Роман Братны - Тают снега
- Иди, иди, - говорил "С гор" быку, ведя мушку над его короной. Уже только высокий куст можжевельника отделял оленя от голого участка, когда вдруг зверь поднял голову. "С гор" быстро прицелился. Собственно, целик был ниже головы, там, где должна была быть скрытая можжевельником шея, когда вдруг и оленю передалось какое-то беспокойство. Он вдруг захрапел и в несколько прыжков пересек полонину, увлекая за собой ланей.
"Мощный бык", - отметил "С гор", но им уже полностью овладело беспокойство.
Он услышал, как полетел вниз камешек, тронутый чьей-то ногой. Осторожно снял свою винтовку с опоры. Винтовка могла быть видна снизу. Через минуту он опять услышал чьи-то неловкие шаги.
"Патруль?" - удивился "С гор".
На полонину, в ста метрах от него, вышел мужчина в форме лесника. Не оглядываясь, он шел вверх.
"Ну и лесник! Даже тропы не видит", - мысленно отругал его "С гор". И вдруг приподнялся.
Мужчина в форме лесника снял шапку и отер со лба пот. "С гор" смотрел на него сверху, стоя на коленях.
- О-о-о! - издал "С гор" какой-то хриплый звук, приготавливаясь к стрельбе с колена, подбросил оружие к плечу, а другую руку - культю с крюком на конце - подложил под ствол и начал целиться. Мушка прыгала на груди мужчины. А тот, не подозревая опасности, шел наискось быстрым шагом. "С гор" еще раз взял его на мушку. Пальцем правой руки чувствовал спусковой крючок, но не нажал на него. Мужчина исчез в сосняке: еще несколько раз мелькнул его мундир.
- Он... - сказал "С гор". И заметил, что голос у него дрожит. - Он. И бесшумно, как зверь, сполз по камням ниже. Без труда взял след человека.
Человек, шедший следом за другим человеком, пережил войну. Теперь он продолжал ее в той форме, какую, исходя из своего опыта, признавал правильной: боролся с человеком, четко обозначенным на карте собственной ненависти. Войну он начал в кошмарном Волынском пекле жарким летом 43-го года. Молодой деревенский парень, воевавший с "кавалерами" из соседней деревни, попал в партизанский отряд, в котором взрослые мужики вынимали затворы из винтовок, чтобы можно было наколоть человека на острие штыка. И так же, как они, ненавидел бандеровцев, с ожесточением заглушая в себе сознание того, что украинской речи его научил отец. Перед ним, оскалив зубы, лежал грозный мир. Он не боялся его. У него был простой критерий, которым он определял, кто враг, и были патроны. Он не делал разницы между бандеровцами и какими-нибудь независимыми атаманами, командующими самочинными бандами, и знал, что различия между ними - вранье. В этой борьбе людей убивали за то, что убивали они. И как все крестьяне, неохотно и без ясного понимания вел борьбу с немцами. Это не было убийством людей, а сражением, в котором были погибшие. На земле, на которой свежие следы, оставленные немецкими грузовиками, покрывались отпечатками колес атаманских тачанок, он научился тому, что любая иноязычная толпа - это враг. Когда он вернулся в деревню, напуганный непонятным поворотом судьбы, велевшей ему скрыть от польских властей свое участие в этих патриотических действиях, он совсем потерял ориентацию. "Противник" стал понятием тем более грозным, что был почти неуловимым.
Огонь, отнявший у него дом, вернул ему его простые критерии. На следующее утро, измученный непрерывным бегом, он доложил в местечке о нападении на Рудлю и просил взять его в армию.
- Я получил капрала, - сказал он наконец о себе, когда ему с сочувствием указали на его увечье. - Я получил капрала там, где потерял ее, - ударил он железной культей по столу допрашивавшего его офицера. И стал рассказывать о себе.
Его взяли в деревне три или четыре недели спустя. Находясь под арестом, он не стал ждать первого допроса. На крутом повороте горной дороги он выбросил за борт "виллиса" свое сжатое, как пружина, тело. Падая, он увлек за собой конвоира в ту минуту, когда тот схватил его за руку. Они упали вместе, вместе катились по откосу. Боролись молча. Между ними колотился висевший на груди солдата автомат. Однорукий был уже близок к поражению, как вдруг ударил противника по голове железным крюком. Солдат обмяк. Алексы, стоя на коленях, сорвал с его груди оружие и тогда, уже с автоматом в руке, услышал грохот сапог бегущего на помощь второго конвоира. Склонившись над потерявшим сознание противником, он услышал, как над его головой просвистели пули: это стрелял второй конвоир. Алексы сжался. В тот момент, когда в просвете между можжевельниками показалась зеленая шинель, дал очередь. Он убегал не от людей, а от того, что случилось.
