Элизабет Гаскелл - Жены и дочери
Взятый им курс вел в направлении скамьи под ясенем, которую с этой стороны было видно гораздо лучше, чем с террасы. Юноша остановился, заметив на земле светлое платье, – кто-то полулежал на скамье, причем настолько неподвижно, что Роджер даже задался вопросом, уж не болен ли тот человек и не лишился ли он чувств. Юноша не двигался, решив понаблюдать, что будет дальше. Через минуту-другую рыдания возобновились и он расслышал слова. Это была мисс Гибсон, которая надломленным голосом воскликнула:
– Ох, папа, папочка! Вернись, прошу тебя!
На мгновение ему показалось, что будет лучше, если он оставит ее в неведении относительно того, что за нею наблюдают, и даже попятился на цыпочках назад. Но тут вновь раздались душераздирающие рыдания. Его мать вряд ли смогла бы прийти сюда, дабы утешить эту девушку, свою гостью. Поэтому, когда Роджер вновь услышал этот жалобный голос, исполненный столь безутешной тоски и горя, он, не раздумывая, правильно ли поступает, деликатно или назойливо, развернулся и пошел к зеленому шатру под ясенем. Молли вздрогнула, когда заметила его так близко от себя, и попыталась унять слезы, а потом машинально провела обеими руками по влажным спутавшимся волосам.
Он смотрел на нее сверху с серьезным и в то же время ласковым сочувствием, но при этом решительно не знал, что тут можно сказать.
– Уже наступило время ленча? – спросила она, пытаясь заставить себя поверить в то, что он не заметил ни следов слез у нее на щеках, ни покрасневших глаз, как не заметил и того, что она лежала на земле и плакала навзрыд.
– Не знаю. Во всяком случае лично я иду на ленч. Но… вы должны позволить мне сказать это… Я просто не мог пройти мимо, увидев вас в таком отчаянии. Что-нибудь случилось? Что-нибудь такое, в чем я могу вам помочь, я имею в виду… поскольку, разумеется, у меня нет никакого права вмешиваться, если речь идет о приватном горе, в котором от меня не будет никакого толку.
Молли настолько изнемогла от рыданий, что понимала: сейчас она не в состоянии даже стоять, не говоря уже о том, чтобы куда-нибудь идти. Девушка опустилась на скамью, вздохнула и побледнела так сильно, что он подумал, что вот сейчас она точно лишится чувств.
– Подождите минуточку, – сказал Роджер, в чем не было ни малейшей необходимости, поскольку у нее не было сил даже на то, чтобы пошевелиться.
Он стремглав бросился к роднику, который бил неподалеку в лесу, и через несколько минут, осторожно ступая, вернулся, принеся ей немного воды в широком зеленом листе, свернутом в импровизированный кубок. Несмотря на то что воды было совсем немного, она произвела на Молли живительное действие.
– Благодарю вас! – сказала она и добавила: – Теперь я сама могу вернуться обратно, только немного погодя, пожалуй. А вы идите, вам не стоит задерживаться.
– Вы должны позволить мне остаться, – твердо произнес Роджер. – Моей матери не понравится, если она узнает, что я оставил вас здесь совсем одну, в то время как вы были настолько слабы.
Они помолчали еще немного; он был занят тем, что пытливо изучал несколько сорванных с ясеня листьев, – отчасти потому, что этого требовала его натура, а отчасти потому, чтобы дать девушке время прийти в себя.
– Папа вновь собирается жениться, – проговорила она после довольно продолжительной паузы.
Молли и сама не знала, зачем сказала ему об этом; за мгновение перед тем, как слова эти сорвались у нее с губ, она не собиралась делать ничего подобного. Он выронил листок, который рассматривал, повернулся и в упор взглянул на нее. Ее бедные печальные глаза наполнились слезами, встретив его взгляд, и в них читался немой призыв о помощи и сочувствии. Взгляд ее оказался куда красноречивее слов. Юноша ответил после недолгого молчания, которое объяснялось тем, что он понимал, что должен сказать что-либо, а не тем, что сомневался в ответе на свой вопрос.
– И вы горюете из-за этого?
Она не отвела взгляда, когда ее дрожащие губы сложились в одно-единственное слово «Да», хотя вслух оно так и не прозвучало. Он вновь умолк, глядя себе под ноги и ковыряя носком сапога мелкие камешки. Мысли Роджера нелегко облекались в словесную форму, и он не был склонен утешать, не видя перед собой пути, который вел к истинному источнику, откуда должно исходить утешение. Наконец он заговорил, но так, как будто рассуждал с самим собой:
– Очевидно, бывают случаи – если оставить в стороне вопрос о любви, – когда необходимость найти кого-либо, кто мог бы в том или ином виде заменить мать, становится чрезвычайно настоятельной. Я могу поверить, – продолжал он уже совсем другим тоном, глядя на Молли так, словно впервые увидел ее, – что этот шаг мог быть направлен, главным образом, на то, чтобы сделать вашего отца счастливым и избавить его от многих забот. В том числе найти ему приятную спутницу.
