Белькампо - Современная нидерландская новелла
«Что ты собираешься делать сегодня вечером?» — спросил я сестру после похорон, когда мы пили кофе в родительском доме и пытались хоть что-нибудь съесть, но кусок не шел в горло.
Она ответила, что пойдет в кино, там показывают фордовский вестерн из кинофондов, который она давно хотела посмотреть. Она действительно туда отправилась, однако перед самым началом этого ковбойского фильма ушла из зрительного зала.
Мы входим в ратушу. Я и сестра впереди, родители под руку — сзади. Словно сдан экзамены, пришли получить дипломы. Но мы твердо знаем, куда и зачем идем. Мы приехали в X., чтобы проститься с Паултье, а заодно с нашим собственным прошлым. Сегодня наш братишка обрел конкретную форму — пусть не лучшую из возможных, — созданную руками другого. Какое-то время нам было лестно выступать наследниками трагически погибшего вундеркинда Паула Теллегема, но постепенно нас все больше затягивали личные интересы, у нас появились новые заботы, и мы все дальше отступали от света рампы за кулисы, туда, где разыгрывается жизнь обыкновенных смертных. Через пять лет скорбь об умершем обычно притупляется. Генриетта и та подчас забывала надеть маску скорби, а броские наряды только подчеркивали это. Что же касается меня, то я испытываю все большее отвращение при одной лишь мысли об организации новых выставок картин Паултье. Только что мы, озаренные лучами солнца, сидели всей семьей на террасе «Пласхофа». Нас почти никто не узнавал. Казалось, что и мы, и те, кто раньше не сводил с нас глаз, наскучили друг другу. К тому же мы все стали на несколько лет старше, время безудержно мчится вперед, и условные пейзажи, назойливо сверкающие яркими красками на картинах нашего братишки, блекнут и отходят в нашей жизни на задний план.
Меншье ван Кёлен
ВЕЛОСИПЕД
Перевод Т. Шлозниковой
В последний вечер старого года раздался звонок. Мари подошла к телефону и, скорчив кислую физиономию, показала на радио. Звук сделали потише, а трубку передали матери. Та, послушав некоторое время, поднесла руку к горлу. Минуту спустя радио было выключено, а ребятишки оставлены на попечение Мари: дедушку увезли в больницу, и его детей срочно вызвали туда. Никто не удивился, ведь еще накануне николина дня он вдруг сплюнул кровь в свою плевательницу с металлической крышкой. И бабушка сказала:
— Перестань, в конце концов, курить.
— Все равно помру, — ответил он, опять закуривая свои любимые «Кабаллеро».
Костер из рождественских елок, автомобильных покрышек и старой рухляди ярко освещал улицу. Никто не спал в эту ночь, люди высыпали из домов, пускали ракеты, устраивали фейерверки. Какой-то трусишка жался в сторонке с бенгальским огнем. Дети, которых не выпустили на улицу, облепили окна. А тем временем в больнице умирал дедушка, и нам пришлось задернуть шторы, чтобы ничем не нарушить атмосферу скорби.
Ранним морозным утром я увидела, как они вчетвером медленно подходят к дому, шагая прямо по остаткам самодельных китайских шутих и мрачно глядя перед собой.
Я поднялась с раскладушки, специально выставленной в ту ночь на веранду, и открыла им дверь.
— Не спишь? — тихо спросила мать.
— Дедушка умер, — сказал отец.
— Он теперь на небесах, — сказала тетя Кристина.
— Когда мы пришли, он был уже одной ногой там, — сказала мать. — Даже не узнал нас.
В первое воскресенье весны я на новеньком велосипеде моей матери поехала на кладбище.
Солнце буднично светило на нарциссы и мертвецкую из красного кирпича. По тропинкам среди могильных плит и газончиков гуляли люди в нарядной одежде, болтая между собой и, как на выставке, рассматривая старинные надгробия. Имя дедушки было высечено на могиле третьим, хотя лежал он сверху. «Дорогой дедушка», — подумала я.
— Да, за ней постоянно присматривает садовник, — услышала я слова вдовы, обращенные к родственникам. Она стояла возле памятника с надписью: «Здесь покоится мой любимый муж».
У надгробия, украшенного медным крестом, супружеская чета тщетно пыталась утихомирить своих ребятишек, одергивая то одного, то другого и упрекая их в отсутствии почтения к умершему. Раздражение от усталости, мурашки по телу и переполненный желудок — короче говоря, мной овладело обычное воскресное состояние.
