Ганна Кралль - Опередить Господа Бога
Мордку Грабовский знал давно, еще с довоенных времен. "Это ж наш парень, с Повислья. В одной компании были, если требовалось кому-нибудь рожу набить или посчитаться с ребятами с Воли или Верхнего Мокотова всегда ходили вместе".
Что мать Анелевича, что мать Грабовского - одинаково бедствовали, одна торговала рыбой, другая - хлебом, и хорошо, если за день удавалось продать десять буханок, сорок булочек да пару пучков петрушки.
Еще тогда, на Повислье, видно было, что Мордка умеет драться, поэтому Грабовский нисколько не удивился, встретив его в гетто уже как Мордехая, наоборот, ему это показалось совершенно естественным: кому ж другому быть вожаком, как не их человеку, парню с Повислья. (Мордехай сказал ему тогда, что передать ребятам в Вильно: пусть собирают деньги, оружие и здоровых, решительных молодых ребят. )
Грабовский был до войны харцером, его товарищей из старшей группы расстреляли в Пальмирах 1, пятьдесят человек, всех до единого, а он остался жив и теперь получил от своего харцерского руководства приказ ехать в Вильно и подымать евреев на борьбу.
В Колонии Виленской Грабовский познакомился с Юреком Вильнером. Там был монастырь доминиканок, настоятельница прятала у себя нескольких евреев. (Я сказала своим монахиням: "Помните, Христос говорил: нет выше любви к Богу, чем тогда, когда отдаешь жизнь свою за друзей своих". И они это поняли...)
Юрек Вильнер был любимцем настоятельницы - голубоглазый блондин, он напоминал ей угнанного в неволю брата. Они часто беседовали - она ему говорила о Боге, он ей - о Марксе, и, уезжая в Варшаву, в гетто, откуда ему уже не суждено было вернуться, Юрек оставил ей самое дорогое, что имел: тетрадь со стихами. Он записывал туда все самое любимое и самое, как ему казалось, важное, и эту тетрадь в коричневой клеенчатой обложке, с пожелтевшими страницами, исписанными рукой Юрека (это она придумала ему такое имя), настоятельница сохранила до сегодняшнего дня. "Много чего испытала эта книжка. Налет гестапо, лагерь, тюрьму - мне бы хотелось перед смертью отдать ее в достойные руки".
Из тетради Юрека Вильнера
Брось - брось - брось - брось - видеть то, что
впереди, (Пыль - пыль - пыль - пыль - от шагающих
сапог!) Все - все - все - все - от нее сойдут с ума,
И отпуска нет на войне!
Ты - ты - ты - ты - пробуй думать о другом,
Бог - мой - дай - сил - обезуметь не совсем!
(Пыль - пыль - пыль - пыль - от шагающих сапог!)
Отпуска нет на войне!
Для - нас - все - вздор - голод, жажда, длинный путь,
Но - нет - нет - нет - хуже, чем всегда одно
(Пыль - пыль - пыль - пыль - от шагающих сапог!)
Отпуска нет на войне! 2
1 Пальмиры - местность под Варшавой, где производились массовые расстрелы.
2 Из стихотворения Р. Киплинга "Пыль" в переводе А. Оношкович-Яцыны.
Итак, Грабовский познакомился с Юреком в Колонии, и когда Юрек приехал в Варшаву, он поселился у Грабовского на улице Подхорунжих. Все евреи из Вильно, приезжая в Варшаву, поначалу останавливались у Грабовского, и он первым делом отправлялся с ними на базар, чтобы купить более или менее подходящую одежду. Тогда были в моде лыжные шапочки с маленьким козырьком и наушниками, но они не годились - каким-то странным образом подчеркивали носы - и поэтому Грабовский говорил: "Кепки - пожалуйста, шляпы пожалуйста, но эти лыжные - ни в коем случае!" И еще учил их, как себя вести, даже походку исправлял, чтоб ходили "без еврейского акцента".
Грабовский тогда сделал любопытное наблюдение: чем больше человек боялся, тем некрасивее становился - черты его как-то искажались. А вот те, что не боялись - например, Вильнер, Анелевич, - были по-настоящему красивые ребята, и выражение лица у них было совсем другое.
Как представитель ЖОБа на арийской стороне (Грабовский только потом, уже после войны, узнал, какую Вильнер выполнял миссию; в то время люди предпочитали знать как можно меньше, чтобы не проговориться на допросе), Юрек поддерживал постоянный контакт с "Вацлавом" и офицерами и, если не мог всего, что от них получал, забрать в гетто, оставлял часть у Грабовского или у босых кармелиток на Вольской: то револьверы, то ножи, то немного тротила. Монастырский устав у кармелиток тогда еще не был таким строгим, как сейчас, и им разрешалось показывать посторонним лица; Юрек, натаскавшись тяжестей, отдыхал у них на раскладушке за ширмочкой в исповедальне. Теперь я сижу в этой же исповедальне по одну сторону черной железной решетки, а мать настоятельница - в нише, в полутьме - по другую, и мы говорим о том, как почти целый год через их монастырь перебрасывали оружие для гетто. Не вызывало ли это каких-нибудь колебаний, сомнений? Мать настоятельница не понимает...
