Акилино Рибейро - Современная португальская новелла
— Изабелинья, — сказал Клаудино мечтательно, стараясь привлечь ее внимание. Так он говорил лишь в исключительных случаях, преследуя какой-нибудь корыстный интерес или имея планы, которые еще не совсем созрели в голове этого несостоявшегося собственника. — Изабелинья, дом, в котором мы живем, похож на санаторий, но в нем нет шика.
Она посмотрела на него поверх своих очков в золотой оправе, что-то быстро соображая, но ничего не сказала. Она была тактична и никогда не вмешивалась в дела мужа. Но один ее вид, почти ощутимая суровость могли толкнуть человека на необдуманный шаг и даже на преступление. Она прекрасно поняла, что Бруска завладела помыслами Клаудино. Но не проронила ни звука, ничем себя не выдала. И даже если бы возникла необходимость кем-нибудь пожертвовать, Изабелинья и тут осталась бы верна себе — она бы молчала.
— Подожди, не убирай стакан, — сказал Клаудино, потому что она имела обыкновение убирать со стола все, до последней крошки, и с видом озабоченной тюремной надзирательницы запирать на ключ шкафы. С кажущейся рассеянностью она ловко взяла со стола графин с вином.
— Этот дом всем хорош. Он удобен, и в нем достаточно света.
— Да, но я не о том. Все, кто приходит к нам, спрашивают: «Арендуете?» И относятся к нам не так, как хотелось бы.
— Лично я ни в чем не могу себя упрекнуть. Пол всегда вымыт и натерт, мебель оплачена. И крыша у нас новая.
Клаудино вдруг показалось странным, что он женат на этой женщине. Внешне она напоминала цесарку, стройная и даже красивая, но до чего суха! Когда он уже готов был отказаться от мысли о Бруске с ее аристократической террасой, с которой в былые времена читали секстины, Изабелинья сказала:
— У Камило Тимотео совсем нет друзей, и он очень нуждается в…
Она вышла из столовой с подносом, уставленным стаканами, и было слышно, как они позвякивали, когда она случайно задевала локтями стены узкого коридора. Восемь дней Клаудино медлил, не приступал к делу. Но в провинции все тайное быстро становится явным, к тому же бывшего владельца Бруски видели в его компании, когда они беседовали на узкой, пустынной улочке, ведущей к большой дороге. Однажды вечером Клаудино угостил чашкой кофе сына Тилии, того самого, который имел тонкую, как у танцовщика, талию.
— Завтра еду в Порто, поедем со мной?
— А зачем?
— Хочу купить кое-что на аукционе. Поможешь мне привезти.
— Ящики? Я не грузчик.
— Да нет, не ящики. Там посмотрим. Но если не хочешь, дело твое. Я кого-нибудь найду. А почему бы тебе не поехать, увидишь Порто…
Так Луис Гонзага попал в сети Клаудино. Ему было восемнадцать, но он вполне сошел бы за пятнадцатилетнего. Голодный как волк, он много ел, но, видно, не в коня корм: худ был, как хворостинка. Мать не баловала его, а Камило Тимотео баловал, покупая ему каждый раз, когда они выходили вместе в город, все, что тот изволил пожелать. И вот мальчишка вырос бездельником и озорником. Из школы он принес несколько указок и грифельную доску. Тилия все это вовремя отобрала, чтобы ему не надрали уши. Он не знал таблицы умножения и не знал, что первый король прогнал Тарежу из Сан-Мамеде[18]. Однажды Луис Гонзага побывал в Гимараэнсе, где, затаив дыхание, рассматривал доспехи Энрикеса. «Вот это да! Даже на руках железо». И тут он решил, что его жизнь совсем не так хороша, как могла бы быть.
Клаудино взял его с собой в Порто, показал ему все, что мог, даже монастырь Кларис и зал, где находилась Тереза из «Роковой любви».
— Смотри-ка! — сказал Луис Гонзага. — У нас был такой же потолок. — Он очень удивился, узнав, что потолок может быть произведением искусства. — Мы продали его два года назад.
— Это отец велел продать?
— Отец? Нет! Просто, когда у нас не было денег, он сказал: «Что-нибудь с неба упадет!» Мать позвала антиквара и договорилась с ним. Он даже хотел купить украшавшую алтарь резьбу. Из головок ангелов думал сделать подсвечники. Но ключи от домовой церкви хранились у отца, он не дал их.
Гонзага был недоверчив и вечно голоден. С самого детства жизнь его была похожа на мимолетный, быстротечный сон. Но это был не сон, а жизнь. Есть люди, зависимые или независимые, которые ведут себя в жизни очень странно, как безумные. Такой как раз была Тилия и все, с кем она зналась в городке: ее соседи закройщики, кондитеры, мебельщики и другие; их не радовали даже те редкие счастливые минуты, которые вдруг неожиданно выпадали на их долю. Эти безумцы обычно одержимы только одним желанием разрушать, не знают, как и на что употребить свою силу, трусливы, жалки и в общем-то ни на что не способны. Они и жертвы и палачи одновременно и, как правило, умирают либо в полицейском участке, либо на больничной койке. Но какое тщеславие, какое невероятное тщеславие, в котором они не признались бы даже своей грязной подушке! На что надеялись? Чего хотели? Поверенными их бед, душевных терзаний, безысходной тоски и жалкого одиночества были не только стены их домов, но и все окрест живущие. Камило Тимотео питал большую слабость к своей любовнице и прижитым ею на стороне детям. «Они безумны. Я не в силах с ними справиться. Пусть живут как знают». Планы интеллектуалов и проводимые ими кампании за чистоту нравов наводили на него тоску, и в то же время он чувствовал свою несостоятельность, ведь у него своих планов не было, как не было ничего, что бы он мог противопоставить этим кампаниям.
