Белькампо - Современная нидерландская новелла
Я коротко пересказал речь летчика по-английски; при этом я — без всякого, впрочем, умысла — сильнее, чем собирался, подчеркнул сомнительность его выводов. Увы, мое выступление не имело успеха. Те, кто понял речь летчика, не слушали и переговаривались между собой; большинство же остальных, видно, и по-английски не понимали и смотрели на меня как баран на новые ворота; но, как бы там ни было, я выполнил свой долг. Чтобы снова привлечь внимание слушателей, я громко крикнул: мол, чем болтать, делали бы что-нибудь, например поддержали бы вон того старого немощного человека — ведь девушка уже совсем выбилась из сил. Несколько мужчин тут же подскочили к старикашке, оттерли девушку и подхватили его под руки. Остальные растроганно смотрели. Наконец можно хоть что-то сделать, пусть и не много. Я оказался в выигрыше: во-первых, самому мне уже не пришлось возиться со стариком, во-вторых, кое в чем я опередил летчика, ибо это предложение, конечно, должно было исходить от него. Кажется, почва для дальнейшего наступления была подготовлена.
Но я выжидал. Моя идея помочь старикашке произвела гораздо больший эффект, чем я предполагал. Взгляд у людей стал целеустремленным: они явно уже видели себя на пути к населенным местам. Мое предостережение, что, дескать, старик сейчас упадет, — это была находка, пришедшая из глубин подсознания. Я решил пока воздержаться от дальнейших речей, чтобы не портить произведенного впечатления, и стал прохаживаться взад-вперед около старикашки, а окружающие бросали на меня благодарные взгляды.
По-видимому, наш предводитель был задет. Все, что он думал, без труда можно было прочесть на его лице. Его подробный и серьезный отчет о нашем бедственном положении почти не дошел до слушателей, мое же вскользь брошенное, зато попавшее в самую точку замечание пробудило отупевших от отчаяния людей к жизни. Теперь столько народу разом поддерживало старика, что ему стало неловко, а потом он даже рассердился. А девушка сиротливо стояла сзади. Раньше она чувствовала, что кому-то нужна, но теперь это чувство перешло от нее к кучке людей, толкавшихся вокруг старика. Я пробрался к ней и сказал, указывая на него:
— Ваш отец?
Но он не был ее отцом. Обрадованная, что с ней заговорили, она рассказала мне все. Сперва ее откровенность удивила меня, я не ожидал симпатии с ее стороны: ведь всего каких-то полчаса назад произошел тот обмен репликами из-за сигареты. Но потом я сообразил, что всеобщее расположение ко мне захватило и ее. Кроме того, как позже выяснилось, ей тоже не нравилось поведение летчика — чисто интуитивно. Итак, вслушиваясь больше в голос, чем в слова, я все же узнал, что она не родственница старикашки — к нему ее привязывают чувство долга и благодарности и хорошо оплачиваемая работа секретарши. Мне приятно было звучание ее голоса и выбор слов, я сочувственно хмыкал и всякий раз, как она собиралась умолкнуть, с заинтересованным видом задавал новый вопрос. Под звуки ее голоса мне вдруг стало хорошо и уютно на мерзлой гренландской земле, и у меня пропала всякая охота искать выход из бедственного положения. Так продолжалось, пока она говорила; потом мы оба стали смотреть на возню вокруг старикашки, которого теперь поддерживали до того ретиво, что ноги его оторвались от земли. С несчастным видом он висел на плечах у своих мучителей — первый из нас, кто покинул гренландскую землю.
Наш командир меж тем оправился от ущерба, нанесенного его престижу, и избрал новую тактику. Вместе со стюардессой он обошел всех, чтобы учесть наличный запас продуктов. Идея здравая, однако бесплодная, ибо мало кто, отправляясь на аэродром, запасается хлебом и консервами. Другие члены экипажа залезли в разбитый самолет, чтобы опознать трупы и извлечь неповрежденные приборы — по крайней мере так думал я.
Я спросил молодую женщину, как она намеревается достигнуть обитаемого мира, но у нее на этот счет не было никаких планов. Несмотря на неприязнь к командиру, она все же доверяла ему. Его ведь специально обучали, и он уже бывал в подобных передрягах и лучше всех знает, где именно мы находимся.
— Вот этого-то я и не думаю, — сказал я и начал излагать свои аргументы против командира; при этом мои смутные ощущения обретали ясную, четкую форму. Мысленно спрашивая себя, зачем я это делаю, я нашел следующий ответ: ни под каким видом я не соглашусь подчиниться командиру. Это инстинкт самосохранения, ибо если я буду действовать на свой страх и риск, то у меня больше надежды выжить, чем в составе группы, слепо выполняя приказы командира; в решения, принимаемые сообща, и в голосование я тоже не верю; против командира никто не пойдет; я должен убедить эту женщину в своей правоте, чтобы и она наплевала на группу и пыталась спастись вдвоем со мной. Тогда все время испытания я буду находиться в ее обществе, что, несомненно, скрасит мне это испытание.
