Джуд Морган - Тень скорби
Итак, она сказала мисс Бронте, что это необходимо для ее же блага. А мисс Бронте в ответ наградила мисс Пачетт своим особым взглядом, как будто она услышала ужасную ложь и теперь гадает, зачем все это. В своей вежливой записке мисс Пачетт сделала акцент на фразе, казавшейся по меньшей мере уместной отчасти. «Я не могу быть сторонним наблюдателем», — написала она и на том закончила.
Итак, все они оказались дома и без работы: таков груз беседы Патрика и мисс Брэнуэлл за чайным столиком, когда весна гонит ручьи, ворошит тиф и указывает длинным нравоучительным пальцем солнечного света на прохудившиеся места старой скатерти.
— Проблема трех девочек, — вздыхает Патрик. — Мальчики, иначе говоря мужчины, могут гораздо успешнее пройти свой жизненный путь. Я вовсе не возражаю против того, чтобы они оставались дома, мисс Брэнуэлл. Будь мои обстоятельства удобнее, таков был бы мой единственный выбор. Однако мой доход не становится больше, я не молодею, поэтому все это достаточно тревожно. Что касается Брэнуэлла, то я не боюсь за него. Его таланты должны обеспечить ему место в мире, и это случится рано или поздно. А Шарлотта настаивает на том, чтобы снова вернуться к работе учительницы, — она всегда послушна долгу. Но способность Эмили заниматься чем-либо за пределами дома, боюсь, гораздо более сомнительна. Дело вовсе не в лени или пристрастии к роскоши. Полагаю, она выполняет большую часть работы Тэбби; а на днях Эмили спрашивала меня о рационе простых людей в Ирландии и состоит ли тот, как она слышала, в основном из картофеля. Когда я дал положительный ответ, Эмили сказала, что это кажется ей восхитительно простым и экономичным способом жизни, который она готова принять в любое время. И я не усомнился в ней.
— В дни моей пензансской юности картофель редко появлялся на обеденном столе, мистер Бронте, боюсь, только время от времени, вместе с другими овощами; но в культурных домах его в то время не признавали.
Патрик кивает, признавая аристократичность мисс Брэнуэлл.
— Полагаю, Эмили имела в виду, что вполне готова к подобным жертвам, если не будет занимать какую-либо должность вне дома. Это, конечно, достойно уважения. И все же тут есть повод для беспокойства.
— И, кроме того, есть Энн.
— Да, да. Ах, боже мой, моя милая бедняжка Энн. — Патрик любовно качает головой. — Девочка по-прежнему говорит, что решительно настроена сделать это.
— Прошу прощения, мистер Бронте, но тут дело не в словах; Энн на самом деле решительно настроена, а потому нет сомнений, что она сделает это. Каким будет результат, это уже другой вопрос.
— Что ж, она еще может нас удивить, — говорит Патрик, но как-то невзначай, спеша уйти дальше от темы, как обычно убегают от неловкого комплимента.
Энн: когда доходишь до конца истории, можно верить в одно из двух — что ты ее грандиозная кульминация и итог или что ты последыш.
Энн, будучи внимательной слушательницей, часто слышала слово «самая» и «самый». Ах, она самая умная; она больше всех похожа на мать. И Энн никогда не сомневалась, какой самой была она. Самой младшей, самой тихой и ласковой, той, о которой заботились все остальные. И она с этим не спорила — таковы стороны ее сущности, несомненно. Но ей хотелось бы, чтобы остальные видели не только их, но и то, что за ними. Энн не могла не замечать, что, глядя на нее, даже столь независимые умом и чуждые условностям, члены ее семьи делают очевидные, ленивые выводы.
Даже Эмили, с которой они так близки.
— Нет, Эмили, я хочу работать гувернанткой. — Это не просто капризный писк самой младшей: я хочу повторить то, что делаешь ты. — Думаю, мне это подойдет. Правда.
— Я бы хотела, чтобы ты не чувствовала себя обязанной это делать, — помрачнев, отвечает Эмили, гордая за нее, но свирепая и трезвая, — и в этом нет ничего по-настоящему правильного.
— Но я не чувствую, что должна, — объясняет Энн. — Мне этого хочется. Это мой выбор.
И снова — она видит это по нежному покачиванию головы — ее слова воспринимаются как попытка сделать храбрый вид. Иногда Энн задумывается о сути этого понятия, как будто храбрость может быть только своего рода маской. Неужели вид не может быть по-настоящему храбрым? Да, вне всяких сомнений, она будет тосковать по дому, ужасно скучать по родным, чувствовать себя потерянной, брошенной на произвол судьбы и все прочее. Но. Находясь в пасторском жилище, она время от времени страдает от удушья; ей вдруг хочется распахнуть настежь двери, даже разбить окна и почувствовать, как воздух со свистом влетает в комнаты, минуя острые клыки стекла. И только иногда ей не хочется, чтобы длинная рука Эмили обвивалась вокруг шеи, удерживая ее на месте. Ей слишком сильно это нравится.