– У него есть я. Вы не представляете, кем мы были друг для друга… по крайней мере кем он был для меня, – смиренно добавила она.
– Тем не менее он мог полагать, что так будет лучше для всех, иначе не совершил бы подобного шага. Скорее всего, он поступил так ради вашего блага даже больше, нежели для своего собственного.
– Именно в этом он и пытался меня убедить.
Роджер вновь принялся пинать камешки носком сапога. Он еще не добрался до разгадки. И вдруг юноша поднял голову.
– Я хочу рассказать вам об одной девушке, которую знаю. Ее мать умерла, когда ей было около шестнадцати. Она была старшей в большой семье. Все это время, весь расцвет своей юности, она отдавала себя отцу сначала в качестве утешительницы, а потом и компаньонки, друга, секретаря – словом, кого угодно. А у него были большие деловые интересы, и нередко он возвращался домой только для того, чтобы составить план и сделать приготовления для работы на следующий день. И Гарриет всегда была рядом, готовая помочь, поговорить или помолчать. Так продолжалось восемь или десять лет, а потом ее отец женился во второй раз, причем на женщине, которая была немногим старше Гарриет. В общем, теперь они – самые счастливые люди изо всех, кого я знаю. Признайтесь, а ведь в это трудно поверить, не так ли?
Она внимательно выслушала его, но у нее недостало духу сказать что-либо. Тем не менее эта маленькая история о Гарриет заинтересовала ее – история о девушке, которая была для своего отца чем-то много бо́льшим, чем могла бы стать Молли в годы своей юности для мистера Гибсона.
– Как такое могло случиться? – выдохнула она наконец.
– Потому что Гарриет думала сначала о счастье своего отца, а уже потом о своем собственном, – коротко ответил Роджер с некоторой суровостью в голосе.
Молли нуждалась в поддержке. Она должна была взять себя в руки и приободриться, но вновь заплакала.
– Если бы речь шла о счастье папы…
– Очевидно, он сам в это верит. Что бы вы ни думали по этому поводу, дайте ему шанс. Как мне представляется, ваш отец не будет знать покоя, видя, как вы убиваетесь и не находите себе места, – вы, которая так много для него значила. Да и сама леди тоже… Окажись приемная мать Гарриет эгоистичной женщиной, она стремилась бы к удовлетворению собственных желаний, но нет, она точно так же хотела сделать Гарриет счастливой, как и сама Гарриет – своего отца. А будущая супруга вашего батюшки, возможно, женщина подобного склада, хотя такие люди встречаются редко.
– Я так не думаю, – пролепетала Молли, и перед ее внутренним взором всплыли подробности того дня в Тауэрз много лет тому.
У Роджера не было желания выслушивать полную сомнений и резонов речь Молли. Он полагал, что не имеет права знать какие-либо подробности семейной жизни мистера Гибсона – прошлой, настоящей или будущей, – поскольку не видел в этом ни малейшей необходимости для того, чтобы утешить и помочь плачущей девушке, на которую он столь неожиданно наткнулся. Кроме того, ему хотелось побыстрее оказаться дома, за ленчем, со своей матерью. Тем не менее он не мог оставить Молли одну.
– Правильнее будет надеяться на лучшее для всех, а не ожидать худшего. Это похоже на избитую фразу, банальность, но я уже черпал в ней утешение раньше, и когда-нибудь она пригодится вам самой. Всегда нужно стараться больше думать о других, нежели о себе, и уж тем более не судить о людях плохо заранее. Мои проповеди вас еще не утомили, надеюсь? И аппетит у вас от них не появился? Мне же самому после проповедей ужасно хочется есть.
Похоже, он ждал, что она встанет и пойдет с ним; так оно и было в действительности. Но при этом он хотел и дать ей понять, что не оставит ее одну. Она медленно и с трудом поднялась, слишком вялая и безжизненная, чтобы сказать, что предпочитает, чтобы ее оставили одну, если только он согласится сейчас уйти. Она ослабела настолько, что споткнулась о корень дерева, торчавший из земли поперек тропинки. Роджер, внимательно наблюдавший за нею, увидел это и успел подхватить ее, чтобы она не упала. Но, когда опасность миновала, он так и не выпустил ее руки. Это маленькое происшествие вдруг со всей остротой показало ему, насколько она молода и беззащитна, и он проникся к ней сочувствием, вспоминая, какой безутешной нашел ее, и стремясь предложить ей хоть капельку нежности и успокоения, прежде чем они расстанутся, прежде чем их прогулка tête-à-tête растворится в знакомой домашней суете поместья. Тем не менее он просто не знал, что сказать.
