Акилино Рибейро - Современная португальская новелла
Человек в выцветшем пальто подумал печально: пятнадцать лет. Хоть сам был молод, он уже завидовал этому возрасту. Свежести, присущей этому возрасту. Ощущению здоровья, исходившему от этих голых ног в прохладе зимнего дня, клонящегося к вечеру. Алой яркости губ. Интересу, с каким девочка читала.
У него подгибались колени, хотелось сесть. Прежде чем прийти сюда, он прошел столько улиц. Поднимался по стольким лестницам, Столько раз возникало у него желание поскорей уйти, прервав на середине слова неискренней благодарности и неискренних извинений.
Как давно начался сегодняшний день! Он выпил стакан молока в закусочной. Был в двух конторах, где требовался практикант за поденную плату, и в старой школе на самой окраине города. Директором там был его старый товарищ по университету. Но в образе директора старый товарищ перестал существовать. Время шло, переплавляя людей на своем пути. Только ли время? Нет, не только. Человек в выцветшем пальто превосходно знал, что дело не только во времени. Причиною здесь — притупление совести, которое постепенно овладевало людьми, скрытое, но подавляющее ощущение угрозы, надвигающейся опасности, рассеянной повсюду, сосредоточение на собственных интересах и преступное равнодушие к окружающим. Каждый начал ревностно строить свой дом, оправдываясь тем, что, вообще говоря, невозможно обойтись без собственного дома. Но затем все начали расширять этот дом, украшать его, совершенствовать и в конце концов закрыли на замок. Нет, не старый товарищ по университету стоял тогда перед ним. То был директор школы, отвечавший ему с ненавистной вежливостью официального лица. Обещавший сделать все, что возможно. Спросивший адрес и номер телефона. Но старый товарищ тоже знал, что не одно лишь время воздвигло между ними столь непреодолимую преграду. Старый товарищ смотрел в сторону и был явно смущен, когда человек в выцветшем пальто подчеркнуто четко ответил, что у него никогда не было телефона.
И вот он здесь. И усталые ноги требуют отдыха и скамьи. Но нет скамьи. А будущему преподавателю не подобает сидеть на ступеньках в ожидании сторожа. У него всегда хватало сил ждать. Один знакомый уже говорил здесь о нем и обещал, что место будет. Знакомый, в которого он верил. Так что на сей раз он надеялся более чем когда-либо (он всегда надеялся более чем когда-либо). И в конце концов, он просит совсем немногого. Любой может быть школьным учителем. Любой ухитряется преподавать в двух или трех школах одновременно. Ему же достаточно уверенности, что у него будет каждый день обед, что он сможет выкроить эти пресловутые часы отдыха, на которых так упорно настаивают, и даже иногда показаться врачу.
И тогда все можно будет начать сначала. И через короткое время он снова сможет стать человеком, не чувствовать более этого постоянного дикого желания бежать прочь, за которое он сам себя ненавидел, но от которого никак не мог избавиться. Идешь по улицам в дырявых ботинках и испытываешь безудержный гнев против всех этих невидимых свидетелей твоих бед, которые, конечно же, прячутся за каждой дверью и каждым запертым окошком. И в то же время непостижимо тянет тебя войти, даже вбежать в первую открытую дверь первого попавшегося кафе, откуда не просунется враждебная рука, чтоб выбросить непрошеного гостя на улицу.
Солнце заливало парк и подступало к самым дверям. Лизало ему ноги, ласковым теплом расходясь по всему телу. Пальцы правой руки еще хранили сладкое ощущение мягкости детских волос Мануэлы, до которых он недавно дотронулся. Сладкое и почти чувственное. Нежное, пьянящее, подогретое солнцем.
— Сеньор, — послышался голос у него за спиной, — кого вы ждете?
Он вздрогнул. Так всегда: ждешь чего-то долго и терпеливо и в то же время боишься дождаться. И чем дольше ждешь, тем больше удивляешься, когда наконец достигнешь цели.
Пришла решительная минута, а с нею вместе — досадное предчувствие, что все обернется худо.
— Вы сторож? — спросил человек в выцветшем пальто. В глубине души он тайно надеялся, что это не сторож… Тогда все отложится еще на некоторое время.
Но тот сказал медленно и как-то испуганно:
— Да, сеньор, я сторож.
Испуганно, словно хотел прибавить: что ж из этого?!
Он был высок и худ. Но горбился и потому казался не выше пришельца. Пышные усы, порыжелые на концах от привычки вновь зажигать сигарету, когда от нее остался лишь крохотный окурок. Дряблая, высохшая, в морщинистых складках шея. И широкие мохнатые брови, под которыми поблескивали маленькие светлые глазки, глядящие на собеседника то ли сердито, то ли с любопытством.
