Дэвид Шиклер - Американский поцелуй
— Поздно, — зевнул Уолтер. Он подтянул джинсы, зашел в квартиру и запер дверь.
Леонард закрыл глаза.
— Ханна, пожалуйста, пусти меня. Мне жаль, если я тебя обидел, но, пожалуйста, пусти. Я возьму одежду и уйду.
— Уолтер — продавец хот-догов, — продолжала Ханна, — он уступил мне это место чертовски дешево.
Леонард не открывал глаза. Он понял, что снисхождения не будет. Было интересно, со всеми мужчинами Ханна так обращается или она вымещает злость только на обезображенных великанах-людоедах. Наблюдая за звездочками перед глазами, Леонард пытался не замечать аромата, проникающего из-под двери.
— Ханна, что имел в виду дядя Уолтер, говоря «Опять!»?
— Вернемся к моему отцу. Даю тебе три попытки. Если угадаешь, кто он, то сможешь войти и трахнуть меня.
— Да, отлично.
— Я подразумеваю, что ты сможешь сжать мою грудь и предвкушать смерть.
Пульс Леонарда зашкаливал.
— Правда?
— Конечно, только ты никогда не догадаешься.
Леонард скрестил ноги, как гуру. Он задумался.
— Он адвокат, — попробовал он.
— Боже, нет. Мой отец не киска.
— Прости, что ты сказала?
Ханна закашлялась.
— Тут прохладно из-за кондиционера. Мои соски затвердели. Можешь представить какие они теперь твердые, Ленни?
Из квартиры Уолтера Глорибрука Донесся женский смех. Леонард свирепо огляделся, мысли о поджоге вернулись К нему.
— Как бы там ни было, — сказала Ханна, — где я остановилась?
Леонард сложил руки.
— Ты назвала юристов кисками.
— Ну, ты, то уж точно киска.
— Это еще почему?
— Ты хочешь казаться бесстрашным в суде, но шпионишь за мной, как школьник.
— Я не шпионил.
Ханна фыркнула.
— Я чувствовала твой взгляд. Преследующий, раздевающий.
Леонард нахмурился. В кино мужчины делали невозможное — плечом выбивали дверь.
— Ты киска, Ленни. У тебя не хватает мужества, чтобы заговорить со мной, и поэтому ты мучаешь Элисон.
Леонард подумал о ногтях на ногах Элисон, которые она красила ради него. Он содрогнулся.
— Может, Элисон это нравится.
— Почему ты никогда не говорил со мной? Ты считаешь меня тупой блондинкой?
— Нет.
— У меня четырнадцать с половиной баллов по математике и семь с половиной по словесности.
Леонард вздохнул. Утром, если повезет, он будет помогать Джоанне Крикмайр поставить мужа в такое же положение, в котором сейчас находится сам.
— Поздравляю, — произнес он.
— Мне кажется, что ты стесняешься своего шрама.
Его плечи дрогнули.
— Это не шрам, а родимое пятно.
— Ты напоминаешь монстра Франкенштейна, — сказала Ханна, — ты чувствуешь себя отвратительно из-за этого пятна.
Леонард был шокирован. Где же корректность, благодаря которой его со школы ни разу не оскорбляли?
— Мисс Глорибрук, — начал он, — вы меня оскорбили тем…
— О, заткнись! Почему бы не использовать твое уродство? Знаешь, поиграть в непонятого монстра. Женщины без ума от этой чепухи. Попробуй, Ленни.
Леонард мечтал о груди, бедрах, коленях Ханны, сжимающих пантеру. Он сел поудобнее, и его член больше не касался пола.
— Давай попробуем, что получится?
— Мы в баре. Я самая клевая штучка в этом заведении. Ты только что подошел ко мне. Я начну. — Ханна издала испуганный вопль. — О-о-о-о, что с вашим лицом? — Ее голос был полон наигранной драмы и звучал по-девчоночьи.
Леонард бессознательно поднес руку ко лбу.
— У меня родимое пятно.
— Нет. — Ханна была раздражена.
— Что-нибудь поумнее, Ленни. Если хочешь произвести впечатление на женщину, нужно говорить умнее. Надо сказать только самое необходимое. И перестань закрывать лоб.
Леонард обернулся к двери. Аромат духов усилился. Он успокоил себя, что в этом нет ничего магического. Она каким-то образом знает — чувствует — его действия.
— О-о-о-о, — повторила Ханна, — что с вашим лицом?
Леонард лихорадочно думал.
— Авария на мотоцикле.
— О-о, — протянула Ханна, — где это случилось?
— Питтсбург.
— Скучно, — отозвалась Ханна, ее голос опять стал нормальным.
— Ирландия.
— О-о-о.
— Дороги там узкие. Много крутых поворотов, — продолжал Леонард с закрытыми глазами. — Я ехал вдоль побережья, рядом с обрывом, когда туристический автобус обрушился на меня.
— Как ужасно. — Ханна казалась заинтересованной.
Леонард продирался сквозь мрак за своими веками. Ложь возбуждала.
— Ребенок в автобусе погиб, — фантазировал Леонард.
— О нет.
— Маленький мальчик, Симус. Он не пристегнулся.
