Элизабет Гаскелл - Жены и дочери
– Разве я могу? – вопросом на вопрос ответила Молли, но тон ее голоса изменился, и ей явно стало не по себе, как если бы она интуитивно почувствовала неладное.
– Видишь ли, любовь моя, – сказал он, снова беря ее руку в свои, – ты находишься в очень неудобном положении… Девушка, растущая в такой семье, как моя… А тут еще молодые люди… что было непростительной глупостью с моей стороны. Да и я часто отсутствую.
– Но ведь есть же мисс Эйре, – возразила Молли, и дурные предчувствия охватили ее с новой силой. – Дорогая мисс Эйре, мне нужны только она и ты.
– Тем не менее случаются времена, когда мисс Эйре не может быть с тобой, ее дом не с нами, у нее есть другие обязательства. Вот уже некоторое время я пребываю в весьма затруднительном положении… Но теперь наконец я отважился на шаг, который, надеюсь, сделает нас обоих счастливее.
– Ты собрался жениться во второй раз, – прошелестела она сухим и безжизненным голоском, приходя отцу на помощь, и мягко отняла у него руку.
– Да. На миссис Киркпатрик… Ты помнишь ее? В Тауэрз они зовут ее Клэр. Помнишь, как добра она была к тебе в тот день, когда тебя забыли в поместье?
Молли не ответила. Она не могла найти слов. Она боялась сказать что-либо, чтобы гнев, обида, негодование – какими бы ни были те чувства, что сейчас вскипали у нее в груди, – не вырвались наружу слезами и криком или, что еще хуже, злыми словами, которые нельзя будет забыть. Ей казалось, будто кусок суши, на котором она стояла, оторвался от берега и теперь ее совершенно одну несло в открытое море.
Мистер Гибсон понял, что молчание дочери никак нельзя назвать естественным, и почти угадал его причину. Но он знал, что ей нужно время, чтобы смириться с идеей его второго брака, и по-прежнему верил в то, что поступает так ради ее счастья. Кроме того, он испытал облегчение, когда его тайна выплыла наружу, и чувствовал себя лучше, оттого что открыл ее, ибо втайне страшился этого момента на протяжении последних двадцати четырех часов. Он вновь принялся перечислять все преимущества женитьбы, которые сейчас уже выучил наизусть.
– Она пребывает в очень подходящем для меня возрасте. Правда, я не знаю, сколько именно ей лет, но подозреваю, что около сорока. Я бы не хотел жениться на ком-нибудь моложе. Лорд и леди Камнор, равно как и члены их семьи, относятся к ней с высочайшим уважением, что само по себе уже весьма знаменательно. У нее очень приятные и изысканные манеры, и это вполне естественно, учитывая, в каких кругах она вращается. А мы с тобой, гусенок, бываем грубоваты и бесцеремонны, так что теперь нам придется следить за собой.
Молли никак не отреагировала на его шутливое замечание. А мистер Гибсон продолжал:
– Она привыкла вести домашнее хозяйство, к тому же весьма экономно, поскольку в последние годы возглавляла школу в Эшкомбе, так что ей, вполне естественно, приходилось улаживать все проблемы большой семьи. И последнее, по крайней мере, по порядку, но отнюдь не по значимости – у нее есть дочь, девушка твоих лет, Молли, которая, разумеется, переедет к нам жить и станет тебе надежной спутницей, даже сестрой.
Но Молли по-прежнему молчала. Наконец она сказала:
– Значит, ты отправил меня из дому только для того, чтобы потихоньку устроить все это в мое отсутствие?
Сердце ее переполняла горечь, которая и вылилась в эти слова, но произведенный ими эффект вывел ее из состояния кажущегося безразличия. Ее отец резко поднялся и быстро вышел из комнаты, что-то пробормотав себе под нос; что именно, она не расслышала, хотя и бросилась за ним следом по темным каменным коридорам, на яркий свет конного двора, в конюшню…
– Ох, папа, папочка… я сама не своя… я не знаю, что сказать об этой ненавистной и презренной…
Он вывел лошадь наружу. Она не знала, слышал ли он ее слова. И, только поднявшись в седло, он обернулся к ней и мрачно произнес:
– Думаю, для нас обоих будет лучше, если я сейчас уеду. Мы можем наговорить друг другу такого, что потом будет трудно забыть. Мы оба взволнованы. К завтрашнему дню мы немного успокоимся и соберемся с мыслями. Ты все обдумаешь и поймешь, что главный принцип – единственный значимый мотив, я имею в виду, – состоял в том, что я делаю это для твоего же блага. Ты можешь рассказать обо всем миссис Хэмли, хотя я собирался сказать ей об этом сам. До свидания, Молли.
