Вольфдитрих Шнурре - Когда отцовы усы еще были рыжими
Холмы оказались выше, чем я предполагал, нередко терял я дядю Хуго из виду и потому сперва принял чей-то свежий след на снегу за его след и решил, что он идет мне навстречу. Однако, взойдя на следующий холм, я снова увидел, что он стоит за деревьями, растущими вдоль шоссе. Я пошел обратно и принялся рассматривать след.
Он выглядел очень странно: носки сапог при каждом шаге смотрели в другую сторону, видимо, сапоги были здорово велики владельцу. Я пошел по следу, он тоже вел в направлении шоссе, но пересекал поляну по диагонали, потом сворачивал обратно и шел параллельно дороге; и тут я заметил, что впереди дяди Хуго, отделенное от него лишь маленькой грядою кочек, движется нечто.
Оно выглядело просто жутко: два огромных вихляющихся сапога топали по снегу вдоль лощинки, а высоко над ними развевалась по ветру цветастая наволочка.
Только подойдя значительно ближе, я наконец обнаружил, что связывало между собой эти два встревоживших меня полюса. Должен сознаться, Ида двигалась вперед в высшей степени решительно: более идеальной маскировки, чем ее снежно-белая ночная рубашка и не менее белая березовая палка, к которой она привязала наволочку, невозможно было и выдумать. Да и весь ее план свидетельствовал о поистине потрясающей осмотрительности. Если вообще в этой местности был хоть один заяц, то он уже давно бы дал тягу от хлопающего на ветру парламентерского флага Иды. Причем, поскольку Ида шла против ветра, то он улепетнул бы не в сторону дяди Хуго, а наоборот. Иными словами: теоретически Ида и Черная Мадонна давно уже спасли жизнь зайца, находившуюся под угрозой.
Но судьба не признает теорий, в конце концов ведь это могло быть лишь случайностью, что шея глухаря подломилась в столь роковой час.
И вправду: на шоссе показалась едущая зигзагами машина. Дядя Хуго увидел это и в тот же миг вскинул ружье. Но следил он не столько за машиной, сколько за зайцем, зигзагами бегущим перед нею.
Шофера тоже охватила охотничья лихорадка, он, можно сказать, уткнулся в руль своим лисьим носом и несколько раз подъезжал так близко к зайцу, что казалось, тот уже под колесами; дяди Хуго шофер вообще не замечал.
С зайцем происходило то же самое. Внезапно он отчаянным рывком метнулся в сторону и словно одержимый понесся прямо на дядю Хуго, так что тот невольно отскочил.
Потом, конечно, грянул выстрел, машина остановилась, оттуда показалось бледное от испуга лицо, снег вокруг зайца взлетел фонтаном, заяц перекувырнулся в воздухе и скрылся за цепью Идиных кочек.
- Эй ты, почему не шумишь? - заорал дядя Хуго. - Теперь хватит! Так, сказал он и пошел к машине, держа ружье под мышкой, - а теперь, говнюк, займемся тобой, мы еще посмотрим, - рявкнул он, - не пройдет ли у тебя охота зайцев давить! Приветствую, господин советник, - странно изменившимся голосом обратился он к бледному человеку с лисьим лицом, который вылезал из машины, подняв руки.
Какое-то мгновение они смотрели друг на друга; потом дядя Хуго опустил ружье, а приезжий опустил руки, и оба откашлялись. Я долго раздумывал, почему мне было так неприятно смотреть на этого человека, теперь я понял: шляпу украшало глухариное перо.
- Хотите сигару? - спросил он дядю Хуго.
- Благодарствуйте, - отвечал дядя Хуго и прищелкнул каблуками. Впрочем, с праздником вас, господин советник.
- Спасибо, спасибо, любезный, - сказал приезжий, протягивая дяде Хуго свой портсигар. Дядя Хуго коротко поклонился.
- Вы позволите? - И закричал: - В чем дело? Долго еще господин советник будет дожидаться своего зайца?
Тут я бросился бежать.
Как раз пониже того места, где дробью взрыхлило снег, так, что ее нельзя было увидеть с дороги, на корточках сидела Ида.
Увидев ее, я здорово перетрусил. Хотя кровь на снегу была не ее, а зайца. Он, вытянувшись, лежал перед ней, а она своей цветастой наволочкой промокала горячую кровавую рану у него на лопатке.
- Ну, что там еще? - кричал дядя Хуго, поставив ногу на подножку машины и размахивая сигарой.
Государственный муж снова уже сидел за рулем, попыхивал сигарой и недвижно смотрел в мою сторону, наморщив свой лисий нос.
Но Ида тоже смотрела на меня: бледная, косая, веснушчатая и очень серьезная.
Раздумывать тут, собственно, было не о чем. И я крикнул:
- Зайца нигде не видать!
- Дурацкая башка! - заорал дядя Хуго. - Ищи как следует!
Тут государственный муж что-то ему сказал и при этом взглянул на часы, наверно, проголодался.
