Мария Романушко - Не под пустым небом
Литературный вечер у отца Александра, у него дома – в Семхозе.
Он собрал молодых прихожан, пишущих стихи. Здесь и Гавр, и его младший брат Максим, и Валя Алфутов, и Алик Мень-2, и много других ребят, которых я встречала в Новой Деревне. Но здесь и вездесущая женщина с сиреневыми губами! Хотя она далеко не молодёжь и могла бы посидеть дома, отдохнуть.
Все читают стихи, по кругу. Я читала в тот вечер стихи про Марию, написанные летом, в Ужгороде.
Улучив момент, женщина с сиреневыми губами подошла ко мне и прошипела:
– А вы что тут делаете? Разве я звала вас сюда?
– Меня позвал отец Александр!
К сиреневому цвету на её лице добавился зелёный. Но больше она ничего не сказала.
И всё же, на обратном пути, в электричке, она подсела ко мне и отчеканила голосом железного командарма:
– Запомните! на будущее! Прошу: сообщать мне, о ваших планах. По поводу ваших визитов к отцу Александру. Иначе вы его разорвёте на части!
– Отец Александр – мой духовный отец. И только ему я буду сообщать о своих планах.
Её глаза метали молнии… Это была настоящая фурия! Нет, это был цербер! Бедный отец Александр… Ведь я-то могу её отшить, а он – нет. Ведь она – его прихожанка. И он вынужден её терпеть…
* * *
Валконда решила сходить в храм. Она захотела исповедаться и причаститься. Просит, чтобы я пошла с ней. Идём в ближайший – апостола Филиппа.
Но странный батюшка её сильно отругал на исповеди. Она заплакала, и мы пошли домой…
Зайцев, которому я рассказала об этом по телефону (он часто звонит нам из Минска), он страшно расстроился. Он сказал:
– Это у неё испытание такое. Испытание её решимости… Но она должна сходить ещё раз!
– Ну, нет уж! – сказала Валконда. – С меня хватит! Чтобы какой-то мальчишка, пусть и поп, меня отчитывал, как провинившуюся школьницу! Да он мне в сыновья годится! Бог – это утешение, а не унижение. Не хочу больше ни в какую церковь! Буду верить по-своему, как умею. Брат Слава говорит, что для того, чтобы спастись, достаточно веры с горчичное зерно. Я считаю, что вера с горчичное зерно у меня имеется. И оставьте меня все в покое!
В этот вечер она сильно напилась, и я не смогла это предупредить, обезвредить бутылку.
– Ох, Маша, если б ты знала, как мне плохо!… Вот тебе ум не мешает, а мне мешает! Почему?…
* * *
Лежу в ангине в Староконюшенном. Людмила Фёдоровна приходит меня навестить и приносит мне белый пушистый шарфик.
– На твоё горлышко, – говорит она. – Чтобы ему было тепло, и чтобы оно поскорее выздоравливало.
Милая, милая Мама Кошка! Я сохраню этот тёплый шарфик на всю жизнь…
* * *
В те дни я прочла книгу отца Александра «Сын человеческий», которую он мне дал в последний мой приезд в Новую Деревню. Книга была издана на Западе – в Брюсселе, как и другие его книги. (Интересно, как они попадают потом в Россию? Никогда не задумывалась об этом).
…Мне казалось, что я читаю не книгу, а живое свидетельство – как будто отец Александр там был в те времена и всё видел своими глазами… Христос стал мне таким близким, как будто и нет двух тысячелетий между нами… Две тысячи лет не мешали мне чувствовать себя его современником, точнее – чувствовать его своим современником. Я поняла, что Он действительно жив, что Он живёт здесь и сейчас, и с Ним действительно можно общаться – надо только захотеть… А Иерусалим – этот вечный город не где-то… в невозможной дали… А он – здесь, вот я выйду сейчас во двор – и пойду по улицам Иерусалима… А могу не выходить во двор – а просто закрыть глаза – и пойти по улицам Иерусалима… А за городом – гора, Голгофа, живая, настоящая гора, на которую можно взойти… в любую минуту жизни.
* * *
Празднование первой годовщины моего крещения. Конечно, на Огарёва, на каптеревской кухоньке. Я вновь испекла пирог с абрикосовым вареньем. Кроме папы Кирюши, Мамы Кошки и Каптерева, были конечно же Пресманы и Залетаев. Моя любимая семья.
Мои крёстные подарили мне стихи, посвящённые тому дню.
* * *
…А потом наступила весна. Весна Старого Арбата… И мой крёстный дал мне прочесть «Мастера и Маргариту». Эта книга сразу распалась для меня на три отдельные книги, которые так потом и не стали одной. Книгу про нечистую силу я сразу отвергла, она вызывала во мне чувство омерзения. Книга про Иешуа слилась с «Сыном человеческим» и только усилила чувство, что Иисус Христос жив и находится не где-то за тридевять земель – а здесь. И Голгофа совсем близко… близко…
И меня необычайно взволновала третья книга – история любви Мастера и Маргариты.
