Акилино Рибейро - Современная португальская новелла
— До чего же блондины похожи на помет селезня!
— Помолчите, тетя, такое не говорят…
Племянница испытывала неловкость, когда слышала подобные выражения. Старуха, узнав о том, что Адриано изучает право, принялась советоваться с ним насчет завещания. А в разговоры о близкой смерти и последней воле ловко вворачивала лестные похвалы Селестине, Кроме того, она желала знать об Андриано все: не влюблен ли, в казино ли идет, играет ли, водится ли с танцовщицами?
— Все молодые девицы бесстыжие. Я все вижу из моего окошка.
И она указывала на окно с голубыми ставнями, в которое она, как правило, подглядывала за молоденькими девушками. Стоя в дверях своих домов, они кокетничали с двоюродными братьями, соседями и молодыми рыбаками, которые задирали свои курносые носы и ходили развинченной походкой. Домишки, выложенные зелеными изразцами, блестели, а помои выплескивались прямо на улицу. Серпинья жила в стороне от этого мира, полного горластых, диких, как волчата, ребятишек. У нее была собственность, связи, она сдавала комнаты не только приезжающим на сезон курортникам, но и по рекомендации священников или такому, как Адриано, — опрятному и спокойному, точно августовский кот.
Живя у моря, Адриано держался как богатый молодой человек, пресыщенный развлечениями и недоступный, но все-таки познакомился с молодой женщиной, вытянутое лицо которой напоминало турецкий боб. Она не была красива, зато состоятельна и принадлежала к той социальной прослойке, которую создают смешанные браки обедневших аристократов и разбогатевших земледельцев. Эта прослойка, как двойное зло, беспокоит буржуазное общество. С одной стороны, своей страстью к политике, с другой — стремлением восстановить аристократические привилегии. Отец Риты Мафалды был адвокатом, основным принципом жизни которого была осторожность, продиктованная болезненной и благоразумной робостью. Он казался очень важным, только когда был запуган. Во всех остальных случаях его героическая осторожность была всегда кстати. А поскольку он неплохо зарабатывал, заботило его только одно — не казаться смешным, ведя себя подобным образом. Рита Мафалда всеми силами старалась не выглядеть новоиспеченной богачкой, поэтому она носила чулки, которые презирали даже слуги, и очень гордилась, что не умеет тратить деньги. Адриано, решив, что она ему очень подходит, почти влюбился, и поэтому, когда приехал домой, неожиданно резко заявил матери:
— Я не хочу больше, чтобы вы приходили ко мне беседовать. Скажите отцу, что с этим кончено.
Он очень напоминал любовника, который разрывает надоевшую связь и для вящей убедительности разговаривает в непочтительном тоне. Изабелинья не подала виду, что обижена: она понимала, что сын раздражен бедностью и безынтересным существованием своих незадачливых родителей. Никаких объяснений они от него не добились. Дома он побыл совсем немного и уехал. Изабелинья ушла в рощу мимоз и там дала волю слезам. Из груди ее рвались такие жалобные и печальные стоны, что она устыдилась себя самой. «Он молод, жизнь зовет его. Придет время, вернется», — думала она.
Адриано, ушедший с головой в бурные свадебные приготовления, вдруг понял, что, обласкав, его поймали в сети семейной кабалы. И хотя он любил Риту Мафалду, его не оставляло чувство, что он угодил в ловушку. Адриано преобразился: сделался надменным, дерзил друзьям, был груб с Серпиньей, которая, опираясь на палку черного дерева, поджидала его всякий раз на лестнице, чтобы удовлетворить свое ненасытное любопытство.
— Где вы были? Где вы были? — И на ее сморщенном, как печеное яблоко, личике отражалось желание узнать о любовных похождениях своего постояльца.
Кончился купальный сезон. Адриано скорее покорно, нежели сгорая от страсти, последовал за своей невестой. И если состояние, которым она и ее отец распоряжались очень бережливо, привлекло его, то прочность их богатства взволновала. Рита Мафалда жила, как героиня пятиактных пьес Сарду[23]: пианино всегда открыто, терраса выходит в сад. Летом действие начиналось в пять часов вечера. Казалось, сейчас послышится шум подъезжающего фиакра. Свежая остроносенькая Рита Мафалда имела вид уверенной наследницы состояния в десять тысяч конто. Миллионерши становятся все более неприступными и удивительно деятельными. Ей было восемнадцать лет, она уволила шофера и прислугу и в своем платье дебютантки поразительно напоминала героиню Сарду. Адриано особенно пленяла ее идиотская серьезность наседки, хлопочущей в своем курятнике. Его предложение она приняла быстро и просто; у нее были свои представления о муже, и Адриано казался ей вполне подходящим, поскольку был полной противоположностью так называемому красавцу мужчине, который мог бы ее унизить.