— Директор уже пришел?
Сторож отозвался как автомат:
— Директор никогда не приходит раньше половины третьего.
Сказав это, он вынул свой табак и стал с недовольным видом скручивать цигарку. На посетителя он не обращал никакого внимания. Ему до смерти на доело глядеть на всех этих парней в выцветших пальто, которые приходили к директору.
— Послушайте, — сказал посетитель, глотнув воздух. — Вам не оставляли для меня письма?
— Письма?
И сторож направился в глубину приемной, где стояла черная конторка, и открыл верхний ящик.
— У меня тут три письма. Поглядите, может, одно для вас.
Человек в выцветшем пальто взял конверт, но не стал вскрывать при стороже. Он поблагодарил и пошел прочь, но, дойдя до конца парка, не выдержал. Ему показалось, что он уже учитель, и хотелось побыть еще среди своих учеников. Ребятишки скакали вокруг, бегали туда-сюда. Он торопливо разорвал конверт и вынул листок, ища глазами прежде всего подпись.
Вязальщицы разговаривали все громче, чтоб расслышать друг друга в шуме ребячьих голосов. Подходили все новые дети. Они отобедали дома и спешили назад в школу, чтоб успеть еще набегаться перед вечерними занятиями. Некоторые приходили одни. Других провожали. Девочек вели за ручку служанки в голубых и розовых фартуках, каждое утро собирающие их в школу, надевая им аккуратные школьные переднички, поправляя чулочки и заплетая косички.
Человек в выцветшем пальто с минуту молча смотрел на директорское послание. Весьма жаль, но просьба его не может быть удовлетворена в настоящий момент. Директор убедительно просил зайти еще. В последних строках искренне желал ему здоровья. Чтоб обязательно зашел в другое время. Чтоб оставил свой адрес и номер телефона.
Вот так, в тысячный раз подумал человек в выцветшем пальто, пускаясь в обратный путь, одни люди высасывают последнюю каплю крови у других. Они нас скручивают и выжимают. А когда в мгновенье последней боли упадет последняя капля, они с отвращением сметают нас с дороги и галопом проносятся мимо. Он думал так после каждой новой неудавшейся попытки.
Веселый звонкий колокольчик позвал детей в классы.
Несколько детишек побежало к навесу, где сидели вязальщицы, чтоб схватить со скамьи свои ранцы. Другие с веселыми криками продолжали беготню, покуда не прозвонил второй звонок. Никто не заметил молодого человека в выцветшем пальто — ни как он вошел, ни как вышел. Да и то сказать, путь их всех ведь так резко расходился с его путем.
Он толкнул уже знакомую поржавелую дверь и снова очутился в переулке. Много людей шло в сторону школы. Верно, учителя или служащие. И ученики, разумеется. А он шел в противоположную сторону, к выходу из переулка. Через открытые двери и окна виделась ему все та же картина: маленькие комнаты, забитые вещами, с занавеской, делящей тесное помещение надвое, о которых он позабыл в веселой суете школьного двора. Ничто более не удивляло его. Ни новая неудача, ни этот заброшенный переулок. Все это были неприятные неизбежности, к каким он привык, но к каким не хотел привыкать.
Медлительный шаг, каким он плелся по переулку, убыстрялся по мере того, как утверждалась в нем эта мысль: он не хотел привыкать. Иные опускались, иные кончали самоубийством. Нет, он не окажется ни среди первых, ни среди вторых. Он не хочет привыкать.
Бег его еще не кончен, он не должен останавливаться посередь дороги. Его попытки терпели неудачу одна за другой, но он будет крепок как железо. За целый день он не пробовал ничего, кроме утреннего стакана молока, но он будет крепок как железо. Кашель вновь одолел его два дня тому назад, но он будет крепок как железо. Ах, так ведь уж наступил час, когда пора лечиться отдыхом, подумал он с иронией. Последний врач, осматривавший его, так и сказал: отдых, отдых и еще раз отдых.
Вот и снова эта закусочная и старик с каштанами на противоположной стороне. Если б у него было больше денег, он купил бы несколько каштанов, чтоб съесть их по дороге. Он остановился и пересчитал то, что оставалось. Сквозь витрину закусочной он вновь увидел девушку за столиком в глубине. Короткая, узкая юбка все так же позволяла видеть голые колени, а напротив нее, спиной к окну, сидел мужчина, которого она подцепила. На столике стояло теперь дна блюда одно с сандвичами, другое с булочками.
