Филипп Эриа - Испорченные дети
Мыс Байю ничуть не разочаровал меня. Более театральный пейзаж, жилище более декоративное, безусловно, насторожили бы меня. А этот дом, с виду отнюдь не романтический и расположенный чуть ли не в самом укромном уголке острова, не рождал беспокойства. И не впервые у меня возникло впечатление, которое вызывают ничем, казалось бы, не примечательные места, что здесь нашла себе приют великая любовь, великая судьба и великая печаль.
Через несколько дней после нашего приезда я стала женой Ксавье. Произошло это само собой, и, если можно так выразиться, почти без моего ведома. В тот день мы ходили гулять на северный обрывистый берег, где бушевал ветер.
Нас совсем разморило, уши горели, веки смыкались. Служанка, желая поддержать наши силы, подала нам жаркое, которое приготовила сама, и приготовила, надо сказать, неплохо. Очевидно, это блюдо, заливаемое корсиканским вином, и послужило причиной того, что глаза у нас начали окончательно слипаться и мы, то и дело зевая, еле доплелись до широкого дивана, стоявшего в кабинете.
Затрудняюсь сказать, через сколько времени меня разбудило чье-то прикосновение, чье-то тепло, которое я ощутила плечом, спиной, бедром, Ксавье еще спал, но во сне, очевидно, почувствовал смутное волнение, придвинулся ко мне и меня окликнул. Я открыла ему свои объятия. Могла ли я пренебречь в эту минуту его желанием, о котором он не осмеливался сказать с открытыми глазами?!
Конечно, вы вправе удивляться как самому событию, так и моим запоздалым попыткам оправдать происшедшее, ибо поведение Ксавье в тот день на нашем острове не очень-то вязалось с его речами в Лионе. Конечно, я отлично знаю, насколько уместнее была бы романтика фиктивного брака. Но разве я не обещала самой себе быть правдивой, не приукрашивать ни себя, ни других? А ведь Ксавье был не видением, не абстракцией, не святым, а мужчиной. И, проявив себя таковым в эти предвечерние часы на мысе Байю, он не только не разочаровал меня, но, признаюсь, стал мне дороже или, если хотите, стал мне ровней: я поняла, что он сделан из той же глины, что и я.
Чувствовала я себя хорошо. Наша супружеская жизнь шла нормально. Мне казалось, что Ксавье счастлив. И я радовалась этому. Я делила с ним, как умела, его счастье, не разделяя, правда, его наслаждений. С первого же вечера я поняла, что они мне заказаны. Эта напасть, не особенно меня удивившая - более того, я начинала подозревать, что она является уделом многих женщин, - эта напасть, повторяю, не оставляла после себя ни возмущения, ни горечи. Я все равно приняла бы ее разумом, как некий положенный выкуп; я сразу же приняла ее инстинктом. Нужно ли говорить: мне казалось вполне естественным, что с Ксавье я не нахожу тех радостей, которые познала с другим.
Однако стоило мне присмотреться к силуэту моего мужа, к его тонкой, но гибкой фигуре, к твердым линиям лица, а особенно к его удивительным глазам, и я тут же говорила себе, что этот юноша, отнюдь не тщедушный или неловкий, вполне может внушить женщине любовь. Он обладал физическим обаянием, но, странное дело, это физическое обаяние оставляло меня холодной.
Почему? И почему это казалось мне столь естественным? Почему я этого ждала и, возможно, бессознательно даже готовилась к этому?
Как-то вечером в спальне, лежа рядом с уснувшим Ксавье, я снова, в который раз, задумалась над этим вопросом, и вдруг странный проблеск озарил мой ум, или, вернее, мою память в самых ее наглухо запертых уголках.
Этот далекий, чуть забрезживший свет выхватил из тьмы одну картину: мама и тетя Жюльена прогуливаются по аллее нашего поместья в Солони; я вспомнила даже, что на них были короткие платья, с раздутыми наподобие шара юбками и с высокой талией - в том году эта неизящная мода была широко распространена. Они болтали, прохаживаясь по аллее, и думали, что их никто не слышит. А я сидела в кустах, росших по краю дорожки. Ибо в раннем детстве я устроила себе среди зелени кустов невидимый с аллеи шалашик и обставила свои долгие послеобеденные отлучки такими предосторожностями, что братьям, которым ужасно хотелось знать, куда это я исчезаю, так и не удалось обнаружить мой тайник.
И действительно, я просиживала в своем зеленом укрытии целые часы. Я натаскала отовсюду разного хлама, кусок коврика, маленькую колченогую скамеечку, выщербленные блюдечки, старую грелку. Из трех сырых морковок, чашки водопроводной воды и горбушки хлеба я устраивала себе роскошные обеды, которые съедала в одиночестве. Иной раз по всему парку разносились сердитые крики братьев, они звали меня, подстроив мне какую-нибудь каверзу, и тогда я вдвойне наслаждалась своим уединением. И в глубине моей цветущей пещерки, заполненной зеленым полумраком и запахом перегноя, я целыми часами думала свои думы, думы маленькой невеселой девочки.
