Элизабет Гаскелл - Жены и дочери
– Вы можете счесть меня бесчувственным, – выпалил он наконец, когда они уже подходили к садовой двери и окнам гостиной. – Мне никогда не удавалось выразить то, что я чувствую. Каким-то образом меня вечно тянет философствовать, но сейчас мне жаль вас. Да, это так. Поймите, не в моих силах помочь вам, изменив обстоятельства, но я сочувствую вам, причем так, что об этом лучше не говорить, поскольку ничего хорошего из этого не выйдет. Помните о том, что мне очень жаль вас! Я буду часто думать о вас, хотя, как мне представляется, и об этом тоже лучше не распространяться.
Она негромко проговорила:
– Я знаю, что вы мне сочувствуете. – После чего отняла у него свою руку, вбежала внутрь и, поднявшись наверх, оказалась в уединении своей комнаты.
Он же прямиком направился к матери, которая сидела перед нетронутым ленчем, раздосадованная непунктуальностью своей гостьи настолько, насколько это вообще было для нее возможно. Ей доложили, что мистер Гибсон приезжал и уже уехал, но она не смогла узнать, не оставил ли он какой-либо записки для нее. К тому же тревога о собственном здоровье, которую многие полагали ипохондрией, заставляла ее особенно остро желать слов мудрости, которые мог предложить ей доктор.
– Где ты был, Роджер? И где Молли? Мисс Гибсон, я имею в виду, – уточнила она, старательно соблюдая официальность в отношениях между молодой женщиной и молодым мужчиной, оказавшимися в одном доме.
– Я бродил по окрестностям с рыболовной сеткой. Кстати, я оставил ее на террасе. Там же я нашел сидящую на скамье мисс Гибсон, которая плакала так, словно сердце у нее разрывалось от горя. Ее отец собрался жениться во второй раз.
– Собрался жениться! Этого не может быть.
– Да, так оно и есть. И она очень тяжело приняла это известие, бедная девочка. Мама, думаю, ты должна отправить к ней кого-нибудь с бокалом вина, чашкой чая или чем-нибудь еще в этом роде. Признаться, я все время боялся, что она лишится чувств…
– Бедное дитя! Я сама поднимусь к ней, – заявила миссис Хэмли и встала из-за стола.
– Нет, ты не должна этого делать, – возразил Роджер, накрывая ее руку своей. – Мы и так заставили тебя ждать слишком долго. Кроме того, ты выглядишь бледной. Пусть этим займется Хаммонд. – И он позвонил в колокольчик.
Миссис Хэмли вновь опустилась на свое место, онемев от удивления.
– И на ком же он собирается жениться?
– Не знаю. Я не спрашивал ее об этом, а она мне не сказала.
– Как это похоже на мужчин. Добрая половина успеха всего дела зависит от того, на ком он намерен жениться.
– Что ж, согласен, мне следовало бы спросить ее об этом. Но как-то так получается, что в подобных ситуациях я становлюсь совершенно беспомощен. Мне было очень жаль ее, и тем не менее я просто не знал, что сказать.
– Но что же ты все-таки сказал?
– Я дал ей наилучший совет, какой только смог придумать.
– Совет! Тебе следовало бы утешить ее. Бедная маленькая Молли!
– Полагаю, если совет хорош, то это лучшее утешение.
– Все зависит от того, что ты понимаешь под словом «совет». Тише! Вот и она.
К их удивлению, Молли вошла, изо всех сил стараясь выглядеть, как обычно. Она умылась, уложила волосы и, отчаянно сдерживая слезы, пыталась вернуть себе власть над собственным голосом. Ей очень не хотелось расстраивать миссис Хэмли своим видом, полным боли и страданий. Она не знала, что в точности следует наставлениям Роджера – в первую очередь думать о других, а потом уже о себе, – но так оно и было. Миссис Хэмли не была уверена в том, что ей стоит начать разговор с тех новостей, которые она только что узнала от сына, но они настолько переполняли ее саму, что она не могла говорить ни о чем ином.
– Итак, я слышала, что твой отец намерен жениться, моя дорогая? Могу я поинтересоваться, на ком?
– На миссис Киркпатрик. По-моему, много лет назад она была гувернанткой у дочерей леди Камнор. Она часто и подолгу останавливается у них, они называют ее «Клэр» и, по-моему, очень привязаны к ней. – Молли старалась отзываться о будущей мачехе в самой благоприятной манере, в какой только могла.
– Кажется, я слышала о ней. Но, в таком случае, она не очень молода? Впрочем, это и к лучшему. К тому же она вдова. У нее есть семья?
– По-моему, одна дочка. Но я почти ничего о ней не знаю!
Молли опять готова была разрыдаться.
– Ничего страшного, моя дорогая. Всему свое время. Роджер, ты почти ничего не ешь. Куда ты собрался?
– Пойду принесу свою рыболовную сетку, в ней полно всяких штук, которые я не хотел бы потерять. Кроме того, как правило, я никогда много не ем.