«Дорогой дедушка», — опять подумала я и смахнула слезинку, весьма подходящую к случаю, но не имеющую ничего общего с дедушкой. При мысли о блестящем новеньком велосипеде, на котором я еще часок смогу покататься, если поеду дальней дорогой, ко мне вернулось хорошее настроение, и я направилась к выходу.
На пахнущей увядшими цветами тележке сидел и насвистывал цветочник. Позади него, за кладбищем, начинался Схевенингский лес, где по ночам на девушек нападают разбойники. Я повернула направо, к велосипеду. Но он куда-то исчез. Перепуганная, я побежала вдоль ограды, потом опять вернулась к торговцу, который бездумно перебирал никелевые монетки в своей коробке. Оказалось, он ничего не знает, ничего не видел.
Я обежала весь лес, не встретив ни единого разбойника, готового перерезать мне горло, но и велосипеда матери тоже не нашла.
В кафе на углу за пивом и спортивными новостями скучающие отцы коротали воскресный день. Дети Хесселингов, все на одно лицо, сидели на крыльце веломастерской и играли в камешки; руки у них посинели от холода, под ногтями скопилась грязь.
Я потянула за веревку, пропущенную в дырочку на входной двери, и боком распахнула дверь. Дорогой дедушка, помоги мне! Я прошла на кухню, где в привычном запахе переваренной фасоли и тушеного мяса суетилась мать. К счастью, в наказание меня оставили без обеда.
РАЗРЫВ ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Перевод И. Волевич
Стин расправила сзади пальто и приготовилась сесть. Автобус неожиданно дернул с остановки так резко, что она шлепнулась на сиденье, а ноги подскочили кверху. Обернувшись, Стин увидела, что никто из пассажиров, которые тоже испугались, не обратил на нее внимания, и с раздражением уставилась прямо перед собой. В зеркальце на ветровом стекле отражалось лицо шофера. Противная физиономия, думала она, карим глазам нельзя доверять. Прижав сумку к животу, она левой рукой ухватилась за спинку переднего сиденья. У меня глаза голубые, размышляла она, и парни когда-то говорили, что это очень красиво. «Ну и глаза у тебя, Стин», — говорили они. У Дана глаза тоже были голубые, как небо над Джакартой. Последние дни своей жизни в лагере он так буравил ими вонючих япошек, словно хотел их на месте уничтожить. Впрочем, и голубым глазам не всегда можно доверять, сердито думала она, например Хансу, этому ничтожеству, подлецу, отцу моего внука и мужу моей единственной дочери. «Ой, мама, мама, — сколько раз сквозь слезы жаловалась Нел, — опять он приплелся домой пьяный, опять дал на пятьдесят гульденов меньше, чем полагалось». Мало того, Нел еще приходилось стаскивать с этого паршивца штаны. Кто бы мог подумать, у него такие порядочные родители и вполне приличная, ответственная работа. А как он ухаживал за Нел, приносил ей подарочки, а своей будущей теще — цветы.
В январе прошлого года, в воскресенье, она стояла на кухне и разрезала слоеный пирог, а он вошел с букетом оранжерейных нарциссов и спросил, нельзя ли им поговорить с глазу на глаз. «Конечно, Ханс, — сказала она и в шутку добавила: — Прикрой только дверь в коридор, чтобы Нел не услыхала».
Он сказал, что придерживается старых обычаев, и торжественно попросил у нее руки дочери. А она-то, стыдно вспомнить, сострила: «Бери, Ханс, не только руку, но и все остальное». Двадцать первое марта пало на воскресенье, на субботнее утро список регистрирующихся был уже полон, поэтому им пришлось расписаться в пятницу. Что тут было! При одной мысли об этом Стин опять вскипала от злости. Этот идиот записался на так называемую церемонию для двух пар. Какое унижение! Все родственники негодовали: так испоганить самый прекрасный день в жизни молодой девушки! Муниципальный чиновник в своей речи только один раз обратился к ним лично, сперва он сказал жениху из другой пары: «Вы по профессии каменщик и сможете помочь жене благоустроить дом, а вы, менеер, — обратился он к Хансу, — как страховой агент, безусловно, обеспечите будущее своей супруги и детей».
Стин вздрогнула, увидев в окно знакомое зданьице почты на противоположной стороне. Мужчина в мешковатом твидовом пальто, который только что сидел рядом с ней, уже спускался с подножки автобуса.
— Мне тоже выходить, кондуктор, мне тоже выходить! — закричала Стин. Она уже ступила на подножку, но двери захлопнулись.
— Дайте человеку выйти! — крикнула сидевшая впереди дама. Двери, шипя, открылись, и Стин вышла из автобуса, не поблагодарив кондуктора, так как была уверена, что тот назло ей закрыл двери прямо у нее перед носом.