— О боже.
— У них не такие строгие законы на этот счет.
— Скучно, — сказала обычная Ханна, — слишком подробно.
— Я пришел на похороны мальчика. В Килкенни.
— Какой ты милый.
— Родители были не против. Они знали, что я не виноват. Маленькая сестра Симуса пела погребальную песню.
— Бедный маленький Симус.
Леонард открыл глаза. Слова лились сами.
— Видишь, Ленни? — сказала Ханна. — Это легко.
Леонард прикусил губу.
— Ты думаешь, я поступаю жестоко с Элисон?
— Да. Но она слишком ограниченна, чтобы понять, какое ты чудовище.
— Я чудовище?
— Конечно. Тебе не о чем беспокоиться, Ленни. — Голос Ханны звенел. — Это секс. Грубый, жестокий, необходимый.
У Леонарда опять встало. Он повернулся и подполз ближе к двери.
— Так вот что это такое? — прошептал он. — Секс?
— Я говорила тебе, — скромно признала Ханна, — только если угадаешь, чем занимается мой отец.
Леонард был на грани. Он устал от бесконечных подтруниваний. Он вспомнил о Големе и Румпельштильцхене, об игре в загадки со смертью на кону.
— Оружие, — выпалил он, — твой отец продает оружие. Для охоты.
— Нет. — Ханна тяжело вздохнула. Вдруг она оживилась. — Хорошо, подожди. Подожди минутку. В переносном смысле ты прав.
Леонард забарабанил в дверь, его сердце было готово выскочить из груди.
— Пусти, — шипел он, — я выиграл.
— Ах-ах, — она была возбуждена, но непреклонна. — У тебя осталась одна попытка. Скажи точно, что делает и продает мой отец. Ты должен угадать.
Его член болел.
— Ты сдержишь свое обещание, если я угадаю?
Молчание. Игры кончились.
— Да, — прошептала Ханна, — я сдержу обещание. Ты никогда не догадаешься.
Леонард поднялся и начал ходить около двери туда-сюда. Он не хотел споров. Он хотел знать, что думает Ханна о том, как сильно он ее хочет. Он был раздет и сегодня сражался со странными превосходящими его силами. Он уставился на дверь.
— Ты отдашься мне? — спросил он.
Ханна захихикала.
— Монстр, монстр под дверью!
Леонард ходил взад-вперед. Его желание стало непреодолимым, его член потешно топорщился. Он думал о девичестве Ханны, о периодах охлаждения отношений, уколах ревности, пытаясь понять, как удалось ее отцу провести ее через это, сделать такой, какая она сейчас. Леонард провел рукой по лицу, чувствуя, что ночь раздавит его.
— Давай же, дурачок! — сказала Ханна, — угадывай. Что он продает?
Леонард Банс остановился перед дверью. Даже через дверь он ощущал ее желание и порочную решимость. Но там было что-то еще, в первый раз за эту ночь Леонард перестал отвлекаться на ненужные детали и сосредоточился на этом — на запахе Ханны. Это был не просто аромат. Это был мускус, атакующий все чувства. Он витал вокруг Леонарда весь вечер, окружая, как испаряющийся мед, теплые объятия или сладкое дыхание. Леонард осознал, что этот аромат был неотъемлемой частью Ханны, чем-то, что она излучала и передавала окружающему миру. Леонард замер и вдыхал эту сладость, которая, хотел он того или нет, достигала его ноздрей. Он понял, что мускус, окружавший его, был всеобъемлющим и драгоценным. Он позволил аромату заполнить всего себя, он забыл офис, квартиру, «Черривуд», Центральный парк — все те печальные места, где он не хотел проводить сегодняшнюю ночь. Его родимое пятно пощипывало, как будто в нем пробудилось шестое чувство. Он глубоко вдохнул и, ликуя, произнес:
— Парфюмерию.
РАССКАЖИ ОБ ЭТОМ ОТИСУ
В конце века в Нью-Йорке жил молодой человек по имени Джеймс Бранч. Это был стройный, уравновешенный юноша, с сонными голубыми глазами и ровными зубами. Жил он в Примптоне. Джеймс работал на Уолл-стрит, бухгалтером в «Харроу Ист», влиятельной компании, оперировавшей ценными бумагами. В «Харроу Ист» и где бы то ни было Джеймс почти не разговаривал. А вот ночью Джеймс разговаривал с Отисом, лифтом в Примптоне. Он не разговаривал с пассажирами или с лифтером. Он обращался к лифту.
Еще с детства молчание для Джеймса приобрело особое значение. Единственный ребенок в семье, он вырос в северной Миннесоте, в городке Моррис, где его день проходил за игрой в хоккей и домашней работой. Будучи ужасно застенчивым и к тому же страдая заиканием, Джеймс предпочитал свою комнату с книгами шумным играм с ровесниками. Частные логопеды — все мужчины, все американцы — пытались исправить недостаток Джеймса, но не преуспели. Каждый репетитор держался по полгода, а потом его сменял другой. Джеймса радовало, когда они уходили. В старшей школе, пока его сверстники пробовали пиво и секс, Джеймс изучал математику и налогообложение, чтобы помогать отцу в ведении дел.
