Филипп Эриа - Испорченные дети
- О! - вздохнула тетя.- В глубине души, конечно...
- Когда мы снова увидимся?
- Сегодня вечером. Я приеду на авеню Ван-Дейка, хочу узнать, что скажут врачи.
- Врачи?
- Да, Мезюрер потребовал, чтобы вызвали специалиста.
- Тем лучше! Слава богу! Если Ксавье лечит только Мезюрер, то дело плохо!
И в моей памяти возник образ нашего домашнего доктора, бородатого краснобая Мезюрера, человека безынициативного, сторонника устарелых методов лечения, однако обладателя громких врачебных титулов - именно то, что требуется Буссарделям, медицина, вполне достойная нашей юриспруденции. Я сразу же отказалась от мысли говорить с ним, хотя он, несомненно был посвящен в тайну; но каких откровений могла я ждать от верного друга нашего племени, наловчившегося за двадцать лет скрывать наши изъяны.
- Тетя Луиза, ты знаешь специалиста, о котором говорила мне? Знаешь его имя?
- Подожди-ка... Ей-богу, не помню. Но говорят, это очень известный врач.
Я остановила такси на авеню Ван-Дейка перед воротами нашего особняка. Сама я не вышла. Я опустила стекло, отделявшее меня от шофера.
- Вы окажете ли вы мне услугу? Войдите, пожалуйста, во двор этого особняка, идите по этой аллейке между домом и решеткой и тихонько постучите в стеклянную дверь. Выйдет сиделка. Скажите ей, что я хочу с ней поговорить. Покажите ей мою визитную карточку, вот она, держите. Если вас спросит о чем-нибудь слуга, тоже покажете ему мою карточку.
Сквозь кусты я следила за маневрами шофера. Из такси я вышла, только когда показалась сиделка: встреча с мамой или тетей Эммой расстроила бы теперь мои планы, хотя еще совсем недавно я во что бы то ни стало собиралась увидеться с ними.
Я сделала знак сиделке, чтобы та приблизилась к решетке. И заговорила с ней. Нас разделяла ограда, металлические ее прутья, превращавшие особняк в неприступную крепость.
- Простите, мадемуазель, что я вас побеспокоила... Мне хотелось бы знать фамилию специалиста, которого доктор Мезюрер рекомендовал позвать к моему мужу.
- Доктор Роже Освальд, мадам.
- Где я сейчас могу его найти? У него дома?
- Нет, мадам. Доктор Освальд занят в первую половину дня.
- А где он работает?
- В больнице Ларибуазьер.
2
Меня попросили обождать. Если я останусь в коридоре, то наверняка не упущу доктора Роже Освальда. Закончив обход, он так или иначе пройдет мимо меня вот в ту комнату, где помещается его кабинет.
Вокруг меня на скамьях и стульях неподвижно сидели мужчины, женщины и даже какой-то ребенок. Они тоже поджидали выхода врача; их благопристойный вид, непринужденные манеры даже удивили меня. Я мало что знала о парижских больницах, поэтому теперь, несмотря на свои муки, я не могла не размышлять обо всем, что вижу. Эти люди, такие же человеческие существа, как и я, пришедшие сюда каждый из своего жилища, каждый со своей драмой или своей болью, являли собой для меня весьма поучительное зрелище. Одно их присутствие в длинном застекленном коридоре раздвигало: рамки того мира, где барахталась я.
- Вы на свидание? - обратилась ко мне сиделка, оглядев мой туалет и меха.
- Нет. И жду.
- Ваше имя?
Я вручила ей карточку, она скользнула по ней взглядом и спрятала в карман халата.
- Присядьте здесь.
И началось ожидание. Я не осмеливалась особенно приглядываться к моим соседям. Дважды дверь, ведущая в палату, распахивалась, чтобы пропустить тележку, на которой развозили завтрак и которая возвращалась обратно, уставленная грязной посудой и пустыми пузырьками. Я успела заметить два ряда кроватей, женщин, которые лежали или сидели.
Вдруг в дальнем конце коридора показалась группа людей, вышедших из противоположной палаты. Они направились к нам. Яркий свет, проникавший в коридор снаружи, был ничуть не слабее, чем в саду, и поэтому я еще издалека сумела различить приближавшихся к нам. Все они были молоды, все в белом. Юноши с непокрытыми головами и всего три-четыре девушки. Мои соседи поднялись с места, и я последовала их примеру. Глядя на молодых людей, я думала: "Должно быть, это ученики доктора Освальда. А мои соседи уже не новички здесь, они знают, что сейчас выйдет и он сам".
Сиделка приблизилась к врачам и вручила мою карточку одному из молодых людей, очевидно, главному ассистенту доктора Освальда. Молодой человек прочитал мое имя, отделился от прочих я направился ко мне, вертя в пальцах карточку из бристольского картона.
- Мадам Буссардель? - спросил он.
- Да, мсье. Я хотела бы, если возможно... - Я доктор Освальд.
