Филипп Эриа - Испорченные дети
И вот когда прошло достаточно времени и когда вокруг нашего домика на мысе Байю уже зацвели левкои, распространяя свой кисловатый аромат, Ксавье как-то утром отправил по телефону телеграмму на авеню Ван-Дейка. От порта, где находилось почтовое отделение, до нашего дома было километра три. Телефонистка в свою очередь передавала нам текст полученных на наше имя телеграмм.
В тот же день перед обедом зазвонил телефон. За последний месяц я стала какой-то вялой, и Ксавье старался избавить меня от лишних движений, поэтому он сам подошел к телефону.
- Да, мадемуазель, - сказал он. - Прочтите, пожалуйста, вслух.
- Это ответ на нашу телеграмму? - спросила я, не трогаясь с места.
Ксавье утвердительно кивнул головой. Сначала он слушал с интересом, а потом, как мне показалось, с недоумением.
- Будьте любезны, прочтите еще раз.
Наконец он поблагодарил телефонистку, повесил трубку и молча подошел ко мне.
- В чем дело? - спросила я.
- Крестная просит, чтобы я приехал в Париж. Немедленно.
- Что?
- Уверяю тебя. В телеграмме говорится... - И он наизусть процитировал ее мне: - "Телеграмму получили прошу немедленно выехать важного разговора целую крестная"... Ничего не понимаю.
- Должно быть, какой-нибудь денежный вопрос, Ксавье... Или что-нибудь в этом роде... А что, по-твоему, может быть другое?
- Сам не знаю... Почему она даже не упомянула об известии, которое мы ей сообщили?
Ксавье, видимо, взволновался, что внушило мне тревогу, и в этой тревоге было признание того, что сама я не обладаю той чуткостью, той интуицией, какой наделила его природа. - Ксавье, что ты собираешься делать?
- Позвоню ей.
Час льготных тарифов для телефонных переговоров еще не наступил, и Ксавье легко добился срочного вызова. Однако слышно было очень плохо, и поэтому я отдала Ксавье отводную трубку, которую взяла было себе, и могла следить за разговором только по репликам Ксавье.
- Крестная, я получил твою телеграмму. В чем дело?
- ...Даже не можешь намекнуть?
- ...Это, действительно, так срочно?
- ...Хорошо, хорошо. Если нужно, я приеду. Но на вечерний поезд уже не поспею.
- ...Завтра утром? Но зачем же путешествовать днем? Я ведь всего на два часа позже приеду...
Он явно сдерживался, лаконично пообещал приехать и положил трубку.
- Теперь уж совсем ничего не понимаю, - заявил он. - Она клянется всеми богами, что дело срочное и важное, а сама уперлась и хоть бы намекнула, о чем идет речь. Уверяет, что может сообщить мне это только при личном свидании, а не по телефону. - И, как всегда, он угадал мою мысль: Нет... Ничего худого для... для нас, для предстоящего события. С чего бы? Ну сама подумай!
Но он сам начал думать, шагая взад и вперед по столовой. Закурил сигарету и сразу же отбросил ее прочь; он гулко шагал по каменному полу, прикрытому тоненькой циновкой. Он сразу как-то возмужал. Внезапно он повернулся ко мне.
- Надеюсь, никто ничего не знает? Ты никому ничего не сообщила?
Я воскликнула:
- Никому, Ксавье! Я бы тебе сказала! Даже врачу... Даже... тот молодой человек... он тоже ничего не знает... Ну, вот видишь: ты подумал то же самое, что я.
Он присел на ручку моего кресла и обнял меня за плечи. Не произнес ни слова. Служанка пришла звать нас обедать, мы обедали рано, днем. Поднявшись с кресла, я сказала:
- Пойдем, Ксавье.
- Хорошо, пойдем,- отозвался он.- Ты проголодалась, а?
Я ждала от него телеграммы к вечеру следующего дня: не мог же Ксавье не известить меня сразу, как только узнал причину своего вызова в Париж. Но я ничего не получила. Приходилось ждать утра, и только в одиннадцать часов зазвонил телефон. Я бросилась к аппарату.
Звонила телефонистка с почты.
- Мадам Буссардель, - произнесла она с южным акцентом, - для вас телеграмма, прочесть?
- Пожалуйста, прочтите.
- Дело в том, что... новость не особенно хорошая. Вот я и подумала, что лучше вас предупредить.
- Какая новость? Что-нибудь с мужем?
- Да, несчастный случай.
- Читайте.
- Вот что там написано.- И делая невпопад паузы, прочла: - "Считаем долгом сообщить... несчастном случае Ксавье упал из окна... звонить бесполезно... телефон отключен..." подпись: Буссардель.
Естественно, что я тут же позвонила. Никогда еще линия мыса Байю не работала с такой нагрузкой, как в эти сутки.
"Почему они пишут, что телефон отключен? - думала я, держа трубку около уха. - Звонок самый обычный".
