Мартти Ларни - Современная финская новелла
«В той стороне за морем где-то есть земля…» — звучал в ушах голос Валлу.
Свет на крыльцо не горел. Лейла жадно вдыхала сырой, прохладный воздух. Сквозь тьму моросил мелкий дождик. По ту сторону забора было море; разметав свою черную гриву, оно неслось вперед: гонимое скорбью и надеждой, рвалось, волнуясь, к невидимым землям. Металось, словно человек, ищущий свои далекие мерцающие острова. Валлу такой, у него в глазах — отблеск тех далеких островов.
Как жизнь коротка! Вот стоит Лейла на крыльце, и есть у нее ребенок — комок счастья, спеленутый горем, прозрачное зернышко, запрятанное глубоко под чешую, под колючки. И она должна ему дать то, чего не имеет сама. Но где ее найдешь — иную жизнь, которая сделала бы ее дочку счастливой и сильной.
Исмо она не любит. Если бы любила, было бы легче, горести и заботы делили бы поровну. Теперь же во всем горький вкус предательства. И оба догадываются — у любви вкус иной. Однако они все еще вместе, будто окончательно смирились с мыслью, что ничего другого уже не будет в их жизни, что другого они — вечно голодные, живущие на одном картофеле — и не заслуживают.
Как быть? Неужели ее удерживают только его деньги? Который раз Лейла стала подсчитывать, сможет ли прожить одна. Работу ей обещали только к рождеству. И неизвестно — надолго ли. А вдруг — без работы, с ребенком?.. И потом, ребенку ведь нужен отец…
Звякнул дверной замок. Кто-то, тяжело ругаясь, встал в освещенном проеме двери. Это Валлу.
— Я поехал, с меня, черт побери, довольно…
Он не сразу заметил Лейлу.
— Что случилось? — спросила она.
— Слизняки чертовы! Что за люди? Ни стыда ни совести.
— Да в чем дело-то? — повторила Лейла.
— Там он, черт бы его побрал, в морозильнике, — лось-то. Не веришь? Сам видел. Лося, гады, припрятали, а нам говядину подсунули. Ну конечно, с чего это они будут нас, голытьбу, лосятиной угощать?
— Это правда?
— Во всяком случае, ночевать я здесь не буду.
Разъяренный, шатаясь, Валлу побрел к машине.
Он уже заводил двигатель, когда Лейла сообразила, что его надо задержать, ведь он совсем пьяный. Она прошла посыпанную гравием площадку, открыла дверцу машины.
— Тебе нельзя ехать, — заговорила она, — еще врежешься куда-нибудь.
— Подумаешь! Я вдовый, плакать по мне никто не будет, — ответил Валлу.
Но все не отъезжал. Сидел, уставившись на Лейлу. Она стояла у раскрытой дверцы.
— Ты не стой здесь — замерзнешь, — вдруг сказал он.
— Замерзну так замерзну, тебе-то что?
— Ох, смотри, когда-нибудь ты мне попадешься…
— Ты думаешь?
— Уверен. Уж очень ты подходящая…
Валлу вылез из машины, встал, пошатываясь, перед Лейлой. От него пахло самогоном.
— Пойдем со мной, Лейла… Погуляем, берег вон какой длинный, — попросил он.
— Знаю я эти прогулки, — усмехнулась Лейла.
— Ну конечно, как не знать, — перебил Валлу. — Эх ты, Лейла, Лейла, друг милый… Нет, не туда мы попали, голодранцы. Голодранцы мы или нет? — спросил он, дергая Лейлу за руку. — Как ты думаешь, а? Ну и пускай, пускай мы плебеи, правда? — сказал он и огромными ручищами притянул Лейлу к своей жаркой груди.
— Отпусти сейчас же, — потребовала Лейла.
— Почему? Потому что Исмо? — он ослабил объятия, Лейла вырвалась и, тяжело дыша, направилась к дому.
— А если бы не Исмо, пошла бы? — спросил он вслед.
— Может, и пошла бы, — ответила Лейла и поспешно скрылась за дверью.
Исмо, похрапывая, спал на диване, в ярком свете гостиной. Он лежал как-то комом, словно прихваченное морозом белье. Больше в гостиной никого не было. Во дворе вдруг зашумела машина, колыхнувшись, исчезли в воротах ее задние огни.
Сумасшедший, все-таки поехал. Что с ним будет, с этим лосятником? Вот и он исчез в октябрьской мгле, ринулся искать свои дальние земли, свои острова за огромным морем. Он гонит самогон, может сесть пьяным за руль, но не предаст, никогда не выстрелит в лосиху, за которой идет лосенок…
Лейла вдруг спохватилась: где ребенок? Почему молчит? Что с ним? Который час, и куда все подевались?
Она поспешно прошла гостиную, открыла дверь в комнату. Нет, не сюда — здесь крепко спит Тапани. Открыла еще одну дверь. Увидела лицо Эркки, с подоконника спрыгнула Туйя.
— Ты только не подумай чего-нибудь. Мы с Эркки старые приятели, так что ничего такого… — стала она оправдываться.
