Элизабет Гаскелл - Жены и дочери
– Нет, я никуда не поеду, – заявила Молли. – Я не хочу становиться обузой для всех.
– Никто не спрашивает твоего мнения, малышка. Если мы, взрослые люди, решим, что ты должна будешь поехать, тебе останется лишь молча повиноваться.
А миссис Гибсон тем временем быстро взвешивала в уме все плюсы и минусы этого предложения. Среди последних преобладающими были зависть и ревность. Что до первых, то все выглядело как нельзя лучше, ибо в этом случае Мария будет сопровождать ее саму и Синтию в качестве «их горничной»; мистер Гибсон сможет задержаться и побыть с нею подольше, а в таком месте, как Лондон, всегда желательно иметь рядом с собой мужчину на побегушках; кроме того, этот самый мужчина был настоящим джентльменом, к тому же весьма привлекательным, да еще и любимчиком ее преуспевающего деверя. Итак, по большей части все говорило в пользу предложения леди Гарриет.
– Какой очаровательный план! Даже я не смогла бы придумать для своей бедняжки ничего приятнее или милее. Вот только что скажет леди Камнор? Члены моей семьи столь же скромны, как и я сама.
– Вы же знаете, что мамино чувство гостеприимства бывает удовлетворено только тогда, когда наш дом полон гостей, и папа в этом смысле очень похож на нее. Кроме того, она чрезвычайно привязана к вам и благодарна нашему доброму мистеру Гибсону. Да и тебя, малышка, она тоже полюбит, когда узнает тебя так же, как я.
От такой перспективы сердце у Молли сжалось. Если не считать отцовской свадьбы, она больше никогда не видела Тауэрз с того злополучного дня в детстве, когда заснула на кровати Клэр. Она побаивалась графиню и питала отвращение к особняку, вот только это, пожалуй, был единственный способ решить проблему, которая не давала покоя всем целое утро, причем столь явно, что ее охватило отчаяние. Молли хранила молчание, хотя губы ее подрагивали время от времени. Ах, если бы обе мисс Браунинг не выбрали это время, чтобы нанести свой ежемесячный визит мисс Хорнблауэр! Если бы только она могла поехать туда, чтобы вместе с ними вести их притягательно старомодный, простой и безыскусный образ жизни, вместо того чтобы принужденно выслушивать планы, которые строят в отношении нее, и при этом не иметь возможности возразить, словно она была неодушевленным предметом.
– Мы поселим ее в южной розовой комнате, в которую можно попасть прямо из моей спальни, если вы помните, а гардеробную можно будет превратить в ее маленькую уютную гостиную на тот случай, если ей захочется побыть одной. Прислуживать ей станет Паркс, а я уверена, что мистер Гибсон уже убедился в способностях Паркс в качестве сиделки. Дом будет полон весьма милых и приятных людей, чтобы развлечь ее внизу. А когда она избавится от простуды, я сама буду брать ее с собой на верховые прогулки и каждый день составлять бюллетени, как я уже говорила. Прошу вас, передайте мои слова мистеру Гибсону и считайте вопрос решенным. Я заеду за Молли в закрытом экипаже завтра, в одиннадцать часов. А теперь могу я повидать нареченную и передать ей мамин презент и свои наилучшие пожелания?
После этого в комнату вошла Синтия и с притворной скромностью приняла приличествующий случаю подарок и столь же корректные поздравления, не выказав, впрочем, чрезмерного восторга или благодарности, поскольку она была достаточно умна, чтобы понимать – ни к одному, ни к другому особой любви к ней не прилагается. Но, когда Синтия услышала, как мать вкратце пересказывает все детали плана в отношении Молли, глаза ее радостно засверкали. К некоторому удивлению леди Гарриет, она поблагодарила ее с таким жаром, словно та оказала ей личную услугу. Кроме того, леди Гарриет заметила, как Синтия тихонько взяла Молли за руку и держала ее все время, словно страшась подумать о том, как скоро им придется разлучиться, – и этот маленький поступок сблизил ее с леди Гарриет куда сильнее, чем раньше.
Если Молли надеялась, что отец возразит против предложенного плана, то ее ждало разочарование. Впрочем, она тут же успокоилась, едва успев понять, что, вверив ее попечительству леди Гарриет и Паркс, он не будет тревожиться. Он благожелательно отозвался о перемене места и климата, заявив, что и сам желал ей того же; что деревенский воздух и отсутствие ненужного волнения благотворно скажутся на ее состоянии и что единственным иным местом, куда он мог отправить дочь для достижения тех же самых целей, одновременно обеспечив ей должный уход, оставался Хэмли-холл, однако он страшился ассоциаций, которые могли бы возникнуть там с началом ее нынешнего заболевания.