— Послушай, — сказал я, — как ты можешь доверять командиру, ведь он хоть и невольный, но все же виновник катастрофы. И разве мало того, что он француз? Высококультурный народ, конечно, но это не те люди, которые способны вывести из гренландских льдов. К тому же французы за пределами Франции очень плохо ориентируются, можно сказать, превращаются в слепых котят, а вдобавок не доверяют иностранцам, в сущности, всех их презирают. Они прямо-таки с молоком матери впитывают это чувство, и наш командир, конечно, тоже — уже из-за одного этого он не может нами руководить. Он не доверяет тем из нас, кто не француз, и думает, что мы не доверяем ему; он в большей или меньшей степени презирает нас, и это, конечно, подтачивает его чувство ответственности: ведь если мы и погибнем, так, в конце концов, мы же всего-навсего иностранцы. И его неумение ориентироваться за пределами Франции сыграет свою отрицательную роль: он может недооценить опасность, а может и вовсе не заметить ее. Ты скажешь: а вдруг он исключение? Конечно, не все французы одинаковы, но нам нельзя рисковать. Кроме того, у меня есть причины считать, что он как раз типичный представитель, а не исключение. В его речах я чувствую жажду власти и славы. И разве не он несет ответственность за то, что у нас загорелся мотор? Со всяким может случиться, согласен, но ведь очень возможно, что он допустил оплошность.
Тем временем я все сильнее влюблялся в нее: она была американка, стройная, красивая, с рыжеватыми волосами и белой кожей, какая часто бывает у рыжих.
— Я уверен, все его решения будут неправильны, все попытки спасти нас будут неудачны. Если у него что и получится, то лишь по чистой случайности, а ведь на случайность рассчитывать нельзя. И не надо жалеть остальных! Своя рубашка ближе к телу, хотя, конечно, если я, проходя мимо, увижу, что кто-то тонет, я его спасу. Я только хочу сказать: если люди от недостатка сообразительности и избытка стадного чувства с открытыми глазами шагают навстречу гибели — пусть их! Речь идет о том, спасать ли свою голову или позволить, чтобы тебя погнали в могилу. Имей смелость выглядеть несимпатичным и эгоистом, если таким образом ты можешь спасти человеческую жизнь — хотя бы свою собственную. Я скажу тебе, в чем состоит мой план. Исходя из того, что командир наверняка решит неправильно, надо поступить наоборот — я предполагаю, что это приведет к спасению. Допустим, он прикажет идти в какое-то им выбранное место — а как раз это он, наверное, и прикажет, но это будет заведомо неправильно, он ведь не знает точно, где мы находимся, — так вот, тогда мы остаемся здесь и ждем помощи с воздуха. А если он прикажет остаться здесь, надо отправиться в путь и быстрым маршем достичь ближайшего населенного пункта. Очень может быть, что вон за теми холмами лежит эскимосская деревня или американская военная база. Тогда мы вдобавок спасаем и всю группу. Американцы вышлют аэросани, трактора и даже вертолеты и всех спасут. Наши имена в газетах, огромные шапки: ОНИ НЕ ПОТЕРЯЛИ ГОЛОВУ, фанфары, медали…
Я перевел дух и стал ждать ее ответа. Она в задумчивости смотрела в пространство. Я взял ее за локоть и, постаравшись вложить в свой голос как можно больше теплоты, проникновенно сказал:
— Пойдем со мной.
— Не знаю, — произнесла она, — право, не знаю. Мне кажется, безопаснее быть вместе со всеми, что бы они ни делали, потому что все друг другу будут помогать. К тому же большую группу людей легче заметить, чем одного человека. Честное слово, не знаю, что сказать. Думаю, все же в таких случаях люди должны держаться вместе; я слыхала, что тех, кто отделяется, даже идут искать. Командир и не разрешит нам остаться. Он принудит нас идти вместе со всеми. А потом — я должна быть с мистером Лейном… — Последнее явно только что пришло ей в голову, она устыдилась, что не подумала об этом в первую очередь, и потому стала спорить со мной: — По-твоему, командир не сумеет нас вывести? Напрасно ты его недооцениваешь. Он француз — ну и что? Наверное, все, что ты говорил про французов, вздор; по крайней мере я этого никогда еще ни от кого не слыхала. По-моему, это все предрассудки.