На следующую ночь вместе с плачущей сестрой он раскопал спрятанную в саду винтовку. Брюхатому автомату он не доверял. Даже Нина не знала, что он пришел не безоружный. Два года он продержался на ближайших склонах, зимуя в пастушьих шалашах, а когда снежные заносы отрезали деревню от мира, спускался вниз к людям.
Потом, когда его сестру, ставшую к тому времени учительницей, послали на работу в Пасеку, он перекочевал в пастушьи шалаши на Хрышчатую.
Со времени той первой очереди из автомата сегодня Алексы впервые, хотя еще и скрытый от глаз врага, перешел в атаку. Хотя он и не видел его тогда в их доме возле связанной Хелены, но ему обо всем рассказала Нина, и он сразу узнал его. Несмотря на то, что Алексы шел неторопливо, шагом лесника, дышал он как после долгого бега, переполняемый недоброй радостью. Лесник двигался по горной тропе, по временам останавливаясь и осматривая землю.
"Охотится?" - удивился Алексы.
Через некоторое время лесник снова остановился.
Что-то высмотрел на пастбище, догадался его преследователь, лишенный возможности посмотреть на открытое пространство.
Лесник снял с плеча висевшую, как карабин, двустволку. Сошел с тропы. Алексы выждал минуту и осторожно свернул с протоптанной тропы вслед за ним. Теперь, присев на корточки, он видел в просветах зелени движущийся силуэт. Лесник шел сгорбившись, осторожно. Алексы испытывал смешанное чувство. Следуя за врагом, он видел, что враг сам преследует кого-то. Неожиданно Алексы высунулся еще больше. На поляне он увидел заброшенный пастуший шалаш, вокруг которого с опаской ходил лесник. Алексы почувствовал такую радость, что едва сдержался, чтобы не крикнуть. Он осторожно вернулся на тропу и стал ждать. Машинально, словно стоя на тропе выслеженного зверя, он взял на мушку то место, где высокие деревья подступили к тропе. Через минуту его мушка уже была между лопатками врага. Он поднял ее к основанию шеи. Только в одном он мог быть уверен в жизни - в меткости своего оружия. Он следил за лесником, как рыбак за щукой, которая вот-вот должна взять приманку. Он чувствовал под пальцем курок, под щекой - гладкую ложу, дышал глубоко, вдыхая запах лесного мира, забавляясь видом мушки, убегающей от цели, когда при вдохе поднималась его грудь. Лесник продолжал идти вверх и если даже на время исчезал из поля зрения, то через минуту снова появлялся за поворотом.
Алексы опустил карабин. Уложить его здесь, чтобы потом его нашли и с почетом похоронили в городе, говоря, что он пал жертвой фашиста, - этого было слишком мало.
Задумавшись, он сломал ветку и сразу же замер насторожившись. Но нет: лесник был уже слишком далеко, чтобы это услышать, или был слишком глуп, чтобы обратить на это внимание. Алексы взял в рот сосновую иголку, почувствовал терпкий вкус во рту. Он решал важнейший вопрос в жизни. Не в жизни незнакомца; он мог прервать ее одним нажатием пальца. Он провел всю войну в волынском "котле" армий и народов не для того, чтобы задумываться над чьей-либо жизнью; он думал о своей.
Приняв какое-то решение, Алексы вышел на тропу и быстро зашагал за Кровавым Васылем.
Солнце уже клонилось к закату. В какой-то момент он остановился. Где-то близко раздался гневный рык оленя. Алексы печально посмотрел на закат; еще с полчаса он мог бы увидеть в медленно сгущающихся сумерках мушку на лопатке рычащего поблизости животного.
"Найду его завтра", - подумал Алексы, и вдруг до него дошел смысл принятого решения. Он испугался. Долгое время он стоял неподвижно, понимая, что незнакомец удаляется и может совсем исчезнуть из виду в сумерках надвигающейся ночи, но не мог сделать ни шага. И незнакомец сейчас навсегда уйдет отсюда? На мгновение Алексы показалось, что его ненависть меньше этой цены. Он с напряжением вслушивался в тишину. Бык еще раз подал голос: это было низкое, хриплое не то рычание, не то беспокойное фырканье.
"Надо идти", - подумал Алексы, понимая, что олень, видимо, учуял идущего впереди человека. Алексы охватил ужас, что он потеряет след незнакомца. Он легко догнал его на первой же поляне, тянувшейся вдоль потока. Лесник казался уставшим, он шел медленнее, двустволка снова висела у него на плече, как карабин.
"Идет в шалаш "Отчаявшегося", - решил Алексы. И тут же подумал, что противник, должно быть, уже немного знает его лазейки, и злорадно обрадовался. Он застанет там завшивленную солому, оставшуюся после придурковатого пастуха.
