Нил Гейман - Сошедшие с небес
Эстер не проснулась от его крика. Это хорошо. Значит, она крепко спит.
Несколько минут он верил, что его сообщение услышали. Что он достаточно долго держал сигнал. И что полиция обратила внимание. Если ему удалось удержать связь хотя бы несколько секунд, они найдут его по сигналу. А потом он заплакал: да почему бы и нет, черт возьми?
Его рыдания прервал голос.
— Поверните назад при первой возможности. — Его сердце подпрыгнуло, прежде чем он понял, что это навигатор. Тот самый мужской голос, который хоть диктору из телика впору. Навигатор зажег дисплей, явно пытаясь отыскать дорогу, но они-то как раз были не на дороге. Бедняжка совсем запутался, он никак не мог понять, что происходит.
— Поверните назад при первой возможности, — снова предложил он.
И тут Гарри засмеялся. И заговорил с навигатором. От этого ему становилось легче.
— А я-то думал, что больше тебя не услышу!
И тогда навигатор сказал:
— Папа.
И умолк. Надолго.
Он не видел ребенка до конца дня. И Эстер, в общем-то, тоже; правда, она время от времени выныривала из сна, и тогда он спрашивал ее, все ли с ней в порядке. А она то смотрела на него со злостью, то улыбалась, но чаще всего как будто вообще не знала, кто он. Он и сам иногда отключался. В какой-то миг среди ночи он вскинулся, как ему показалось, от стука в окно, и закричал:
— Нет, уходи! — но тут же решил, что теперь это точно ветер, поскольку стук скоро прекратился. Да, ветер. Или ветка стучит в окно. А может, и в самом деле шотландский фермер, кто знает? Кто может сказать?
Утром он проснулся и снова обнаружил, что Эстер смотрит на него в упор. С улыбкой. Значит, настроение у нее хорошее.
— Доброе утро! — сказала она.
— Доброе утро! — ответил он. — Как себя чувствуешь?
— Есть хочу, — сказала она.
— Ясное дело, — отозвался он. — Уж с каких пор у нас маковой росинки во рту не было.
Она согласно кивнула.
Гарри продолжал:
— Наверное, мы в последний раз ели в той усадьбе. Помнишь, чай со сливками. Ты еще отдала мне одну оладушку.
Она кивнула.
Гарри сказал:
— Теперь, наверное, жалеешь, а? Что отдала мне ту оладушку!
Она и теперь кивнула. С усмешкой.
— Больше не чешется, — объявила она. — Знаешь, некоторое время назад я правда думала, что вот-вот сойду с ума. Чокнусь. Но теперь все кончилось. Все в порядке.
— Вот и хорошо, — сказал он. — Я вытащу тебя отсюда, обещаю.
— Теперь мне уже без разницы, — сказала она. — Мне и тут вполне удобно, спасибо. — И она опять ухмыльнулась. Он видел, как раздулись ее щеки. Наверное, это отек, она ударилась лицом; наверное, во рту скопилась засохшая кровь, вот лицо и раздуло.
— Вообще-то, — продолжала она, — я чувствую себя легкой, как перышко.
— С тобой все в порядке?
Она кивнула.
— Можешь открыть дверь? — спросил он. Она ответила ему бессмысленным взглядом. — Дверцу с твоей стороны. Ты можешь ее открыть? Мою заело.
Она пожала плечами, слегка повернулась влево, потянула за ручку. Дверца распахнулась. Воздух снаружи был холоден и восхитительно свеж.
— Ты можешь выйти и привести помощь? — спросил он. Она повернулась к нему, нахмурилась.
— Я не могу двигаться, — объяснил он. — Не могу выйти. Ты можешь?
— А зачем мне это нужно? — спросила она.
Он не знал, что сказать. Она склонила голову набок, ожидая ответа.
— Ты ведь хочешь есть, — сказал он.
Она задумалась. Потом неодобрительно цыкнула.
— Уверена, еду можно найти и здесь, — сказала она. — Стоит только пораскинуть мозгами. — Протянув руку к двери, для чего ей пришлось высунуться наружу, она захлопнула ее опять. В это время она повернулась к Гарри спиной, и он увидел, что у нее появился горб. Под ее блузкой был какой-то ком, и он шевелился, двигался. В ткани блузки уже протерлась небольшая дырка, сквозь которую торчало что-то белое, белые перья.
— Конечно, им еще надо подрасти, но зато больше не чешется, — сказала она. — Так что не беспокойся за меня, со мной все будет в порядке. — И она снова улыбнулась, причем оказалось, что зубов у нее как-то многовато. А потом она зевнула и снова вернулась ко сну.
Она не двигалась по меньшей мере несколько часов. Пока не вернулся ребенок.
— Папа, — сказал навигатор, но голос был не детский, а все тот же, мужской, культурный, собранный и спокойный, и говорил он так, словно собирался провести Гарри через дорожную развязку. И тут же возник херувим — такой улыбающийся, зубастый, ни следа недавней злости, он покачивался за окном, как поплавок, и даже махал Гарри ладошкой, точно приветствовал старого друга! Да он и в самом деле привел друга, и не одного, а целую компанию! Целая стайка маленьких херувимов, невозможно даже сказать, сколько именно, и все скачут, словно поплавки на волнах! — так что и не разберешь, то ли их там дюжина, то ли две, кто знает? И у каждого та же безупречная мордашка, та же сферическая голова, тот же нимб, грозящий вот-вот скатиться с ярко-золотых волос. Они игриво постукивали в окна, стучали по крыше, в дверь и смеялись, пока только смеялись, им хотелось попасть внутрь, но это была игра, им нравилось играть! Смеха было много, хотя время от времени то у одного, то у другого вырывался неожиданный гневный вскрик, или странное шипение, и тогда на стеклах появлялись царапины.
Один херувим затеял какую-то неприятную возню с радиоантенной. Другой пнул ногой в лицо абсолютно идентичного братца в споре за обладание боковым зеркальцем. Так они резвились и скакали по всей машине, но внутрь пробраться не могли. Их возня напомнила Гарри обезьян, которых он видел в сафари-парке. Он никогда не возил Эстер в сафари-парк. И никогда уже не свозит.
— Папа, папа, — сказал навигатор. — Папа, папа, — продолжал он твердить неэмоционально, даже холодно, а маленькие дети весело танцевали вокруг.
— Ах, ну разве они не красавцы! — проворковала Эстер. Взялась за ручку двери. — Впустим их?
— Нет, я прошу тебя, — сказал Гарри. — Пожалуйста, не надо.
— Нет? Ладно. — И она снова закрыла глаза. Добавила: — Мне больше достанется.
В первые дни он был очень голоден. Потом вдруг обнаружил, что голод совсем прошел. Он сомневался, что это хороший знак.
Он понимал, что херувимы тоже голодны. Почти все они улетели, видимо, решив, что не стоит пытаться вскрыть именно эту баночку сардин, — но один или парочка все время крутились вокруг, стуча по стеклам с потерянным видом. Время от времени то один, то другой из них поворачивался к Гарри и смотрел на него широко раскрытыми влажными глазищами олененка Бэмби, ну просто сама невинность, и вид такой печальный. Ангел умолял, младенческими пальчиками в перетяжечках он тер свои животик, звал.
— Папа, — подавал в такие моменты голос навигатор. Но, как бы убедительно ни изображали они голод, вид у них был по-прежнему сытый и лоснящийся, а пухлые щеки сияли здоровым румянцем.
Гарри полагал, что они, вполне вероятно, доголодаются до смерти. Но никак не раньше, чем он.
Однажды Гарри проснулся и обнаружил, что на нем сидит Эстер.
— Доброе утро, — сказала она ему весело. Вообще-то ее тяжесть должна была причинять ему страшную боль, но она оказалась совсем легкой, как перышко.
Ее лицо было совсем рядом, она разбудила его своим горячим дыханием. Развернувшиеся крылья занимали собой все пространство машины. Нимб царапал крышу. Она улыбнулась ему, обнажив зубы, и ее крылья слегка задергались.
— Я люблю тебя, — сказала она.
— Я знаю.
— Я хочу, чтобы ты знал.
— Я и так знаю.
— А ты меня тоже любишь?
— Да, — сказал он.
И она приблизила к нему свою голову — совсем сферическую, хотя он еще угадывал в ней черты Эстер, но это была, скорее всего, малютка Эстер, мамина и папина сладкая девочка, — она приблизила к нему лицо, и ему некуда было от нее деться, так что она могла делать что хотела. Она открыла рот. И поцеловала его в кончик носа.
Она вздохнула.
— Мне так жаль, милый, — сказала она.
— И мне тоже жаль.
— Сколько всего мы могли бы сделать вместе, — продолжала она. — Сколько мест повидать. Куда бы мы поехали, милый?
— Я думал о Венеции, — сказал Гарри. — Может, когда-нибудь мы бы туда вернулись.
— Да, — ответила Эстер с сомнением.
— А еще мы не видели Париж. Париж очарователен. Мы могли бы подняться на Эйфелеву башню. Но это все Европа. А мы могли бы съездить и в Америку тоже.
— Мне никуда не хотелось ехать, — ответила ему Эстер. — Ты ведь это знаешь, правда? Я и дома была счастлива, лишь бы ты был рядом.
— Я знаю, — ответил он.
— Я столько всего хотела с тобой разделить, — сказала она. — Всю мою жизнь. Всю жизнь. Когда я работала в магазине и там в течение дня случалось что-нибудь забавное, я старалась это запомнить, чтобы вечером рассказать тебе. И тогда я думала, что теперь у меня есть человек, с которым я могу это разделить. С моим муженьком. А нас ограбили. Оставили нам всего год. Один год. А я хотела вечность.