Это была правда, но только отчасти. Он подумал, что будет лучше, если он оставит их одних. Его мать умела сопереживать и сочувствовать, как никто другой, и она непременно сумеет вытащить занозу из сердца девушки, когда останется с нею наедине. Едва он ушел, как Молли подняла заплаканные глаза на миссис Хэмли и сказала:
– Ваш сын был очень добр ко мне. Я намерена запомнить все, что он мне сказал.
– Рада это слышать, дорогая, очень рада. Судя по тому, что Роджер рассказал мне, я начала опасаться, что он прочел тебе нотацию. У него доброе сердце, но его манерам далеко до мягкости Осборна. Временами Роджер бывает грубоват.
– В таком случае мне нравится грубость. Она пошла мне на пользу. Она заставила меня понять, как дурно… ох, миссис Хэмли, я очень дурно повела себя с папой нынче утром.
Поднявшись с места, она подбежала к миссис Хэмли, бросилась ей на грудь и залилась слезами. Теперь она горевала не о том, что ее отец собрался жениться во второй раз, а о собственном непростительном поведении.
А Роджер оказался мягок и нежен если не в словах, то в поступках. Какой бы неразумной и преувеличенной ни представлялась ему скорбь Молли, она причиняла ей нешуточные реальные страдания, и юноша взял на себя труд облегчить их по-своему, что было весьма характерно для него. Тем же вечером он настроил свой микроскоп, а на маленький столик выложил все сокровища, собранные им во время утренней прогулки, после чего пригласил мать взглянуть на них. Разумеется, с нею пришла и Молли, на что он и рассчитывал. Он попытался заинтересовать девушку своими исследованиями, бережно раздувая первую слабенькую искорку любопытства, пока она не превратилась в желание расширить свои познания. Затем он принес книги по соответствующей тематике, переводя высокопарный и отчасти технический язык, коим они были написаны, на нормальную человеческую речь. Спускаясь к ужину, Молли думала о том, как вынесет все те долгие часы, что оставались до отхода ко сну, в течение которых она вольна говорить обо всем, кроме того, что занимало ее мысли. К тому же она опасалась, что уже успела утомить миссис Хэмли и прискучить ей их долгим послеобеденным tête-à-tête. Но вечерняя молитва и отход ко сну наступили гораздо быстрее ожидаемого; новое направление, которое приняли ее мысли, освежило ее, за что она была искренне благодарна Роджеру. Теперь оставалось дождаться завтрашнего дня, чтобы покаяться и принести извинения отцу.
Но мистеру Гибсону вовсе не требовались прочувствованные речи или слова. Он всегда-то избегал любого проявления чувств, а теперь, пожалуй, тоже понимал, что чем меньше будет сказано по вопросу, относительно которого они с дочерью не пришли к единому и безоговорочному согласию, тем лучше. Он прочел раскаяние в ее глазах, увидел, как сильно она страдает, и ощутил острый укол в сердце. Но он не дал ей выразить сожаление по поводу своего поведения минувшим днем, заявив:
– Ну, будет, будет. Довольно. Я знаю все, что ты хочешь сказать. Я знаю свою маленькую Молли, моего глупого маленького гусенка, лучше, чем она знает самое себя. Я привез тебе приглашение. Леди Камнор желает, чтобы ты провела следующий четверг у нее в Тауэрз!
– Ты хочешь, чтобы я поехала? – спросила она, чувствуя, как сжалось у нее сердце.
– Я хочу, чтобы вы с Гиацинтой поближе познакомились и научились любить друг друга.
– Гиацинта! – в полном недоумении повторила Молли.
– Да, Гиацинта! Глупее имени я еще не встречал. Но ее так зовут, и я должен называть ее этим именем. Я терпеть не могу имени Клэр, хотя так зовет ее миледи и все семейство в Тауэрз, а «миссис Киркпатрик» звучит чересчур официально и довольно глупо, учитывая, что она в скором времени поменяет фамилию.
– Когда, папа? – спросила Молли, чувствуя себя так, словно вдруг оказалась в чужом и враждебном мире.
– Не раньше Михайлова дня[29]. – А затем, прислушиваясь к собственным мыслям, он продолжил: – Но самое плохое заключается в том, что она увековечила собственное донельзя аффектированное имя, назвав дочь в свою честь. Синтия! Честное слово, глупость человеческая границ не имеет. Я рад, что ты у меня просто Молли, дитя мое.
– А сколько ей лет… Синтии, я имею в виду?
– Да-да, привыкай к ее имечку потихоньку. Полагаю, вы с Синтией Киркпатрик – ровесницы. Сейчас она пребывает во Франции, в какой-то школе, обучается манерности и жеманству. Но она приедет домой на свадьбу, и тогда ты сможешь с нею познакомиться, хотя, по-моему, после этого ей предстоит вернуться обратно еще на полгода или что-то около этого.