- В конце концов, оружие - в таком месте?!
- Может, вы насчет того, что оружие служит для убиения людей? спрашивает мать настоятельница. Нет, это ей не приходило в голову. Она только думала, что хорошо бы Юрек, когда утке использует это оружие и настанет его последний час, успел раскаяться и помириться с Богом. Даже просила, чтоб он ей это пообещал, и сейчас спрашивает у меня, как я считаю, он помнил о своем обещании, когда выстрелил в себя в бункере на Милой, 18?
Когда Юрек и его товарищи наконец использовали оружие, небо в той части города стало сплошь красным и отсвет достиг даже привратницкой монастыря. Поэтому именно там, а не в часовне собирались по вечерам босые кармелитки и читали псалмы (Но за Тебя умерщвляют нас всякий день, считают нас за овец, обреченных на заклание, Восстань, что спишь, Господи!) и настоятельница просила Бога, чтобы Юрек Вильнер принял свою смерть без страха.
Итак, Юрек собирал оружие, а Грабовский, со своей стороны, энергично помогал ему пополнять запасы. Однажды он раздобыл несколько сот килограммов селитры и древесного угля для взрывчатки (купил у Стефана Оскробы, владельца аптекарского магазина на площади Нарутовича), а в другой раз 200 граммов цианистого калия, который евреи хотели иметь при себе на случай ареста. Цианистый калий - такие маленькие серо-голубые таблетки - пан Генрик сперва испробовал на кошке. Соскоблил чуть-чуть, насыпал на кусок колбасы, кошка мгновенно сдохла, так что пан Генрик со спокойной душой отдал таблетки Вильнеру. У пана Генрика было свое профессиональное честолюбие (он держал лавчонку с салом и мясом), и он не мог продать товарищу недоброкачественный товар.
Генек-"Сало" - такая была у Грабовского подпольная кличка - и Юрек Вильнер очень дружили. О чем только они не разговаривали, лежа на одном тюфяке (на кровати спала жена пана Генрика с дочкой, а под кроватью лежали свертки с ножами и гранатами). О том, что холодно, что хочется есть, что кругом убивают и риск все растет. "Что же касается интеллекта, - вспоминает пан Генрик, - то у Юрека был философский склад ума, и мы часто рассуждали, зачем это всё, и взгляд на жизнь у него был широкий, общечеловеческий".
Из тетради Юрека Вильнера
А через день - мы уже не встретимся
А через неделю - не поздороваемся
А через месяц - забудем друг друга
А через год - мы друг друга уже не узнаем
А сегодня ночи крик взмыл над черной рекой
Как будто я гроб приоткрыл рукой
Слушай - спаси меня
Слушай - люблю тебя
Слышишь...
Слишком уже далеко
В самом начале марта 1943 года Юрека Вильнера арестовало гестапо.
- Утром в тот день, - говорит адвокат Волинский, - я был у него на Вспульной, а в два немцы окружили дом и взяли его с документами и оружием.
У нас существовал неписаный закон: кто попадется, должен молчать по крайней мере три дня. Если потом сломается - никаких претензий не будет. Юрека Вильнера мучили целый месяц, но он никого не выдал, не назвал ни контактов, ни адресов, хотя знал множество - и на той стороне, и на арийской.
В конце марта он чудом бежал, но вернулся в гетто. Ни для какой работы Юрек уже не годился: у него были отбиты ступни, и он не мог ходить.
Чудо-побег, о котором рассказал адвокат Волинский, организовал Генек-"Сало". Он узнал, что Юрек в лагере в Грохове, прокрался туда болотами, вызволил друга и забрал к себе домой.
У Юрека были изуродованы ногти, отбиты почки и ступни, его пытали каждый день, и однажды он замешался в группу приговоренных к расстрелу в надежде на скорый конец. Но группу отвезли на работу в Грохов; там его и отыскал Грабовский.
Выхаживали Юрека все - Грабовский, его мать, его жена; смазывали чем-то ногти, отслаивающиеся от пальцев, и давали порошки, от которых моча становилась синей, и наконец Юрек окреп, и тут он заявляет, что хочет вернуться в гетто. А Грабовский ему говорит: "Юрек, зачем, я тебя увезу в деревню... " А Юрек твердит, что должен вернуться. А Грабовский ему на это: "Я тебя там так спрячу, увидишь: до конца войны не найдут... "
Они даже не попрощались. Когда товарищи пришли за Юреком, Грабовского, как нарочно, не было дома. А едва в гетто вспыхнуло восстание, пан Генрик сразу понял, что для Юрека это конец. Что из этой переделки ему уже не выкарабкаться. Не из переделки, вернее, а из той трагедии, которая произошла.