Итак, на следующий день Молли с помпой увезли из собственного дома, холл которого был завален сундуками и ящиками, а повсюду виднелись следы приближающегося отъезда семейства в Лондон и скорой свадьбы. Все утро Синтия провела с Молли в ее комнате, помогая укладывать одежду и наставляя ее в том, что следует носить и когда, и радуясь тем симпатичным элегантным нарядам, которые, будучи приготовленными для Молли в качестве подружки невесты, теперь скрасят ей визит в Тауэрз. И Молли, и Синтия обсуждали платья с таким пылом, словно те составляли самую суть их существования. Обе боялись заикнуться о более серьезных вещах, причем Синтия переживала о Молли куда сильнее, чем о себе самой. И только когда доложили о прибытии экипажа и Молли уже собралась сойти вниз, Синтия сказала:
– Я не буду благодарить тебя, Молли, или уверять, как люблю тебя.
– И не надо, – отозвалась Молли. – Это совершенно излишне.
– Знай, что ты станешь моей первой гостьей, но если к зеленому платью ты прицепишь коричневые ленты, я не пущу тебя на порог!
На том они и расстались. Мистер Гибсон ждал дочь в холле, чтобы подсадить ее в карету. Ему пришлось скакать во весь опор, чтобы не опоздать, и сейчас он давал ей последние указания относительно заботы о ее здоровье.
– Вспоминай о нас в четверг, – сказал он. – Право слово, я даже не представляю, кого из троих своих возлюбленных она может призвать в самую последнюю минуту на роль жениха. Но я твердо намерен ничему не удивляться и с чистым сердцем вручу ее тому, кто придет за ней, кем бы он ни был.
Карета покатила прочь, и, пока дом не скрылся из виду, Молли возвращала мачехе воздушные поцелуи, которые та посылала ей из окна гостиной, не сводя при этом глаз с белого носового платочка, трепещущего в чердачном окне, из которого она сама почти два года тому следила за уходящим Роджером. Как много воды утекло с той поры!
После того как Молли прибыла в Тауэрз, леди Гарриет препроводила ее к леди Камнор. Это была дань уважения хозяйке дома, и леди Гарриет прекрасно знала, что мать ожидает подобного к себе отношения; но при этом она торопилась поскорее покончить со всеми церемониями и отвести Молли в ее комнату, которую она с таким тщанием подготовила для девушки. Однако же леди Камнор продемонстрировала исключительное добродушие, если не сказать больше.
– Ты – гостья леди Гарриет, моя дорогая, – сказала она, – и я надеюсь, что она достойно позаботится о тебе. Если нет, можешь прийти ко мне и пожаловаться на нее. – Тирада ее была настолько близка к шутке, насколько это могла позволить себе леди Камнор, и леди Гарриет поняла, что ее мать довольна внешним видом и манерами Молли.
– Итак, вот твое собственное королевство. В эту комнату я смогу войти, только получив твое недвусмысленное разрешение. Вот тебе последний экземпляр «Квотерли», а вот последний роман и последние новые эссе. А теперь, моя дорогая, сегодня ты больше можешь не сходить вниз, если у тебя не будет на то особого желания. Паркс принесет тебе все, что нужно и не нужно. Помни, что ты должна выздороветь и окрепнуть как можно скорее, потому что завтра и послезавтра сюда прибудет множество больших людей и знаменитостей, и я надеюсь, что они тебе понравятся. Предположим, что сегодня ты сойдешь лишь ко второму завтраку и, если не возражаешь, вечером. Обед – крайне утомительная и долгая процедура для того, кто не чувствует себя совершенно здоровым, к тому же ты ничего не потеряешь, поскольку в доме из гостей сейчас имеется лишь мой кузен Чарльз, а он олицетворяет собой благоразумного молчуна.
Молли ничуть не возражала против того, чтобы леди Гарриет решила все за нее. Начался дождь, и в целом день выдался ненастным и пасмурным для августа, но в небольшой гостиной, предоставленной в ее распоряжение, в камине горел огонь из ароматизированных дров. Отсюда, сверху, открывался прекрасный вид на парк, а вдали виднелся шпиль церкви Холлингфорда, отчего Молли чувствовала себя в комфортной близости от родного дома. Она осталась одна и прилегла на софу – с книгами под рукой, весело потрескивающим жарким огнем в очаге, стуком дождевых капель по оконному стеклу, создающими очаровательный и неповторимый уют на фоне непогоды, царившей снаружи. Паркс разбирала ее вещи. Леди Гарриет представила ей Паркс со словами: «Молли, знакомься: это миссис Паркс, единственный человек, которого я боюсь. Она бранит меня, если я перепачкаюсь в своих красках, словно я несмышленая маленькая девочка. А еще она заставляет меня идти спать, когда мне хочется бодрствовать». Все это время Паркс мрачно улыбалась. «И потому, чтобы избавиться от ее тирании, я вручаю ей тебя в качестве жертвы, – продолжала леди Камнор. – Паркс, вы можете управлять мисс Молли железной рукой, заставляйте ее есть и пить, отдыхать, спать и одеваться так, как сочтете нужным».
