заработал веслами.
- Не-е, в городе. Правее забирай, еще правее. Так, хорошо. Э, друг, да она ходуном ходит. Вот увидишь, неспроста это, поспорить могу.
Мужчина поднялся со скамьи, он смотрел на Вилли.
- Окуни. Ты посмотри, посмотри сюда: полно окуней.
- Красивая рыба.
- А то? - Вилли снова погрузил вершу в воду..
- Что ж ты, себе так ни одной и не возьмешь?
- Нашел дурака. Чтобы дома заметили!
Мужчина налег на весла.
- Что заметили?
- Ты никому не скажешь?
- Ну, слушай!..
- Дружище, я же прогуливаю.
- А-а! И правда - рыба тебя выдаст.
Они подгребли к берегу и причалили.
В камышах хрипло кричала чомга,
- Давай шевелись, - сказал мужчина.
- Погоди, надо штырь приладить. - Вилли вдавил его в углубление на борту. Потом отнес на место весла.
- Пошли, пошли.
- Да иду уже.
Тропинками они вышли к шоссе. Как раз в тот момент, когда они подошли к обочине, показались два велосипедиста.
- Что я еще хотел у тебя спросить, - громко сказал мужчина, - может, ты морских свинок любишь?
- Э, брось,- - отмахнулся - Вилли, - у меня у самого три штуки. - Они немного прошли вдоль шоссе. Сквозь листья берез на опушке леса просвечивали солнечные лучи; прямо из-под ног у них вспорхнула Сорока. Показался какой-то прохожий.
Мужчина остановился и посмотрел, на часы.
- Ого!
- Поздно уже?
- Ровно четыре.
- Ого, дружище! Обалдеть можно. - Вилли протянул мужчине руку. - Или вместе пробежимся?
- Да нет.
- Ну, тогда - всего.
- Тебе тоже.
На повороте Вилли оглянулся. Мужчина все еще стоял на шоссе.
- Ты чего? - крикнул он. - Ты точно меня не продашь?
- Как это?
- Да что я прогулял.
- Не беспокойся.
- Ну, тогда порядок. Привет!
Мужчина поднял руку.
НАМЕРЕНИЕ, ОСТАВШЕЕСЯ НЕВЫПОЛНЕННЫМ
Нельзя сказать, что Лозе был человеком бессердечным; он подавал нищим, - если у него была мелочь, - подавал даже тогда, когда сумерки сгущались, и уж никто этого не видел. Но если говорить о Херригеле, тут, считал Лозе, от него требуют невозможного.
Да, они дружили с Херригелем в школе. Херригель ни разу не забыл поздравить Лозе с днем рождения, и, хоть он и подделал документы, Лозе и впредь бы сохранил к нему доверие. Но чтобы из-за этого пойти к нему на свидание в тюрьму? И как такое могло прийти в голову этой мадам Херригель!
Нашла дурака; Херригель - человек с характером. Наведайся к нему Лозе, он, пожалуй, слегка смутится, и только. Нет, Лозе предпочел бы подождать, пока Херригель отсидит свой пять лет, а уж потом вести себя так, словно ничего не было; так поступают джентльмены. Но фрау Лозе думала иначе и мнение свое не преминула высказать довольно резко, а потому в один воскресный день, хотя было пасмурно, Лозе надел темные очки, надвинул на глаза шляпу и выехал за город. Выражение "выехал за город" он счел самым подходящим, хотя, по сути дела, ему не пришлось покинуть город; трамвай остановился у тупикового бруса, насыпь вокруг которого поросла ромашкой и дикой редькой; чуть поодаль дорогу перерезала грязная речушка, из нее похожие на остов выброшенного на берег кита выглядывали обломки взорванного моста; кругом простиралось поле, а справа, за горами ржавых консервных банок, высился прямоугольник тюрьмы.
Несколько раздраженный тем, что между другими посетителями тюрьмы установился тесный контакт, Лозе подождал, пока последний из них не свернул на ухабистую тропинку; лишь тогда он огляделся и скрепя сердце примкнул к общему потоку.
Он попытался разобраться в своих чувствах. По натуре Лозе принадлежал именно к той категории людей, которым это удается с неизменным успехом. Но сегодня он испытывал непривычное затруднение. На душе у него было скверно. Однако из того мучительного состояния, в котором он находился, каким-то непостижимым образом родилось приятно щекочущее возбужденна. Скверно ему оттого, думал Лозе, что он, чья репутация по воле случая осталась незапятнанной, лицом к лицу сталкивается с человеком, чья репутация по воле случая запятнана; эта мысль пришла к нему еще дома, и потому он надел самый заношенный костюм. А ощущение щекотки появилось только что, и он никак не мог понять, чем оно вызвано. Ну, во всяком случае, он будет начеку; ничто не вызывало у него большей ненависти, чем неконтролируемые разумом чувства.
У главных ворот тюрьмы Лозе ожидала церемония, едва не заставившая его, повернуть назад. Сторож с лоснящейся физиономией потребовал назвать (с этим Лозе еще готов был согласиться) не только фамилию заключенного, но и фамилию посетителя (согласиться с чем Лозе уже никак не мог); сторож был либо туг на ухо, либо Лозе ему не понравился, поэтому свою фамилию Лозе пришлось повторить так громко, что все окружающие прекрасно расслышали ее. В этом была и своя положительная сторона, теперь он, по крайней мере, решился снять темные очки и нормально надеть шляпу: уже в трамвае эта маскировка лишила его уверенности в себе.
Но вот сторож отворил ворота, и Лозе увидел покрытый лужами хозяйственный двор. Со стороны главного корпуса, позванивая связками ключей, гурьбой шли надзиратели, у всех был такой же нездоровый цвет лица, как и у сторожа; Лозе возненавидел их с первого взгляда, но в ту же минуту признался себе в том, что его отвращение, в сущности, относится не к самим надзирателям, а к обществу, которое взрастило подобную породу служителей.
Лозе попал к совсем молоденькому надзирателю, фуражка держалась у него на левом ухе, голенища сапог были начищены до зеркального блеска. Старик с седой бородой признал в Лозе непосвященного и, пока они шли по двору, объяснил ему, что справа за стеной - женское отделение, а с левой стороны виднеется отделение со строгим режимом. Услышав это название, Лозе вновь ощутил уже знакомое, непонятно отчего возникающее возбуждение; он сердито велел старику прекратить свои наставления, в глубине души сознавая, что сердится не на старика, а на самого себя, от этого его гнев лишь усилился, и только в главном здании, поднимаясь по плохо освещенной металлической лестнице, он забыл о нем.
На полпути им встретилась группа заключенных. Лозе был весьма разочарован, не обнаружив на их лицах ни жажды бунта, ни невольничьей тоски по свободе; у них были заурядные лица обывателей, какие можно увидеть в окошечке любого почтамта.