Там, в Париже, на авеню Ван-Дейка сняли трубку.
- Говорит бюро телефонного обслуживания.
- Что? Что?
- Вы просите мадам Викторен Буссардель?
- Мадам Викторен?..
Тут только я вспомнила, что телефон у нас на имя бабуси - своеобразный знак уважения к ней.
- Да, мадемуазель, соедините меня, пожалуйста, с ней.
- К сожалению, это невозможно. Мне дано официальное приказание. По причине нездоровья телефон переключен на бюро телефонного обслуживания.
- Хорошо... Говорят, речь идет о падении? Это так?
- Мне известно только, что в доме больной.
- Вам по крайней мере сказали о состоянии больного?
- Больной чувствует себя более или менее удовлетворительно.
- Но что с ним такое? Каковы последствия падения?
- Не знаю. Кто говорит?
- Его жена.
1
Во дворе авеню Ван-Дейка ни души. Я это предчувствовала. В передней только один лакей. Я дала из Марселя телеграмму, чтобы предупредить родных о своем приезде, и в результате, именно в указанный мною час, каждый обитатель особняка уполз к себе, спрятался. Должно быть, старик Эмиль и Франсиза тоже получили соответствующий приказ. Сомнения не оставалось: я была причиной всего. Я была к этому причастна. Известие о моей беременности как-то связано с этим непостижимым происшествием.
Пришлось удовольствоваться разговором с лакеем:
- Где мой муж?
- В первой гостиной.
- В нижнем этаже? Почему не в своей комнате или не в моей - там же удобнее.
- Мсье Ксавье перенесли в первую гостиную сразу же после падения, а доктор не советовал его беспокоить, там его и оставили. Туда принесли постель.
Я уже взялась за ручку двери, ведущей в картинную галерею. Но обернулась к лакею:
- А как он? Положение серьезно?
- Мсье Ксавье чувствует себя более или менее удовлетворительно.
Таков, видимо, был приказ. Я повернула ручку двери. Вошла в картинную галерею; я снова проникала в этот дом, где, не помню уж в который раз, меня ждала недобрая встреча. Но я уже знала - то, что ждет меня нынче, хуже любой ругани, игры в молчанку или бурной сцены: меня ждет беда.
Я коснулась двери, ведущей в гостиную. Что-то я найду там? Каким я найду Ксавье? Я неслышно приоткрыла створку...
На белизне простынь лицо его было желтым, даже серым. Он, по-видимому, спал с компрессом на лбу. Сиделка при виде меня поднялась со стула. И направилась ко мне. Но, прежде чем выйти вместе со мной в галерею, она отстранилась, и я смогла еще раз заглянуть в комнату.
Обычно свет в гостиную проникал через все четыре окна, выходившие в парк Монсо и на авеню. Но сейчас опустили все занавеси, за исключением одной, которая была задернута не до конца; сквозь щель между двумя ее половинками пробивалась узкая полоска света. При этом освещении я не узнавала нашей гостиной. Складная железная кровать, вернее, койка, какие ставят в комнате для прислуги, придвинутая вплотную к обюссоновскому ковру, делала гостиную окончательно неузнаваемой... Короткое рыдание сжало мне горло: я вдруг увидела нашу гостиную в вечер знаменитого раута. Вот здесь под ярким светом люстр я перед всей нашей семьей заново повязала галстук Ксавье... Ксавье, который сейчас умирает. Его голова тяжело ушла в подушки, загар, совсем свежий, наш прекрасный загар мыса Байю, еще держался, но стал каким-то странным, пепельно-серым: быть может, это был загар уже иного, не нашего солнца...
Я обернулась к сиделке. Я спрашивала ее, хотя из моего полуоткрытого рта не вырывалось ни звука, хотя губы отказывались шевелиться.
- Он спит, - ответила она вполголоса. - С момента происшествия он не приходил в себя.
Она придвинулась ко мне, и я, пятясь, переступила порог. Мы очутились в длинной ярко освещенной галерее. Из предосторожности мы, не сговариваясь, отошли поближе к передней, откуда не доносилось ни звука. В тяжелом безмолвии особняка мы начали шептаться. Я знала, что в доме встревожены, напуганы состоянием Ксавье, и не только его состоянием, но еще чем-то, что мне неизвестно, и все они ждут, чтобы я убралась прочь. Тогда они откроют двери и спустятся сюда... Эти мысли, помимо моего желания, пронеслись у меня в голове, в то время как настоящая Агнесса думала только об одном Ксавье.
- Мадемуазель, я ровно ничего не знаю. Объясните мне, прошу вас. Не щадите меня. Вы знаете, кто я?
- Да, мадам. Меня предупредили о вашем приезде. У больного нет трещины черепа, как опасались сначала.
- Что?
- Но продолжают опасаться повышения внутричерепного давления и кровоизлияния в мозг.