Зазвенели, запели дворы и дворики, переулки и переулочки, карнизы, и мансарды, увенчанные угрожающими гирляндами поющих сосулек… Угрожающими моему покою, угрожающими той тишине, той ясности, в которой пребывала всю зиму моя душа. Душа, готовая к принятию обета молчания.
Я не знала, не могла понять, что со мной происходит. Ведь я всё решила. Ведь я решилась. Разве может в моей жизни быть что-то другое – кроме той снежной прямой дороги, на которой я стояла в новогоднюю ночь?… Душа волновалась. Душа вдруг вспомнила, что мне всего двадцать три…
Я выходила среди ночи из дома и шла бродить по тёмным, звенящим, поющим староарбатским переулкам… Я не могла находиться в доме, не могла быть в тёплой постели, – когда там, за окном, всё так призывно, так могуче звучало… И повсюду, за каждым поющим фасадом, за каждой звенящей калиткой мне чудились мои искусители – Мастер и Маргарита… Я так остро переживала их роман – чувствуя себя и Мастером и Маргаритой одновременно, чувствуя себя и тем двориком, и той комнаткой, и тем окном – я вобрала всё это в себя без остатка. Я чувствовала в себе – продолжение этого романа. Он продолжал жить во мне, и длиться, и развиваться… Развиваться – в моих стихах.
Я всех люблю, кого любила.
И всем по-прежнему верна.
Теперь я знаю – это было
Лишь прорастание зерна…
Лишь ученичество свирели,
Где звуков первых нежный бред…
Она томилась много лет,
И наконец вчера запела!
Я помню всех, кого любила.
Из памяти их не гоню.
Теперь я знаю – это было
Лишь приближение к огню…
Было ли это искушением? Или было, напротив, прозрением?…
Напоминанием, что – кроме той, снежной, есть на свете и другие дороги? И может, где-то – не знаю, где – было решено испытать меня вначале другой дорогой?…
Да не минет меня сия чаша.
Дай испить всю до капли, до дна…
Всю тщету упований вчерашних
И тоску – грядущего дня.
Да не минет страстей наважденье,
Застилающих зренье и слух…
И над бездною той скольженье,
Где три раза кричит петух…
Да не минет весь ужас утраты,
Отпаденья от света – во мрак…
И тоска по Тебе – как расплата.
Да не минет. Да будет так.
Я бродила по ночным переулкам, отзываясь каждым своим нервом на звук сорвавшейся с поющего карниза капли, на шорох вздохнувшей надо мной ветки, на вскрик ночной птицы, на звон хрупких, сверкающих тротуаров…
* * *
Мы сдружились с дочкой отца Сергия, Лёлей. Ей двенадцать лет, но она очень самостоятельная девочка. Взяла и приехала ко мне в гости! В Староконюшенный переулок с Рязанского проспекта – не близкий путь. Мы попили чайку с ржаными лепёшками и пошли гулять по Арбату. Зашли в цветочный магазин, купили два букетика фиалок. И подарили друг другу! Было очень приятно.
Мы брели по весеннему вечернему Арбату, и я держала её за тёплую ладошку – то ли сестрёнку свою младшую, то ли будущую дочку… И чувствовала в своём сердце такую огромную нежность, даже больше… чувство, ни с чем не сравнимое…
Это просыпалось во мне материнство. Которое кричало «нет!» моим мечам о монашестве. И я начинала искать компромисс. Я пыталась примирить в себе эти два чувства, два стремления, разрывающие меня на две части. Тянущие меня в разные стороны…
(Нет! никогда у меня не будет детей, твердила я себе, никогда!)
* * *
… Ощущая в себе одновременно два желания, я пыталась как-то освободиться от одного из них – от того, которое мешало мне жить ясно и безмятежно. Мне хотелось ясности, цельности и простоты. Но – так не получалось.
Потому что так на самом деле не было: ни в мире, ни во мне.
Или эту ясность мне еще нужно было заслужить муками бурь и сомнений?…
Очисти мысли свежестью заката,
Молчаньем ночи, радостью зари…
И тем дождём, что за окном закапал…
А слов не надо, слов не говори.
И душу просвети улыбкой странной
Прохожего, мелькнувшего в толпе…
Разлукой освети, потом – свиданьем,
И добрым сном, приснившимся в тепле.
А сердце – вразуми к Тебе доверьем,
Что испытание по силам нам дано.
И только радость – сыплется без меры,
Как светлый дождь, что льётся на окно…
* * *
Звонит Пресман:
