Нил Гейман - Сошедшие с небес
— Сафари-парки, — вспомнил Гарри.
— Что?
— Мы с тобой и в сафари-парке тоже не были.
— Я люблю тебя, — сказала она.
— Я знаю, — ответил он.
Ее глаза увлажнились, стали большими и блестящими, как у олененка Бэмби.
— Я хочу, чтобы ты запомнил меня правильно, — сказала она. — Не окровавленной. Не перемолотой в автомобильной катастрофе. Помни меня такой, как я была. Надеюсь, что веселой. Полной жизни. Я не хочу, чтобы ты испортил эти воспоминания.
— Да.
— Я хочу, чтобы ты продолжал. Чтобы ты жил свою жизнь без меня. Чтобы тебе хватило на это мужества.
— Да. Ты ведь убьешь меня, правда?
Она не отрицала.
— Сколько всего мы могли бы сделать вместе. Сколько детей родить. — И она показала рукой на единственного херувима, слегка покачивавшегося за окном. — Всех этих детей.
— Наших детей, — сказал Гарри.
— Небеса полны наших нерожденных детей, — сказала Эстер. — Твоих и моих. Твоих и моих. Милый. Разве ты не знал этого? — И ее крылья задрожали при этой мысли.
Она снова склонила к нему голову — но нет, все еще нет, поцелуи, и только, еще один любовный поцелуй.
— Все будет не так плохо, — сказала она. — Обещаю. Сначала будет чесаться, просто дьявольски. Но это пройдет. А потом ты станешь легким, как облачко. Как перышко.
Она с треском сложила крылья.
— Еще не привыкла, — улыбнулась она. А потом слезла с него и откинулась на своем кресле. Шея перекручена, руки и ноги торчат в разные стороны — совсем не привлекательно. А потом она уснула. У нее появилась привычка спать с открытыми глазами. Гарри это не нравилось, у него прямо мурашки по спине бежали, глядя на нее.
Снова кто-то забарабанил в стекло. Гарри раздраженно оглянулся. Это был последний херувим. Глядя на него, он кричал, точно новорожденный, и тер свой животик. Гарри почему-то хотелось верить, что это тот, самый первый, херувим, что он сохранил ему верность. Хотя никакого способа отличить их одного от другого он не знал. Вот опять стучит, просит. Такой голодный.
— Папа, — сказал навигатор.
— Сынок, — отозвался Гарри.
— Папа.
— Сынок.
Гарри приоткрыл окно. Малыш тут же возбудился, начал совать в щель свои пальчики.
— Одну минутку, — сказал Гарри и даже слегка засмеялся — и еще раз крутанул ручку, так что даже сморщился от боли, но это ерунда, он уже привык. — Потихоньку, — сказал он голодному ребенку. — Потихонечку. — И он высунул руку из машины.
Однако первым инстинктивным желанием его малютки-сына было не укусить, а приласкаться. Он терся лицом о ладонь Гарри и даже мурлыкал, по крайней мере, звук очень походил на мурлыканье. Прошло добрых пять секунд, прежде чем он вонзил в его плоть свои зубы.
И тогда Гарри схватил его рукой за горло. Херувим удивленно сглотнул.
— Папа? — спросил навигатор. Херувим пораженно моргал, как тогда, когда копировал выражение лица Гарри при первой встрече, и Гарри подумал, «Это я научил его, я научил моего мальчика». И он сильнее сжал руку. Толстые щечки выпятились еще сильнее, и голова стала похожа на шар, готовый лопнуть. Тогда он притянул к себе малыша так быстро, как только мог, и несколько раз ударил его головой о стекло — бац, бац, бац; боль в руке была нестерпимой, но это было даже хорошо, ему нравилась эта боль, она была ему желанна; еще раз бац, и тут что-то хрустнуло, надломилось, навигатор спокойным, без эмоций, голосом произнес «Папа» и замолк навсегда.
Он опустил окно до отказа. И втащил своего мертвого мальчика внутрь.
Он обнаружил, что его спина целиком покрыта теми самыми перьями, из которых состояли его крылья. Так что следующие полчаса он провел, ощипывая их.
Первый укус дался ему труднее всего. Дальше пошло куда легче.
— Дорогая, — позвал он Эстер, но она не просыпалась. — Дорогая, я приготовил тебе обед. — Ему страшно не нравилась ее манера спать с открытыми глазами, уставившись невидящим взглядом куда-то вдаль. И ее лицо тоже было не ее лицом, оно стало лицом херувима, лицом их мертвого младенца. — Пожалуйста, ты должна поесть, — сказал он и положил ей в рот кусочек сливочно-белого мяса; но он выпал ей на подбородок.
— Пожалуйста, — повторил он снова, и на этот раз помогло, мясо осталось во рту, она не проснулась, но мясо осталось, она ела, и это было главное.
Тогда он поцеловал ее в губы. И почувствовал на них вкус того, что могло бы быть. Да, они съездили бы в сафари-парк, а вот в Венецию больше не поехали бы, она бы его отговорила, зато в Америке им обоим понравилось бы. И еще они ссорились бы, скандалили по-настоящему, хотя и не часто, но их брак выдержал бы, сохранился. И да, дети, конечно же, дети.
Когда он отнял губы от ее рта, ее собственное лицо снова было на месте. Он так обрадовался, что ему захотелось плакать. И только потом он понял, что уже плачет.
Мясо вернуло его к жизни. Хотя и сырое, оно было вкуснее всего, что он когда-либо ел. Теперь ему все по силам. И ничто его не остановит.
С усилием он вытащил свои ноги из-под приборной доски, хотя и было больно. Потом расстегнул ремень безопасности, также не обращая внимания на боль. И полез к двери Эстер, причем ему пришлось перелезть и через саму Эстер.
— Прости, дорогая, — сказал он, случайно пнув ее в голову. Он открыл дверцу. Выпал наружу. И стал дышать воздухом.
— Я тебя не брошу, — сказал он Эстер. — Я уже вижу ту жизнь, которая будет у нас с тобой. — Голова, правда, сидела у нее на плечах как-то странно, но ничего, он сможет с этим жить. И еще у нее крылья, но он их выщиплет. Так же, как выщипал их у сына.
У него у самого наверняка были переломы, это еще предстояло выяснить. Так что вряд ли он смог бы тащить свою жену на руках. Но тут помогли крылья, из-за них она была совсем легкой.
И так, с Эстер на руках, он поднялся на откос, продираясь сквозь колючие кусты, и вышел на дорогу. И это было совсем не трудно, он как будто не шел, а парил, — ведь он был с женщиной, которую любил, и всегда будет с ней, он никуда ее не отпустит, а она совсем ничего не весит, она легкая, как перышко, как сам воздух.
Брайан Стейблфорд
МОЛЛИ И АНГЕЛ
Прежде чем стать профессиональным писателем, Брайан Стейблфорд двенадцать лет преподавал социологию в университете Рединга. Его перу принадлежат более сотни книг, среди которых шестьдесят романов, шестнадцать сборников, семь антологий и тридцать наименований нон-фикшн.
В числе его последних романов «Похищенные пришельцами, или Уилтширские откровения», а также «Прелюдия к вечности». Еще он завершил работу над пятитомным сборником переводов «научной фантастики чудес» Мориса Ренара и шеститомным сборником приключенческих научно-фантастических романов Ж.-А. Рони-старшего.
В 1999 году Стейблфорд получил премию Пилигрим ассоциации научно-фантастических исследований за вклад в изучение научной фантастики, а также был представлен к премиям Пионер ассоциации СФРА (1996), Выдающемуся Исследователю международной ассоциации фантастического в искусстве (1987) и Дж. Ллойда Итона (1987).
«Рассказ „Молли и ангел“ был первым из семи историй цикла „Когда Молли встречалась с Элвисом“, — поясняет автор, — который я надеялся опубликовать в „Интероне“ в качестве предисловия к „Миллениуму“. Но редактор остановил серию после второго рассказа и сообщил мне об этом, лишь когда я написал уже все семь историй, после чего я перестал подписываться на этот журнал и вообще читать его. Тут уж ангелы ни при чем».
Впервые Молли увидела ангела, когда он стоял посреди пешеходной зоны, в которую превратили часть Стоквелл-роуд. Ошибиться было невозможно. У него были крылья, как у большого белого орла, кончиками маховых перьев они касались земли, а их верхние края, как арки, поднимались фута на полтора выше кольца света над его головой. И это был не комедийный нимб вроде тарелочки на батарейках, а плотный солидный диск, яркостью вполне сравнимый с зимним солнцем. Ослепительно-белое одеяние свободными складками спадало с его широких плеч вниз, к ногам в сандалиях. Вид у него был немного озадаченный, но только в чисто интеллектуальном смысле — скорее любопытствующий, чем взволнованный, и уж тем более нисколько не встревоженный.
На ангела никто не обращал внимания, хотя вряд ли у пешеходов были в то утро дела поважнее, чем обычно в феврале по вторникам. Люди, шедшие за покупками, и школьники, прогуливавшие уроки, уж конечно, видели его, но смотрели мимо и обходили на расстоянии вытянутой руки. Будь у него в руках блокнот, синий карандаш и ворох анкет на тему санитарного благоустройства, его и то не огибали бы так старательно.
Молли почти остановилась — но доли секунды, пока она колебалась, раздумывая об этом «почти», хватило, чтобы она потеряла решимость и прошла мимо, ускорив шаг, как все.
Позже она говорила себе, что должна была поступить так. Ей нельзя влипать ни во что сомнительное. Свой роман с Элвисом она, разумеется, держала в тайне; скажи она кому-нибудь, и дело снова дошло бы до социальных служб. Нет, назад в психушку ее бы, разумеется, не засадили — в наше время для этого надо по меньшей мере укокошить кого-нибудь, — но это обязательно всплыло бы на следующем групповом совещании по вопросу о возвращении ей права опеки над детьми. И если есть на свете вещь, способная хуже повлиять на мнение среднестатистического группового совещания, чем известие о том, что подопечная считает, будто у нее интрижка с Элвисом — пусть дело и не дошло до пенетрации, — так это сообщение самой подопечной о том, что ее посетил ангел.