— Да, мы тут кое-чем обменялись, и все, — пошутил Эркки. — Не стоит шум поднимать…
— Валлу на машине поехал, — сказала Лейла.
— На машине? С ума сошел, — охнул Эркки. — Вечно он что-нибудь выкинет.
— Сейчас вернется, далеко не уедет, — пыталась успокоить его Туйя.
— Мне тоже пора, — поднялась Лейла и стала одевать ребенка.
— Уже? А где Исмо? — Эркки вышел из комнаты. — Я вам такси вызову.
— Нет, нет, не надо, я поеду на автобусе, — перебила его Лейла. По дороге сюда посмотрела расписание, еще успею на последний рейс.
Эркки пошел будить Исмо. Бледный как полотно, тот вышел в переднюю. Молча стал натягивать мятый плащ.
— Большое вам спасибо, — попрощалась Лейла с Эркки. — Особенно за лосятину.
Эркки так и остался стоять, глядя им вслед. Исмо брел за ней неотступно, прямо прилип как репей. Коляску он, конечно, затащить в автобус не смог — так был пьян. Лейла злилась — какой стыд перед людьми. Автобус трясло, и ребенок, конечно, расплакался.
Шел дождь. Трамваи уже не ходили, пришлось добираться пешком. Девочка кричала без остановки. Исмо понуро плелся рядом с коляской. На углу площади Камппи он поскользнулся и упал на мостовую.
— Ушибся? Вставай скорее, вставай, — тормошила его Лейла.
— Ты иди, иди…
— Ну вставай же, а то совсем промокнем.
— Я дрянь, я ужасная дрянь, — бормотал Исмо.
— Хорошо, хорошо, ты только поднимайся.
— Я для тебя все равно что собака какая-нибудь, — чуть не плакал Исмо. — Не бойся, скоро ты от меня избавишься… На кладбище в Хиеталахти есть два камня, на одном написано — Сакари Хоффрен, на другом — Ольга Мария Кейхо… Там меня и найдешь. Между ними запросто поместится еще один труп…
— Перестань, Исмо, вставай скорее…
— Я же тебе нужен только как этот… этот… чтобы за квартиру платить… Иди, иди поищи ребенку отца, я ведь всегда знал, что это не мой ребенок.
Исмо сел и громко заплакал.
— Как ни странно, но это твой ребенок, — сказала Лейла.
— Как ни странно… ни странно! Что же мне, черт побери, делать?
— Можешь на анализ крови сходить. Твой он.
— Правда? Действительно мой?
— Да твой, твой, успокойся.
— А что же ты… совсем его присвоила. Правда, мой?
Он отер свою светлую бороду и посмотрел на Лейлу.
— Лейла, давай поженимся.
— Не болтай чепухи. Вставай поскорее.
Лейла поддержала Исмо. Он медленно, неуклюже поднялся.
— Там видно будет, — сказала Лейла. — Может, все как-то и образуется.
По улицам с шумом текли потоки воды. Гигантскими струями с разверзшихся небес падали космические воды. Мимо прошуршало шинами занятое такси. Занятое или свободное, оно им не по карману. Стоявшая в подъезде растрепанная женщина тупо смотрела на них выпученными глазами. Одинокой осенней звездой блестел у нее на груди медальон.
Похитители вишен
Перевод с финского Р. Винонена
Просторами Балтики шло судно. Девушки были молоды, так молоды, что сердце щемило. Обе светловолосые, в одинаковых джинсах и сандалиях, одинаковый цвет волос. Впрочем, у одной волосы длинные, другая с короткой стрижкой. Одна красивая, уверенная; видно, что знает себе цену. У другой лицо замкнутое, холодноватое, чувствовалась в нем, пожалуй, даже мужская твердость. Первая все время была в движении, жестикулировала и смеялась; другая держалась строже, и если изредка позволяла себе улыбнуться, то как бы тут же спохватывалась. Со стороны их и за сестер-то принять было трудно. Но что-то общее все же угадывалось в обеих: какая-то напряженность, подобная току, возникающему между противоположными полюсами.
Вечерело, когда они сошли с палубы в каюту. В иллюминаторе синело море, и они глядели как зачарованные.
— Ну вот мы и едем, — сказала Айла.
— Все синее-синее, — удивилась Хелена. — Смотри-ка! Не поймешь, где вода, где небо.
Девушки смолкли, прижались друг к другу. Будто сама жизнь открывала им свои глубины — так засасывала в себя синева. Беспредельная синева, синяя беспредельность; безбрежная синева, в которой чудятся недостижимые берега; синева пустынных далей, где, подобно сорванным водорослям, отрешенно кочует любовь.
Спалось плохо, девушки то и дело ворочались с боку на бок, а встав, увидели вдали уже выступивший из воды горбатый берег.
В таможне Айла вдруг оробела. Не зная за собой никакой вины, она все же почувствовала себя виноватой, когда досмотрщик раскрыл ее дорожную сумку, заглянул и в целлофановый пакет с бюстгалтерами, чулками и трусами.