Когда Адриано возвратился в Коимбру, его не узнали, так он переменился. Родителей он навестил всего один раз. С нетерпением слушал Клаудино: эти истории с аукционами приводили его в уныние.
— Ну, и что-нибудь тебе удалось купить стоящее? — спросил он отца, прервав его.
Изабелинья чувствовала себя не в своей тарелке. Держалась робко, ей все время казалось, что она не так одета.
— Наш сын — негодяй! — сказал ей Клаудино.
— Я не виню его, кое в чем он прав. Все, чем ты занят, так ничтожно. — Она массировала запястья, очевидно желая вернуть коже былую упругость. Изабелинья казалась постаревшей: взгляд потух, глаза потускнели.
— Тем не менее я много трудился, чтобы его сделать…
— Трудился? Много? Переспал со мной в амбаре в воскресенье вечером — вот и весь труд.
Неожиданно она превратилась в гадюку с маленькой белокурой головкой, которая покачивалась, как у змеи. Изабелинья умолкла, но ее агрессивность не исчезла. Клаудино, накрывшись периной, мгновенно уснул. Спал он сладко, как спит человек с чистой совестью, не боящийся превратностей судьбы.
Дело Бруски приняло новый оборот, и не без усилий со стороны Клаудино. Возможно, Монтейро и повел бы себя иначе, но угодливый болтун Клаудино, не умея скрыть своей заинтересованности, разбудил в нем игрока. Хотя по-настоящему даже не Клаудино, а Изабелинья была заинтересована в приобретении Бруски. Будучи всегда такой выдержанной, она вдруг стала проявлять настойчивость, надеясь, что Бруска вернет ей сына. Это было бы великолепно, и Адриано было бы чем гордиться, хотя она понимала, что сердце сына ей снова не завоевать. Чему-то пришел конец. Душевные силы Изабелиньи были подорваны, и восстановить их она уже не смогла. Не смогла она и простить Адриано его поспешного бегства из дома, которое восприняла как оскорбление. Ведь кроме того, что он сбежал, он еще недопустимо безобразно вел себя. Изабелинья твердо отдавала себе в том отчет. Кончилась ее искренность, кончилась поэзия, кончилась молодость. Теперь это была стареющая благоразумная женщина.
Бывший владелец Бруски мгновенно заметил происшедшую в ней перемену. Он пришел поблагодарить Клаудино за присланных ему куропаток. Сеньор Алена был одним из самых терпеливых заимодавцев ее мужа, и Изабелинья провела с ним около получаса. День был сумрачный. Все время моросил дождь, и сквозь незашторенные широкие окна, за пеленой дождя, была видна мимозовая роща.
— Уже зима, — сказала Изабелинья. Сказала с такой тоской и грустью, что он внимательно посмотрел на нее.
Перед ним сидела маленькая поблекшая женщина, в голубых глазах которой стояли слезы. Внезапно он подумал, что она даже красива. Провинции неизвестны свои богини; здесь можно прожить сорок лет, кормя голубей и шевеля угли в камине, быть Дидоной и не сгореть на костре. Сеньор Алена смутился.
— Мой муж что-то задерживается, — сказала она.
Это несколько его успокоило. Они поговорили о полевых работах, о местных сплетнях. Однако, выходя из этого дома, сеньор Алена спрашивал себя: «Не лучше ли было броситься в безрассудную и воодушевляющую авантюру с Изабелиньей? Я долгожитель, мне шестьдесят пять, но я отнюдь не старик». Он был женат, и считал это патологией, но не болезнью.
В начале зимы Камило Тимотео умер. Кое на кого его смерть, хотя она и не была неожиданной, произвела удручающее впечатление.
— Он старше меня всего на десять лет, — сказал бывший владелец Бруски. Но поскольку он знал, что на самом деле разница у них в годах еще меньше, то пребывал на похоронах в подавленном состоянии. Он видел вокруг себя людей уходящего поколения, на лицах которых были пятна, наросты, опухоли — явные следы умирания организма, складывающего с себя обязанность жить. Панихида состоялась в церкви Монтелиос, в зеленоватой полутьме среди золотых барочных украшений. Два ангела в человеческий рост стояли со свечами по обе стороны главного алтаря; они походили на полицейских и в то же время были вполне изящны, подрумянены, на ногах обувь Калигулы. На высоком постаменте высилась погребальная урна. Вокруг нее с заплаканными глазами стояли дети Камило. В этот день они стали сиротами, и никто не оскорблял их презрением. Гонзага, одетый в праздничную зеленую рубашку, сжимал в обмороженной, потрескавшейся от холодов руке ключи от гроба. Он был признан наследником состояния и фамилии. Так провинция проглотила еще одну, уже посмертную дерзость Камило Тимотео, и проглотила только потому, что не желала больше ненужных волнений и злобы, которые вспыхивали по любому поводу.