Но в тот день сквозь кусты до меня дошел голос, который пробудился в моей памяти сейчас, после долгих лет забвения, - голос мамы. Она говорила с тетей Жюльеной доверительным тоном и внимательно выслушивала реплики сестры. Она прошла несколько шагов. Остановилась. И произнесла совсем рядом со мной:
- Я понимаю тебя с полуслова, дорогая Жюльена... Но что поделаешь? Лично я не испытываю удовольствия, словом, никакого впечатления. И так всегда. Что не помешало мне иметь детей...
Услышав эту фразу, я навострила уши. Тетя Жюльена безапелляционным тоном знатока заметила, что "две эти вещи между собой не связаны". А мама продолжала:
- Поверишь ли, что в свое время, просто танцуя бостон с лейтенантом, я испытывала куда больше... Но ты сама знаешь: о браке не могло быть и речи.
Обе дамы медленно пошли по аллее. Сделали полукруг и вернулись. И когда голос мамы снова донесся до меня, я услышала:
- На мой взгляд, тут не может быть двух мнений: мужей любят по-иному.
Вся эта сцена, мамин афоризм, ее слова воскресли в моей памяти, выплыли на свет божий. Ибо всегда, еще задолго до этой спальни на мысе Байю, где они нашли себе лазейку, они жили во мне. Они стали ядром заблуждений, которые медленно зреют в душе каждого ребенка и, даже рассыпавшись в прах, омрачают зрелые годы мужчин и женщин. Кто скажет, откуда эти защищенные плотной оболочкой плоды получают обильные соки, необходимые для их произрастания, и откуда эта их способность к запоздалому самораскрытию... так, например, я долго считала, что всегда где-нибудь идет война, и что все юноши, которые проходят воинскую повинность, попадают на фронт, и что мои братья - Симон и Валентин - имеют, таким образом, все шансы быть убитыми в возрасте двадцати одного года...
Самые безобидные или, напротив, злостные, тайно лелеемые недоразумения, ошибки, недопонимание... для тех, кто дал им приют, они вскоре становятся второй вселенной, где туманная дымка обретает плоть и форму, где призраки живут своей независимой от человека жизнью, где женщина может познать плотские радости только вне уз брака и испытывает физические наслаждения только с тем мужчиной, который не стал ее мужем.
Но проследить происхождение ложной идеи не значит избавиться от наваждения. Мое тело осталось ей верным. Я никогда не загоралась под поцелуями Ксавье. Подобная и в этом множеству своих сестер - ибо я решительно возвратилась в их строй, - я тем не менее разыгрывала комедию наслаждения, и разыгрывала так удачно, что мой юный супруг - так по крайней мере мне казалось - не встревожился ни разу.
Особенно же я старалась не показать Ксавье, насколько моя нежность к нему сродни материнской. С утра до вечера я следила за своими жестами и интонациями. Я давала себе волю лишь ночью, когда Ксавье засыпал.
Сон преображал Ксавье - он становился для меня тем, кем был в действительности. Засыпая в нашей постели, он принимал позы маленького мальчика. И я, чувствуя рядом с собой его, пожалуй, чересчур хрупкое тело и тяжесть его головы на своем плече, думала, что мне поручено баюкать это большое дитя - истощенный отпрыск собственного моего рода.
6. ПАДЕНИЕ
Оставалось известить наших о том, что я жду ребенка.
Мы не собирались торопиться с этим сообщением. До того как мы решили пожениться, я уже две недели испытывала недомогание. В сущности, между ночью, проведенной в отеле "Терминюс", и моим путешествием в Лион прошло не больше месяца; а на следующий день после возвращения из Лиона в Париж мы с Ксавье постарались ускорить ход событий и отпраздновали свадьбу через три недели после этой даты: таким образом, мы могли объявить, что событие произойдет в конце ноября, тогда как на самом деле оно должно было наступить в первой половине октября. Самообладание Ксавье, а, возможно, также скабрезные шуточки дяди Теодора заранее должны были рассеять все недоумения нашей родни, не давали никакого повода для подозрений и позволяли мне относительно спокойно ждать дня моего двойного освобождения.
И вот когда прошло достаточно времени и когда вокруг нашего домика на мысе Байю уже зацвели левкои, распространяя свой кисловатый аромат, Ксавье как-то утром отправил по телефону телеграмму на авеню Ван-Дейка. От порта, где находилось почтовое отделение, до нашего дома было километра три. Телефонистка в свою очередь передавала нам текст полученных на наше имя телеграмм.