Еще долго после того, как он уехал, – после того, как давно стих вдали стук копыт его лошади по круглым камням, которыми была вымощена дорога, бегущая меж домашних лугов, – Молли стояла на месте, приложив ладонь ко лбу козырьком и щурясь на солнце, и смотрела туда, где растаяла фигура ее отца. Дыхание, казалось, замерло у нее в груди, и лишь два или три раза с долгими перерывами она сделала судорожный вздох, перешедший в жалкий всхлип. Наконец она отвернулась, но не могла войти в дом, не могла рассказать обо всем миссис Хэмли, не могла забыть, как отец смотрел на нее и говорил с нею, – а потом оставил одну.
Она вышла наружу через боковую дверь – ею пользовались садовники, когда выносили навоз в сад, – и пошла по тропинке, которая была скрыта от посторонних глаз разросшимися кустами, вечнозелеными растениями и смыкающимися над головой ветвями деревьев. Никто не узнает, что с нею сталось, и никому нет до этого дела, добавила она, упиваясь собственным несчастьем. У миссис Хэмли, милой и доброй, есть муж, собственные дети и близкие домашние интересы, а в сердце Молли поселились горечь и тоска, справиться с которыми посторонний человек не поможет. Девушка быстро направилась к месту, которое выбрала для себя, – скамье, полускрытой листьями плакучего ясеня. Она располагалась на пешеходной дорожке по другую сторону леса, выходившего на живописный склон. Тропинку эту проложили, вероятно, для того, чтобы с этого места можно было любоваться мирным солнечным пейзажем с деревьями, шпилем церкви, двумя или тремя деревенскими домиками с красными черепичными крышами и дальним холмом, кажущимся отсюда синим. И, наверное, давным-давно, в прежние времена, когда здесь обитало большое семейство Хэмли, леди в платьях из китового уса и джентльмены в париках с косой в сетке и со шпагами на боку неспешно фланировали по широкой террасе, обмениваясь улыбками и поклонами. Но теперь здесь более никто не прогуливался. Дорожка казалась заброшенной. Сам сквайр или его сыновья изредка проходили здесь, направляясь к калитке, что вела на луг внизу, но никто из них тут не задерживался. Молли однажды даже подумала, что о скамье под ясенем никто не знает, кроме нее, ведь садовников на территории усадьбы было ровно столько, сколько требовалось, чтобы ухаживать лишь за огородами и декоративной частью парка, в которой часто бывала семья и которая была видна из дома.
Дойдя наконец до скамьи, Молли больше не могла сдерживаться и дала волю своему горю. Ей не хотелось докапываться до источника своих слез и рыданий, но одно она знала наверняка: ее отец собирался жениться вновь. Он рассердился на нее… она поступила очень дурно… он уехал от нее недовольным… она лишилась его любви… он хочет ввести в дом чужую женщину – вдали от нее, вдали от своего собственного ребенка, своей маленькой дочурки, забыв ее дорогую, любимую мамочку. Эти мысли, лихорадочно бродившие у нее в голове, терзали ее, и она плакала до тех пор, пока не обессилела окончательно. Чтобы хоть немножко набраться сил, она умолкла на какое-то время, но уже вскоре вновь расплакалась. Девушка бросилась на землю, к груди которой припадают в подобных случаях, и обхватила обеими руками старую, поросшую мхом скамью. Иногда она закрывала лицо ладонями, иногда с силой сплетала пальцы, словно надеялась унять душевную боль.
Она не видела Роджера Хэмли, возвращающегося с лугов, как не слышала и стука белой калитки. Он прочесывал пруды и канавы, а на плече у него висела рыбацкая сеть с запутавшимися в ней грязными сокровищами его трудов. Он возвращался домой на ленч, как всегда нагуляв изрядный аппетит, хотя в теории делал вид, будто презирает чревоугодие. Но он знал, что матери приятно его общество за столом; второй завтрак был для нее событием, поскольку она редко спускалась вниз ранее назначенного часа. И юноша с легкостью разрушил свою же теорию ради матери, обретя щедрое вознаграждение в удовольствии, с которым он составлял ей компанию за едой.
Роджер не видел Молли, пересекая террасу и направляясь домой. Он прошел уже ярдов двадцать по лесной тропинке, выходящей к террасе с правой стороны, когда, вглядываясь в траву и дикие растения под деревьями, вдруг заметил одно особенно редкое, которое уже давно мечтал отыскать, причем в цвету. Сетка его немедленно полетела на землю, ловко свернутая так, чтобы ее пленники не разбежались, пока она будет валяться в траве, а сам он легким и уверенным шагом направился к своему сокровищу. Он настолько любил природу, что исключительно в силу привычки старался не наступать ни на одно растение: кто знает, какое чудо может впоследствии развиться из того, что сейчас выглядело жалко и убого?