От удивления я на миг забыла все приготовленные заранее фразы. Передо мной стоял юноша нервического склада, в узком белом халате; лишь проницательные глаза, усталые веки и седина на висках свидетельствовали о том, что его уже зрелый ученый, привыкший отвечать за свои решения.
- Поверьте, доктор, я сама сознаю нескромность своего появления...
Он прервал меня.
- Я вас отлично понимаю и ничуть не удивляюсь.
Я тоже, я тоже все поняла сразу. Слава богу, это не доктор Мезюрер с его бородкой! Этот уверенный голос, эта речь без обиняков, весь его вид говорили о полном душевном равновесии; такою гармонией, но только физической, веет от иных прославленных спортсменов... Я поняла, что он меня выслушает. Внимание, которое я прочла в его взгляде, уже сейчас показалось мне не просто обычной профессиональной любезностью. И потом, мы почти однолетки... Нет, я хорошо сделала, что пришла к нему.
Он подвел меня к стеклянной двери своего кабинета, открыл ее.
- Доктор, многие пришли раньше меня.
- Знаю, - ответил он и, как бы желая убедить меня, добавил: - Но вам следует как можно быстрее вернуться к мужу.
Слегка надавив ладонью мне на плечо, он подтолкнул меня к дверям, и я послушно переступила порог его кабинета. Ученики почтительно отошли в сторону: они поняли, что это не обычная врачебная консультация. Сердце как бешеное билось в моей груди, но биение его стало чуть спокойнее, когда я уселась напротив врача, который сразу же заговорил.
- Мадам, я сумею сообщить вам нечто более определенное только нынче вечером. Утром во время консилиума мы не обнаружили пока никаких осложнений.
- Знаю, доктор. Сиделка, которая дежурит при моем муже, уже сообщила мне об этом. Но я жду от вас сведений иного рода... Каждая минута вашего времени драгоценна, поэтому я сразу перейду к сути дела... К доктору Мезюреру, по личным мотивам, я не хочу обращаться... Простите меня, пожалуйста, я волнуюсь...
Мне стало жарко. Я скинула меховой палантин. Доктор Освальд поднялся и шире открыл окно... Струя свежего воздуха подействовала на меня благотворно.
- Вы ждете от меня разъяснений? - произнес врач, садясь на свое место.
- Да... Не стоит говорить, что все вами сказанное...
Жестом руки он не дал мне докончить обычное заверение.
- Разъяснений по поводу чего, собственно?
- Но, доктор... по поводу несчастного случая... вернее, сопутствовавших ему обстоятельств.
- Боюсь, я не сумею полностью удовлетворить вашу просьбу. О состоянии больного я уже высказался. Что же касается причин, то вы сами должны понять...
Теперь, когда я уже немного отдышалась, я была просто не в силах сдерживаться, мне хотелось поскорее дойти до сути деда и облегчить моему собеседнику его задачу; поэтому я почти крикнула:
- Но ведь меня считают моральной виновницей несчастного случая! Мне известна версия нашей семьи: мой муж узнал, что ребенок, которого я жду, не его, и, сраженный якобы этим известием, решился на страшный поступок.
- Какой поступок?
- Ах, значит, вы не верите?
Он не ответил. Я продолжала:
- У меня самой достаточно веские причины не верить. Равно как я не верю и в то, что тут сыграло роль открытие тайны, ибо для него это не была тайна. Мой муж знал, что я беременна, и беременна от другого...
- Мадам...
- Я отлично все понимаю, доктор. Я не настолько наивна, чтобы пытаться заставить вас сказать мне то, о чем, я вижу, вы решили промолчать. Хотя, в конце концов, я его жена, и будь я здесь... Но это уж другое дело. Считаете ли вы, что я имею право знать если не причины несчастного случая, то по меньшей мере как он произошел? Как, наконец, в действительности он мог упасть из окна? Не можете ли вы, не можете ли вы, как врач, ответить на этот вопрос?
Он отвернулся. Я терпеливо ждала. Наконец он заговорил, медленно, взвешивая каждое слово:
- Вы так же хорошо, как и я, знаете, что речь идет о сверхчувствительной натуре. В комнате, куда он удалился, чтобы успокоиться и прийти в себя, у него началась тошнота. Он открыл окно, оперся о подоконник, его вырвало, он высунулся сильнее, и его снова вырвало. От этих потуг, от прилива крови к голове сознание затмилось, он высовывался все больше и больше и потерял равновесие. Вот и все.
У меня перехватило дыхание. Перед моими глазами встала вся эта картина, и я почуяла за ней нечто большее, чем обычное волнение... Ксавье, один, у моего окна, загнанный, затравленный, доведенный до такого отвращения, что у него начинается рвота и он падает вниз... Я почти не слушала доктора, объяснявшего, как были установлены подробности катастрофы: следы рвоты на карнизе третьего этажа и также на кустах, куда рухнуло тело...
