Джон Голсуорси - Девушка ждёт
– А, Хьюберт! Здесь тесно. Пойдем в холл.
Хьюберт сразу почувствовал что не только он собирается сообщить кое о чем отцу, но и тот хочет сообщить кое о чем ему. Они уселись в нише.
– Зачем ты приехал?
– Папа, я собираюсь жениться.
– Жениться?
– На Джин Тасборо.
– Вот как?
– Мы хотим взять особое разрешение и не устраивать никакой шумихи.
Генерал покачал головой.
– Она прекрасная девушка, и я рад за тебя, но дело в том, что положение твое осложняется. Я сегодня кое-что. об этом узнал.
Хьюберт вдруг заметил, какой у отца измученный вид.
– Вся каша заварилась из-за туземца, которого ты пристрелил. Требуют твоей выдачи по обвинению в убийстве.
– Что?
– Чудовищная история, но мне не верится, что они будут на этом настаивать: ведь, ты говоришь, он напал на тебя первый, – к счастью, у тебя остался на руке шрам. В боливийских газетах, по-видимому, поднялась дьявольская буча, а все эти туземцы стоят друг за друга.
– Мне надо сейчас же повидать Халлорсена.
– Надеюсь, правительство не станет торопиться.
Отец и сын долго сидели в большом холле, молча уставившись в пространство с одинаковым выражением лица. Где-то в глубине души они давно побаивались, что дело примет такой оборот, но ни тот, ни другой не позволяли себе в этом сознаться; не мудрено, что удар оказался для них таким болезненным. Генерал страдал еще больше, чем Хьюберт. Мысль о том, что его единственного сына потащат на другой конец света по обвинению в убийстве, мучила его, как кошмар.
– Бесполезно терзаться заранее, Хьюберт, – сказал он наконец, – если в стране сохранилась хоть капля здравого смысла, никто этого не допустит. Я старался припомнить, у кого из наших знакомых есть настоящие связи. В таких делах я беспомощен, – а ведь есть люди, перед которыми все двери открыты, и они умеют этим пользоваться. Давай-ка сходим к Лоренсу Монту; он знаком с Саксенденом, это я знаю, и, наверно, еще с кем-нибудь в министерстве иностранных дел. Об иске Боливии мне рассказал Топшем, но сделать он ничего не может. Пройдемся пешком. Нам полезно.
Хьюберт был глубоко тронут, что отец так близко принимает к сердцу его неприятности; он ласково взял его под руку, и они вышли на улицу. На Пикадилли генерал, явно пересиливая себя, заговорил о постороннем:
– Ох, не по душе мне все эти перемены!
– Какие же тут перемены, разве что Девонширский дворец перестроили.
– Да, как ни странно: дух старой Пикадилли еще жив, его не убьешь. Правда, теперь здесь больше не встретишь ни одного цилиндра, но, в сущности, все осталось по-старому. Когда я первый раз прошелся по Пикадилли после войны, я испытывал то же, что и тогда, когда зеленым юнцом вернулся из Индии. Каждый раз радуешься, что ты наконец опять дома.
– Да, по ней как-то странно тоскуешь. Я ловил себя на этом и в Месопотамии и в Боливии. Закроешь, бывало, глаза – и вот Пикадилли перед тобой.
– Дух Англии… – начал было генерал и умолк, словно удивившись, что вдруг заговорил так высокопарно.
– Даже американцы, и те это чувствуют, – заметил Хьюберт, когда они свернули на Хаф-Мун-стрит. – Халлорсен говорил мне, что у них нет ничего подобного, – «никакого средоточия национального духа», как он выразился.
– А все-таки их национальный дух чувствуется, – сказал генерал.
– Конечно, но чем они берут? Может быть, своим быстрым ростом?
– А куда их это привело? Повсюду и никуда. Нет, скорее всего это их деньги.
– Знаешь, что я заметил? Большинство людей на этот счет ошибается, – сами американцы не так уж любят деньги. Главное, побыстрее их заработать, но они предпочитают так же быстро их потерять, лишь бы не копить понемножку.
– Плохо, когда у страны нет души, – сказал генерал.
– Страна у них чересчур велика. И все-таки у них есть что-то вроде души: национальная гордость.
Генерал кивнул.
– Смешные старые улочки. Помню, мы шли здесь с отцом с Керзон-стрит в клуб Сент-Джеймс в тысяча восемьсот восемьдесят втором году – в тот день, когда я поступил в Харроу; ни одного камня здесь с тех пор не сдвинули.
Болтая о чем угодно, кроме того, что их волновало, они дошли до Маунт-стрит.
– А вот тетя Эм; не говори ей ничего.
В нескольких шагах от них величественно плыла домой леди Монт. Они нагнали ее почти у самых дверей.
– Кон, – сказала она, – ты похудел.
– Детка, я никогда не был полным.