Дядя Хуго отдал ему честь.
- Мы поедем вперед! - крикнул он. - А ты поторапливайся, чтобы тетя Эльза успела его приготовить.
Он влез в машину; слышно было, как взревел мотор, и машина умчалась.
- Езжайте да прямиком в ад, заячьи губители проклятущие! - прокаркала Ида им вслед.
Благое пожелание, но, судя но состоянию зайца, рай сейчас был к нам ближе. Это было заметно по тому, как его складчатый носишко то и дело втягивал воздух, на него уже веяло запахами вечности.
Но, очевидно, неудача Черной Мадонны поссорила Иду с небесами, она не отпускала туда зайца.
- Надо раздобыть сена, - вдруг заявила она.
Не имело ни малейшего смысла объяснять ей, что земной голод плохо согласуется с той жаждой независимости, которую испытывает заячья душа; и мы завернули зайца в Идину цветастую наволочку, Ида осторожно перекинула его через плечо. Она знала, где поблизости хранится корм для лесных зверей, там она собиралась с помощью сухих листочков клевера пробудить к жизни почти уже заснувшую заячью душу.
Пошел снег. Когда мы добрались до опушки, крупные хлопья валили так густо, что мы едва различали стволы деревьев.
Разумеется, мы заблудились и в конце концов, обессиленные, сели прямо в снег.
Заяц отсутствующим взглядом - зрачки его уже покрылись голубоватым налетом - смотрел сквозь нас; это мы отдыхали, его путь продолжался.
Ида все еще не хотела в это поверить. Она долго ползала среди кустов, пока не обнаружила орешник. Надрала немного коры и принесла зайцу. Но кроме вежливого потягивания носом, никаких других признаков пробуждающегося аппетита добиться от него не удалось.
- Слишком устал, - решила Ида. - Пускай сперва поспит.
Это было уже ближе к истине.
В какое-то мгновение нам все-таки показалось, что Черная Мадонна еще не вышла из игры. Мимо нас прошествовал олень, мы безмолвно последовали за ним, и верно, он вывел нас к лесной кормушке.
Она оказалась крытой, а рядом стоял сарай с сеном. Под навесом мы устроили привал, и Ида вновь начала ворожить над зайцем.
Одуванчики, мать-и-мачеха, клевер - все было в засушенном виде, и хвалы этим кормам воздавались то по-польски, то по-немецки. Заяц честно пытался не огорчать Иду. То и дело он с явным усилием поднимал голову и приличия ради из последних силенок притворялся, что проявляет интерес к пище. Но потом мало-помалу его самообладание пошло на убыль; тогда Ида начала натирать снегом его пылающий нос, в результате он два раза чихнул, ничего другого она не добилась.
Медленно начинало смеркаться. Олени приходили и уходили. Потом появились и первые звезды, а издалека, из какой-то деревни, донеслись до нас три слабых удара колокола в честь дня святого Николая.
Ида задремала; ее рыжие косички торчали, словно замерзшие беличьи хвосты.
Заснул и заяц. Я еще прикрыл его сеном, а потом попытался представить себе, что скоро наступит рождество. Кажется, мне это удалось; правда, скорее во сне, чем наяву. Во всяком случае, разбудил меня громкий вопль. Я вскочил и успел увидеть на искрящемся снегу подлеска бегущие сапоги старой Мелитты. Заяц исчез.
Я нашел Иду, она стояла на коленях перед черной зияющей дырой и ревела. Барабаня кулаками по затвердевшему снегу, она кричала прямо в нору:
- Чтоб тебе задохнуться, вонючка проклятая! Чтоб тебе задохнуться, вонючка проклятая!
То, что она имела в виду лису, которая - вполне простительным образом полагая, что в кормушке найдется что-нибудь и для нее, - утащила зайца, я понял только уже на пути домой. До тех пор от Иды можно было услышать лишь польские проклятия.
Я очень старался внушить ей, что столь очевидная ошибка лисы не причинила никакого ущерба небесным устремлениям заячьей души, однако Ида оставалась при своем мнении: советник ли сожрал зайца или лиса - это дела не меняет. Утверждение, на которое действительно трудно (стоит только вспомнить как следует лицо этого человека) что-нибудь возразить.
Дом лесничего в мерцании звезд выделялся на ночном небе сахарно-белой невинностью видовой открытки. Звучала приглушенная предрождественская песня, и видно было, как в столовой на венке из еловых веток горят свечи.
Мы подошли к окну и заглянули внутрь.
Этот венок был сплетен поистине с любовью. Сверкая, висел он над головою старой Мелитты, стоявшей рядом с тетей Эльзой. Мелитта воткнула в волосы здоровенный перламутровый гребень, и вид у нее был даже довольно шикарный. Дядя Хуго и советник стояли несколько правее. Глаза их блестели от пения, а пунш в стаканах, которые они держали перед собой, казалось, вот-вот переплеснется через край.
