Акилино Рибейро - Современная португальская новелла
Когда кончалась суматоха обеденного времени — а здесь она была не слишком заметной: подавалась дюжина порций кофе, может, чуть больше, — когда кончалась суматоха обеденного времени, сеньор Лима освобождался. Он спокойно усаживался на свой ящик за стойкой, изредка поглядывал в газету, но больше смотрел на посетителей. Просто смотрел? Угадывал или слушал, о чем они говорят? Глазел на девушек, что приходили сюда позаниматься или пошептаться о своих любовных делишках? Этот способ убивать время был, несомненно, частью ежедневного ритуала сеньора Лимы. Совершенно пустая стойка, в руке газета, он сидит на ящике, читая или не читая, но то и дело поглядывает по сторонам, чтобы более или менее быть в курсе того, что происходит в кафе. В этот относительно короткий промежуток времени — назовем его временем чтения газеты — он занимался тем, что слушал разговоры — глаза устремлены в газету, сам же весь внимание, — я в этом уверен. Что же еще было в кафе на углу одного из главных проспектов города, о котором почти никто не знал? Что же там было еще, кроме пирожков, содовой и минеральной? Больше ничего. Нет, не так. Там можно было заказать еще кое-что. Настойку. Я не понимал тогда, в чем дело, но действительно, настоек всегда было вдоволь. Самых разных. Здесь они стояли на полках, на виду, — а ведь их вообще мало где подают.
Как я уже дал понять, сеньор Лима не знал, что такое спешка. Сам он никогда не торопился. А те, кто торопится, пусть оставляют свою спешку за дверью, заходя к нему. Так он и говорил тем посетителям, которые, не осведомившись о законах заведения, позволяли себе поторопить его. Все следует делать спокойно, без шума, без волнений. Тише едешь — дальше будешь, вот так-то. Посетитель входил, бросал взгляд на стойку, на сеньора Лиму, сеньор Лима видел, как тот вошел (или чувствовал это), видел, как тот сел (или чувствовал это), и только тогда — немного сутулый, приподняв правое плечо и стараясь не хромать на правую ногу — подходил к клиенту. Потом возвращался к стойке, варил кофе и так же невозмутимо ставил кофе на столик. Если просили чего-нибудь еще, разыгрывалась настоящая комедия. Но не будем забегать вперед. Допустим, у него просили сэндвичи. «Сэндвичей не подаю, — отвечал он непременно. — Есть пирожки, очень вкусные». А если их не было? Если не было пирожков? Если их не было, а посетитель продолжал требовать сэндвичей или хоть чего-нибудь съестного, сеньор Лима избавлялся от него с величайшей бесцеремонностью. «Дорогой сеньор, здесь рядом есть кондитерская, она вам подойдет куда больше». С напитками повторялась та же история.
— Прохладительного.
— Не держу. Не держу и не подаю.
— Одно виски.
— Виски? Не держу.
— Кружку светлого, пожалуйста.
— Пива не подаю.
Итак, что же можно было получить в его кафе? Я уже сказал. Чашечку кофе, пирожок…
Если посетитель спрашивал чего-нибудь еще, сеньор Лима приходил в дурное настроение. А вот настойку у него редко спрашивали. Он сам напоминал о ней некоторым завсегдатаям. «Рюмочку настойки? Той, что сзади?» Он предлагал одну настойку, другую, а потом пытал счастья. «Позвольте предложить вам домашней настоечки?» — «Домашней? — Посетитель, видя всю незатейливость его кафе, пугался. — Домашняя настойка?» — «Да, домашняя, а почему бы нет?» — «А какая?» — «Какая? Я же говорю, домашняя. Вот скажите мне, пожалуйста, вы ведь такой ценитель настоек: разве только на фабрике можно сделать хорошую настойку? Это чистейшее заблуждение. Настоящие настойки делаются дома. И еда и напитки лучше всего домашние. Тут меня никто не переубедит. Что можно сравнить с тем, что делается дома, собственными руками. Нет, приготовить еду и напитки по всем правилам, по-настоящему вкусно — этого машины не могут. Соблюсти пропорции, перемешать — это еще не все, этого мало. Главный секрет — руки. В них вся соль… Готовить напитки — это целая наука. Разве нет? Научить-то можно каждого. Но не каждый сумеет вдохнуть в настойку душу. Есть вещи, которым можно научиться, но что-то дается только отроду. А без этого и наука ни к чему. Можно всю жизнь учиться столярному ремеслу, но истинным художником так и не стать. Верно я говорю? Есть у меня домашняя настойка, чудо, а не настойка. И без всякой химии, которая в конце концов разрушает здоровье. Вы спрашиваете, какая настойка? Какая? Да нет у нее названия. Но если вам так хочется, назовем ее настойкой Лимы. Лима — это ваш покорный слуга». — «А из чего она?» — «Из чего, спрашиваете? А вот это уже мой секрет, секрет же — основа всякому делу. Но могу вам поручиться: тот, кто пробовал ее однажды, обязательно захочет еще. Если б я надумал сделать ей рекламу, так и написал бы: кто попробовал ее однажды, захочет еще, не пройдет и месяца».