– Да. Хьюберт, я хотела у тебя что-то спросить. Вспомнила! Но Динни говорит, что у тебя не было бриджей с самой войны. Как тебе понравилась Джин? Правда, хорошенькая?
– Да, тетя Эм.
– Ее даже из школы не выгнали.
– А почему ее должны были выгнать?
– Ну, кто их знает. Но я ее никогда не боялась. Вам нужен Лоренс? Теперь он занят Вольтером и Свифтом. Зря, их и так уже разобрали по косточкам, но ему нравится в них копаться, потому что они кусаются. А как насчет этих мулов, Хьюберт?
– В каком смысле?
– Никак не запомню, осел у них самец или самка?
– Осел самец, тетя Эм, а самка – кобыла.
– Да, да, и у них не бывает детей, – какое счастье. Где Динни?
– Где-то в городе.
– Ей пора замуж.
– Почему? – спросил генерал.
– Просто так. Ген говорит, из нее выйдет хорошая фрейлина – она не эгоистка. Вот в чем беда!
И, вынув из сумочки ключ от входной двери, леди Монт вложила его в скважину.
– Не могу приучить Лоренса пить чай… а вы хотите?
– Нет, спасибо.
– Он пыхтит у себя в библиотеке. – Поцеловав брата и племянника, она поплыла наверх. – Ничего не понимаю… – донеслось до них, когда они входили в библиотеку.
Сэра Лоренса они застали погруженным в труды Вольтера и Свифта, – он писал воображаемый диалог между этими двумя светочами ума. Рассказ генерала он выслушал мрачно.
– Я слышал, что Халлорсен покаялся в своих злодеяниях, – сказал он, когда шурин кончил, – это дело рук Динни. Пожалуй, нам надо с ним повидаться – не здесь, у нас нет повара, Эм все еще худеет, – мы можем поужинать в Кофейне.
И он поднял телефонную трубку.
Профессора Халлорсена ожидали в гостинице к пяти часам и обещали сразу же все ему передать.
– Такие дела скорее идут по ведомству министерства иностранных дел, чем полиции, – продолжал сэр Лоренс. – Сходим-ка мы повидаться со старым Шропширом. Он должен был хорошо знать твоего отца, Кон, а его племянник Бобби Феррар – одно из немеркнущих светил министерства иностранных дел. Старый Шропшир всегда сидит дома.
В особняке Шропширов сэр Лоренс спросил:
– Можно видеть маркиза, Поммет?
– Кажется, у него сейчас урок, сэр Лоренс.
– Урок – чего?
– Гейнштейна… кажется так, сэр Лоренс?
– Значит, слепой взял в поводыри слепого и надо его выручать. Впустите нас при первой же возможности, Поммет.
– Слушаю, сэр Лоренс.
– Восемьдесят четыре года – и изучает Эйнштейна! Кто сказал, что аристократия вырождается? Хотел бы я, однако, взглянуть на того типа, который его учит: вот, верно, мастер заговаривать зубы, – со старым Шропширом шутки плохи.
В эту минуту в холле появился человек аскетического вида с изрядной лысиной и холодным, непроницаемым взглядом; взяв со стула шляпу и зонтик, он вышел на улицу.
– Поглядите на него! – сказал сэр Лоренс. – Интересно, сколько он берет за урок? Эйнштейн – непостижим, он вроде электрона или витамина; это самый наглядный случай вымогательства, какой мне попадался в жизни. Пойдем.
Маркиз Шропшир разгуливал по кабинету, покачивая головой в такт своим мыслям.
– А, молодой Монт! – сказал он, повернув к ним энергичное румяное лицо с седой бородкой. – Видали этого человека? Если он вам предложит давать уроки по теории Эйнштейна, – не соглашайтесь. Он так же не может объяснить, что такое ограниченное и в то же время беспредельное пространство, как и я.
– Этого не может и сам Эйнштейн.
– Я еще слишком молод, чтобы заниматься чем-нибудь, кроме точных наук, – сказал маркиз. – И я его прогнал. С кем имею удовольствие познакомиться?..
– Мой шурин, генерал сэр Конвей Черрел, и его сын, капитан Хьюберт Черрел, кавалер ордена «За особые заслуги». Вы, наверно, помните отца Конвея – он был послом в Мадриде.
– Да, да, ну конечно! Я знаю и вашего брата Хилери – огонь, а не человек. Садитесь! Садитесь, юноша. В чем дело, Монт-младший, – вы не насчет электричества?
– Не совсем, маркиз; скорее по поводу выдачи преступника.
– Вот как?
Маркиз поставил ногу на стул и облокотился о колено, подперев рукой подбородок. Пока генерал рассказывал, он продолжал стоять в такой позе, разглядывая Хьюберта, – тот сидел, сжав губы и опустив глаза. Когда генерал окончил, маркиз спросил:
– Кажется, ваш дядя сказал, что вы кавалер ордена «За особые заслуги». Получили на войне?