Расположив к себе Гонзагу, Клаудино стал доверенным лицом в Бруске. Он редко появлялся там, но регулярно стал давать Тилии деньги. Однажды он по-дружески сказал:
— Живете как свиньи, а ведь могли бы жить припеваючи.
— Арендаторы не платят. Просят работу.
Гонзага хрустнул своими тонкими пальцами, выражая таким образом разочарование. Клаудино засмеялся:
— До чего же бедненькие!
До сих пор Гонзага и его братья считали себя почти нищими. Дела в Бруске шли хуже некуда. С голодухи собаки грызли сырую тыкву. На кроватях не было простынь, только старые домотканые накидки, которые носят женщины Алентежо. И вот Клаудино раскрыл им глаза: он сказал, что они, заложив недвижимость — а это так просто, — получат деньги. Смогут купить даже то, о чем и мечтать не смели, не говоря уже о самом необходимом, и жить как все люди, не ожидая милости от старика Камило Тимотео, который попросту их терпит. Когда все это дошло до бывшего владельца Бруски, было поздно что-либо предпринимать: имение попало в руки ростовщика, и выкупить теперь его было сложно. Это явилось еще одним доказательством полной беспомощности Камило Тимотео. Бруска была обречена на окончательное разорение.
— Вы меня обманули, — сказал сеньор Алена, обращаясь к Клаудино. — Я приказал вам купить Бруску для меня.
От этого «приказал» Клаудино покрылся холодным потом. Бывший владелец Бруски сеньор Алена дал понять, что такого соперника, как сын трактирщика, каковым являлся Клаудино, он не потерпит. Отец Клаудино действительно был трактирщиком. Говорили, что он на не совсем честных условиях сдавал внаем комнаты. Потом на него донесли, и он вынужден был уехать из городка. Гордиевым узлом в судьбе Клаудино была его женитьба на Изабелинье, держательнице бумаг и драгоценностей.
— Камило Тимотео не продает дом, — сказал он сеньору Алена. — Он хочет в нем умереть. Хочет быть погребенным под обломками Бруски. Именно так он выразился. Если бы он захотел, он мог бы привести его в порядок, но он не хочет. Мог бы обменять, но не меняет.
— Что же плохого ему сделала Бруска? — спросил бывший ее владелец, потрясенный услышанным.
— Этого я не знаю. И что он хочет, понять невозможно. Одержимые существуют, бесспорно, но с некоторыми из них можно поговорить, договориться. Этот же дьявол молчит, и все.
Бывший владелец Бруски был крайне раздосадован. К тому же разговор с Клаудино показался ему несерьезным; философы-скряги лишены воображения бедных философов, которые и в куске железа способны увидеть алмазную россыпь. Расстроенный сеньор Алена удалился. А поскольку в апреле он выдавал замуж свою дочь, то на какое-то время забыл и о Бруске, и о Камило Тимотео. На свадьбу он приглашал двух министров и четырех помощников секретарей, и его больше всего занимало, как из Лондона в Порто доставить свежей икру. Мне известно, что комедия с икрой — «особая честь иметь ее на столе» — еще никем не описана. Сеньор Алена не делал ставки на икру, нет; его предки ее не едали, но без форели — какая же свадьба! Тем более что сосед его, промышленник, достигший высот в искусстве производства пряжи и полосатой ткани, достиг не меньших высот и в гастрономическом искусстве. Он подавал на стол не только те самые соленые огурцы, о которых так подробно написано у Гоголя, но и икру, о которой в «Вечерах на хуторе близ Диканьки» сказано тоже, но меньше, гораздо меньше.
Тем временем в Бруске появился на свет еще один ребенок. Он был менее рахитичен, чем все предыдущие, потому что его отцом, как говорили в округе, был красавец кузнец, с голубыми глазами и черными густыми усами. В профессии кузнеца есть что-то мистическое. Еще с незапамятных времен боги наделяли этих людей необычайной силой. Кузница, где горит огонь, звенит наковальня, добела раскаляется металл, всегда производит впечатление на всех смертных. Что-то от священнодействия есть в этом занятии, связанном с неживой материей, которой искусные человеческие руки придают форму. Тилия, конечно, всего этого не понимала, и совсем не это толкнуло ее в объятия кузнеца. Тем не менее сын ее взял у отца красивую внешность и душевное спокойствие. Нет, умным он не был. Ведь ум неподвластен Вулкану — его нельзя выковать на наковальне.
