Белькампо - Современная нидерландская новелла
Когда Таке предлагает ему совершить второй марш-бросок к бару, он вскакивает и с жадностью вливает в себя полный до краев стакан.
— Я всегда ограничиваюсь двумя стаканами, — говорит Таке, — но ты можешь спокойно выпить третий, мне не жалко. Даже если ты выпьешь всю бутылку, не страшно, я куплю новую и поставлю в бар вместо этой.
— Тогда еще полстаканчика, — говорит Яхек и вдруг икает. Ему страшно неловко, но Таке только смеется. «Ну что за славный малый», — думает Яхек; он растроган до слез. И почему только он раньше боялся этих людей, в них ведь совсем нет той подозрительности и недоброжелательности, которая царит на третьем этаже. Эти люди сидят на самом верху, им некого опасаться, и он, Яхек, теперь один из них.
Третий стакан быстро выпит, бар снова закрыт, и они возвращаются к креслам. Яхек замечает, что движется зигзагами; это кажется ему очень забавным. У него нет никакого опыта в этой области, и он не понимает, что скоро будет пьян в стельку. В воздухе возникает какое-то золотое свечение, все вокруг лучится благожелательностью. Глаза Яхека снова увлажняются, ему хочется плакать от радости. Он даже хлопает менеера Таке по плечу и начинает сбивчивый рассказ о том, что он собирается делать в Иньямбане. Ему жарко, лицо его раскраснелось. Таке, окутанный туманом своего склероза и захмелевший после двух стаканов первоклассного хереса, приходит в восторг и временами хихикает, как ребенок.
Яхек собирается перейти к тому, что он будет делать с женской прислугой, — может быть, Таке даст ему какой-нибудь совет, — но тут ему становится немного душно.
— Откроем окно? — предлагает он.
— Валяй, — говорит Таке, идет впереди Яхека к окну и распахивает его широким жестом. Дождь все еще моросит, но погода уже не кажется такой унылой. Яхек глубоко вдыхает холодный воздух и в безмолвном восхищении смотрит на море мокрых крыш и узор блестящих улиц, чувствуя себя властелином всех этих букашек, что копошатся там, внизу.
— Знаешь, чем я иногда занимаюсь? — спрашивает Таке с таинственным видом.
— Ну? — Яхек заранее смеется.
— Я кидаю вниз сигарные окурки, — говорит Таке, сияя. — Обхохочешься, люди никак не могут понять, откуда эти штуки взялись. Самое интересное, конечно, когда окурок упадет кому-нибудь на голову: человек иной раз подпрыгивает на целый метр. Давай попробуем?
Яхек, едва ворочая языком, соглашается, ему кажется, что это ужасно веселая игра. Тако идет к креслу, возле которого стоит кожаный портфель. Яхек ковыляет за ним и видит, как Таке достает из портфеля целлофановый пакет, набитый окурками.
— Я специально собираю их, — говорит он, — они идеально подходят для этого дела: достаточно тяжелые и вместе с тем не такие твердые, чтоб по-настоящему ранить кого-нибудь. Пошли.
Они возвращаются к окну, и Таке, посмеиваясь, бросает первый окурок, который падает на улицу, никем не замеченный.
— Мимо! — ликует Яхек. — Теперь я.
Он берет окурок из мешочка и выжидает, пока на тротуаре далеко под ними не показывается довольно большая группа людей. Тогда он бросает окурок, и оба высовываются в окно, чтобы проследить за его падением. Они теряют его из виду — слишком они высоко, — но один из прохожих внезапно отскакивает в сторону.
— Попал! — кричит Таке и, мыча от смеха, хлопает Яхека по плечу. Яхек теряет равновесие, подоконник низковат и не может удержать его. Он чувствует, что сейчас вывалится, его обуревает панический страх, он пытается за что-нибудь уцепиться и хватается за руку высунувшегося из окна Таке. Тот тоже теряет равновесие, и вместе они медленно вываливаются из окна, вместе начинают свой последний бросок в глубину, вслед за окурками.
Они пролетают мимо окна Бастенакена, но он их не видит: с лупой в руке он склонился над редкой почтовой маркой, раздумывая, покупать ее или нет. Но Фоогт, двумя этажами ниже, как раз смотрит мимо посетителя в окно. К своему изумлению, он видит, что старший из директоров рука об руку с новоиспеченным заместителем заведующего производством делают сальто-мортале на уровне окна, и тут же начинает размышлять о том, как гибель этих двоих скажется на его собственном положении.