— Почему ты думаешь, что тебе это подойдет? — требует ответа Эмили.
— Ну… в первую очередь, я люблю детей.
Еще больше помрачнев, Эмили тем не менее почти улыбается.
— Ты никогда с ними не сталкивалась.
В мае Шарлотта отправляется работать гувернанткой в богатую семью в поместье Стоунгэпп, неподалеку от Скиптона, — или по крайней мере одна из Шарлотт отправляется. Ею оказывается настоящая Шарлотта; но некоторое, совсем недолгое, время существовала еще одна, потенциальная Шарлотта, и в дилижансе до Скиптона настоящая представляет совсем иное путешествие своей копии.
Что ж, начать с того, что она едет одна-одинешенька в общественном дилижансе, а потенциальной Шарлотте ни за что не пришлось бы терпеть такие неудобства. Еще до свадьбы ее окружили бы скрупулезной заботой, ни в коем случае не позволяя ей подвергаться унижениям и трудностям. Быть может, это больше связано с тем, что приличествует ее будущему статусу жены викария, а не с избытком нежности. И все же чихать на нее не будут. В дилижансе сквозит, подушки на сиденьях скрипят от старых противоблошиных присыпок.
И потом, куда она едет? Ей кое-что известно о новых работодателях, мистере и миссис Сиджвик, обеспеченных состояниями с обеих сторон, и о красивом доме, ими купленном; с другой стороны, это просто работа, безликая дыра, которую заполнят ею. Цель путешествия другой Шарлотты совсем иная. К ее приезду все должно быть готово — быть может, не совсем как в личном загородном доме, но с усердным вниманием к ее вкусам и запросам. И это не на крутых и резких высотах Скиптона, а в сочной долине Суффолка, счастливой земле мягкосердечного народа, покрытой удушающе мясистой зеленью.
— Мисс Бронте, не так ли?
На постоялом дворе в Скиптоне с тупым безразличием бормочет этот вопрос один наемный работник другому и швыряет ее сундук в ожидающую двуколку. Она, вполне естественно, не особо ему интересна. Но другую Шарлотту ожидают с нетерпением, обсуждают, ждут не дождутся, когда она прибудет в свой новый дом; какой она окажется? Ничего грандиозного не ожидает ту, другую Шарлотту, но и ничего пренебрежительного; она приобретет определенное влияние и важность в своей сфере.
Что до сундука, то в нем два простых платья настоящей Шарлотты, латаное и на скорую руку подшитое белье, несколько драгоценных книг; и всему этому суждено длиться неопределенное время. В отличие от другой Шарлотты, у которой есть не только свое приданое, но и право ожидать в обозримом будущем щедрой порции удобств.
Стоунгэпп проталкивается в поле зрения: громадное, подавляющее место, припирающее тебя к стенке неоспоримым фактом: другого не дано. Дом на вершине холма господствует над садами и террасами; он настолько большой, что в нем легко могут потеряться и десять гувернанток. Настоящая Шарлотта подается вперед в двуколке, пытаясь компенсировать угол подъема, и гадает. Гадает, каково ей там будет, и одновременно представляет, каково было бы другой Шарлотте, прибывающей в пасторское жилище Доннингтона, в графстве Суффолк, в качестве молодой жены преподобного Генри Нюссея.
— Чертовы твари, вечно гадят на подъездную аллею, — ворчит слуга, когда двуколка останавливается перед домом и лошадь производит шумное опорожнение на недавно взрыхленный гравий. — А мне отвечать. Хозяин с хозяйкой тотчас на меня набросятся. Вот досада. Долбаные шельмы. — Его тон одновременно весел и расслаблен: трудно определить, кто такие долбаные шельмы — лошади или хозяева.
С ней до сих пор письмо, которое он ей написал, — на самом деле оно как раз в том сундуке, что выносит из двуколки слуга. Зачем хранить его? Как напоминание, быть может, о том распутье, о другом человеке, которым она могла бы стать.
Экономка провожает Шарлотту в ее комнату, то и дело останавливаясь, чтобы хорошенько смерить ее сверлящим взглядом. Раскрытые вдоль коридора двери позволяют заглянуть в маленькие скромные спальни служанок. Комната Шарлотты больше, есть канапе у окна и хороший вид, но такая же узкая монашеская кровать. Гувернантка — ни рыба ни мясо, такая вот своеобразная социальная русалка. Она садится на свою скалу, жесткую кровать, ожидая приказаний от нанимателей.