Кофе и домашней настойки ему хватало с головой. Когда кафе заполнялось, он только больше сутулился и больше хромал. Величайшим наказанием для него было выбираться из-за стойки. Кто-то хлопнул в ладоши. Зовут? Ну и пусть. Надо сказать, что только новички позволяли себе подзывать его хлопком в ладоши, и он не спешил срываться с места. Дюжины посетителей было достаточно, более чем достаточно, чтобы вывести его из терпения. Когда по соседству почти одновременно закрылись два кафе, часть их завсегдатаев перебралась к сеньору Лиме. Их было немного, но все-таки. Вывески у сеньора Лимы не было, никто не знал, как называется его кафе. Даже мы, хотя посещали его уже довольно давно. Прохожий мог заглянуть сюда только по чистой случайности. Сеньору Лиме это было на руку. Если кто-нибудь все-таки заходил, то, выжидательно оглядевшись, присесть все же не решался. Старые столы, изъеденная жучком стойка, пустые полки, застеленные газетами, и этот человек, уже пожилой, в одной рубашке или в вязаном жилете, лысый, на вид пенсионер, и неудобные стулья, нелепые, жесткие, как камень…
Тот, кто вошел сюда в поисках уютного местечка, поворачивался и исчезал. А тот, кто решался войти, тратился здесь только раз и больше никогда не возвращался. Но студентам нравилось это тихое убежище, здесь никто их не беспокоил и не было объявлений, вроде: «После двенадцати заниматься запрещается». Вот и перекочевало сюда несколько студентов из закрывшихся кафе. Все здесь было скромно, почти скудно, зато сеньор Лима ценил этих посетителей, приходивших заниматься или писать. Больше того: его устраивали студенты. Это была спокойная публика — студенты приходили, спрашивали чашечку кофе и уже не мешали ему. Вечером они спрашивали еще по одному кофе и пирожков. Они не создавали никаких неудобств. Не докучали ему. При них он мог спокойно отдохнуть, прожевать свой обед, который сам готовил на керосинке, мог с трех до пяти тихо и праздно сидеть за стойкой. Иногда он засыпал, я нарочно следил за ним. Однако случались и неожиданности. Но об этом позже.
Именно в то время клиентура сеньора Лимы начала расти, а я стал заходить к нему почти всегда по пятницам и субботам. Тогда-то меня и заинтересовал этот человек: кофе он подавал в чайных чашках с другими блюдцами и объявил войну холодильникам, пирожки у него были только одного сорта, пива не было вовсе, бренди же только изредка, а особой гордостью его был большой выбор настоек, и прежде всего настойка собственного изобретения, про которую он с такой уверенностью заявлял: «Кто попробовал ее хоть раз, обязательно захочет еще, не пройдет и месяца», он за стойкой читал газеты, выписывал счета, обедал и спал после обеда — тоже за стойкой. Завсегдатаи уже знали его привычки. Во время послеобеденного отдыха тревожить его было нельзя. Только после пяти, а то и позже. Тогда он снова выступал на сцену. Потягивался, протирал глаза, сплевывал, откашливался — и вот уже снова был готов. Потом, выполнив программу этой части дня, снова затихал за стойкой.
Каким-то образом количество посетителей все увеличивалось, и это его раздражало. Заведенный порядок нарушался. Надо было бороться с этим, иначе вся его жизнь пойдет вверх дном. Обслуживаешь одного, обслуживаешь другого, бежишь к кофеварке, крутишь ручку — тр-тр, — чтобы не упало давление, и только соберешься чуточку отдохнуть, как застекленная дверь опять скрипит. И так целый день, кто же это выдержит. И вот я замечал, как он выбирается из своего убежища и с решительным видом становится в дверях. Через некоторое время появлялись какие-то два типа и с ними две дамочки. Да разве я не сам себе хозяин, как-никак времена рабства прошли. «Что вам угодно?» Что угодно? Хорошенькое дело, разве это не кафе? Или они ошиблись? «Да, это кафе, но ни кофе, ни напитков здесь нет. Кофеварка сломалась, а напитки все кончились. Вон рядом великолепное заведение, и обслуживают там прекрасно».
Но не мог же он, да и не хотел провести всю жизнь в дверях, преграждая путь непрошеным клиентам. И вот он опять прилип к стулу, а дверь закрыл на засов. «Вот что мне нужно», — пробормотал он, и кое-кто его слышал. «Вот что мне нужно» — зато никаких посетителей. Случайные люди, бог знает чего хотят. Пирожки такие, сэндвичи этакие, галлон того, галлон невесть чего, один напиток, другой напиток, и так без конца, да они святого из терпения выведут. Похоже, люди никак в толк не возьмут: не затем он здесь сидит, чтобы разбогатеть. Он предпочитает отдыхать, ну, и кое-какое дело иметь, не слишком обременительное. Вот так-то, черт побери. Его вполне устраивали постоянные посетители. Студенты и несколько писателей, которые являлись сюда после обеда пережевывать свою скуку. Эту лиссабонскую скуку, вернее, национальную.