ЧЕЛОВЕК БЕЗ СТАДНОГО ИНСТИНКТА[17]
Я терпеть не могу самолеты. Наверное, это отвращение осталось у меня со времен войны. Всякий раз, как я слышу гул самолета, хотя бы рекламного, я замираю в ожидании залпов зениток, стрекота пулеметов, воя бомб. Пренеприятное чувство. А летать самолетом для меня — мука, которую я терплю только ради того, чтобы быстрее достигнуть цели. И на этот раз жизнь снова подтвердила обоснованность моего недоверия к летательным аппаратам.
Мне надо было как можно скорее вернуться из Токио домой. Первый самолет, на котором я мог улететь, принадлежал компании «Эр Франс». Сначала я хотел было подождать другого, потому что французский самолет наверняка никуда не годится, но на следующие рейсы все билеты были проданы. Меня высмеяли за мое предубеждение — я решился и взял билет.
Огромный самолет, восемьдесят пассажиров. Летит в Париж через Северный полюс — шутка ли? Я весьма предусмотрительно забился в самый хвост (там больше надежды в случае чего остаться в живых), испуганно жевал все замысловатые бутерброды, пил все напитки, которые мне предлагали, и ждал, когда самолет рухнет на землю. Я не решался смотреть в окно, читал какой-то журнал, не воспринимая прочитанного, нервно раскачивал ногой — словом, вел себя так, как всегда веду себя в самолете.
И вдруг, едва стюардесса своим красивым голоском объявила, что мы пролетаем над Гренландией — все при этом посмотрели вниз, — моторы закашляли, затрещали и выяснилось, что один из них загорелся. Приятного тут мало: мы со страхом смотрели, как один мотор отделился от крыла и рухнул вниз, а крыло воспламенилось. Настроение у пассажиров сильно упало, некоторые молились, мое же состояние было самым тяжелым — я весь побелел, вцепился в привязной ремень и в панике закричал: «Выпустите меня!» Бледные стюардессы поспешили ко мне. Я вскочил и побежал по проходу, но в это время самолет резко качнуло, я ударился обо что-то головой и упал без сознания. Должен честно признаться: в критических обстоятельствах от меня мало толку. Но могу сказать, что и в обычных условиях я тоже не лезу людям на глаза.
Снежные просторы Гренландии. На заднем плане — обгоревший остов самолета. Тридцать человек в растерянности сгрудились вокруг дюжего командира корабля. Наша жизнь была в его руках, но я не чувствовал к нему доверия. Когда я говорил, что французские самолеты никуда не годятся, надо мной смеялись. Ну и кто оказался прав? А теперь вы хотите, чтобы я доверял французскому пилоту с внешностью киногероя тридцатых годов? Я не виню его за аварию — конечно, он не поджигал мотора. Но и не считаю, что он способен вывести оставшихся в живых к населенным местам.
— Надо смотреть правде в глаза. — Летчик бросил жгучий взгляд из-под темных бровей на продрогшую толпу. — Мы далеко отклонились от курса. Мы хотели обойти бурю. Как правило, обо всех изменениях курса тут же сообщается на аэродром. Но было ли это сделано в данном случае? Нет, не было.
Он выжидательно и свирепо оглядел своих слушателей. Все молчали, да и что скажешь, когда ответственные лица признаются в своей несостоятельности! Я так разозлился, что головная боль у меня почти прошла. Я громко крикнул: «А почему?» — и хотел присовокупить пару крепких ругательств, но не вспомнил их по-французски. Вместо того чтобы прямо ответить на мой вопрос, летчик скорчил такую рожу, как будто с трудом сдерживается, и попросил дать ему договорить:
— Не перебивайте меня, у нас очень мало времени.
Надо бы, чтоб ООН запретила французам водить самолеты.
— Итак, — продолжал летчик, — на аэродром об изменении курса не сообщено. Радисту было приказано это сделать, но у него в аппаратуре оказалась небольшая поломка, он как раз устранял ее, когда произошла катастрофа. Может, он и успел передать радиограмму, но спросить у него об этом уже нельзя, потому что наш храбрый радист погиб. Мы были слишком далеко от аэродрома, чтобы нас могли нащупать радары, так что и на это надеяться нечего. Итак, мы должны исходить из того, что на аэродроме ничего не знают об аварии и даже когда поймут, что с нами что-то случилось, то не будут знать, где нас искать. Они начнут искать нас в районе обычного курса. И не пойдут. Мы находимся на сотни километров в сторону. Конечно, на аэродроме знают, что по курсу у нас была буря, они сами нам о ней сообщили, и, не найдя нас, догадаются, что мы отклонились. Но в какую сторону? Вправо или влево? Это им неизвестно, так что они будут искать нас и там и там.
Он перевел дух.
— Прекрасно! — крикнул я. — Хватит, я уже все понял. Значит, надо сидеть сложа руки и ждать, пока нас найдут? Ну и организация, просто прелесть!
