Осаму Дадзай - Современная японская новелла 1945–1978
За исключением Юмимаро, мнение которого было не в счет, Фудзиути, пожалуй, был единственным, кто не примирился с появлением Тикусы. Не потому ли, что ее прошлое было никому не известно? Фудзиути упорствовал в своих подозрениях, тщетно разнюхивал и в конце концов решил разложить гадательные палочки. Однако палочки будто кто-то перемешал. Густой туман застлал глаза. Фудзиути истолковал это как дурное предзнаменование. Словно одержимый, он еще упорнее выслеживал Тикусу, даже пытался читать по очертаниям полога. Но недоброе таилось скорее в глазах самого Фудзиути.
Во дворце любители охоты сокрушались о том, что благодатные дни осени проходят без толку.
Как-то утром два молодых человека, разговаривая, смотрели в прозрачное высокое небо.
— Неужели в такой прекрасный день птицы и звери так и будут разгуливать на воле?
Похоже, наместнику нет дела до этого.
— Что ж, так и должно быть. Ведь с той ночной охоты наместник вернулся с красивой добычей. Кажется, Она пришлась ему по вкусу.
— А таким, как мы, со своими скучающими стрелами и деться некуда.
— Ты это про какие ж стрелы? Может, они Уцуро-химэ приглянутся? А?
— Нет уж, уволь!
Они в один голос рассмеялись. Эти двое разговаривали в закоулках дворца, и поблизости никого не было, так что никто не должен был слышать их шепот. Тем не менее вскоре обоих позвали к наместнику, и они послушно направились в сад.
К ним вышел Мунэёри с луком в руках.
— Ну, а теперь скажите-ка вслух, о чем вы только что шептались!
Оба побледнели.
— Добыча — это не только дичь. И не обязательно отправляться на охоту, чтобы найти мишень для лука.
Молодые люди, павши ниц, просили наместника о пощаде. Мунэёри хладнокровно вонзил стрелы в распростертые у его ног спины и стал топтать их, потом намотал их волосы на конец лука.
— Запомнили? Никогда не забывайте!
Похоже, он внушал это самому себе.
В это время из галереи раздался голос:
— Ай да молодец!
Там стоял Юмимаро.
— Ну, наконец-то наместник понял предназначение лука и стрел. Лук создан, чтобы убивать живое. И живое — это не только какие-то там птицы и звери, это люди, живущие в этом мире. Коли познал убийство — обязательно должен убивать. Убивать все больше и больше. Твои руки не пресытятся этим делом. Ты не будешь знать усталости. Запомнил?
Юмимаро уже повернулся спиной и, волоча ногу, уходил в глубь галереи, когда Мунэёри, сверкая глазами, злобно вперился ему в спину. Человек, который превосходит его в скорости и дальности стрельбы, уходит без всякого почтения, уходит туда, где стрела его не настигнет. Это была спина дерзкого врага. Именно его надо поразить и взять над ним верх. Мунэёри снова вскинул лук и крикнул:
— Эй, дядя! Я понял твои наставленья!
Лук зазвенел, пустив две стрелы. Слившись воедино, они в мгновение ока должны были пронзить удаляющуюся спину. Но Юмимаро вдруг подскочил на одной ноге и на лету поймал стрелы.
— Дурень!
Придерживаясь за столб, Юмимаро оглянулся, держа в руках стрелы.
— Секрет стрельбы двумя стрелами изобрел я. Поскольку ты подавал кое-какие надежды, я открыл тебе его. Так неужели тебе неведомо, что стрела направляющая и разящая, соединясь воедино, бьют без промаха? Как же ты посмел стрелять в меня способом, которому я тебя обучил. Скверная это забава!
Юмимаро с хрустом переломил стрелы и швырнул их наземь. Спина его скрылась из виду.
Мунэёри закусил губу. У ног его струилась кровь, вытекшая из двух мертвецов. Вдруг он почувствовал, что поблизости стоит кто-то. Он поднял глаза. Пригнувшись, Фудзиути наблюдал за ним из-за деревьев. Когда он сюда прокрался?
— Фудзиути!
— Да, ваша милость!
— Посади здесь, где пролилась кровь, пурпурные астры.
— Вы изволите говорить…
— Пурпурные астры. Это цветы памяти, они не дают ничего забыть.
С этими словами Мунэёри было пошел прочь. Фудзиути нерешительно окликнул его:
— Господин наместник…
Но когда Мунэёри повернулся к нему, тот отвел глаза, словно бы раскаиваясь, и пробормотал что-то невнятное. Затем, наконец, не вытерпев, он решительно сказал:
— В ту ночь господин наместник все же побывал на скалистой горе.
Для такого осторожного человека, как Фудзиути, это прозвучало слишком взволнованно. Мунэёри неотрывно смотрел ему в глаза.
— Ты это понял, подглядев сегодняшнее убийство? Ну и что из того, если я побывал там? Никто тебя за язык не тянул. А вот себя ты этими словами выдал — мне теперь ясно, откуда ты родом. Случается ведь, что человек с другой, нечистой кровью нарушает законы своей земли, ему по душе чужие обычаи и он с чьей-нибудь помощью втирается в доверие.
Фудзиути молчал. В глазах его была ненависть.
— Злобный пес! — вырвалось невольно у Мунэёри. И, более не оглядываясь, он быстрыми шагами вошел в покои. Там, в затененном углу, ждала его Тикуса.
— А ведь раньше вы не изволили так поступать… — проговорила она.
В словах ее был явный упрек, но ее ласковая приветливость таила в себе нечто, толкавшее на еще более страшные преступления. Между тем взгляд Тикусы был по-прежнему ясен и чист, и о чем она думала в это время, Мунэёри не знал.
— Эти двое — пустяки, безделица! А сколько еще будет! Нужно много крови, чтобы утолить жажду моих стрел. Много больше, чем ты думаешь.
Мунэёри поднял Тикусу на руки и усадил к себе на колени.
— Какая же ты умница! В целом свете нет такого всезнающего и проницательного человека. Нет в провинции уголка, который укрылся бы от твоих глаз и ушей. Все равно как нет жертвы, которая избежала бы моей стрелы. Благодаря тебе я, не сходя с места, проникаю в большие и малые тайны. У нас не будет недостатка в добыче. Едва ты скажешь, что есть люди, которых нужно покарать смертью, судьба их предопределена — моя стрела в спину. А если таких не будет — сгодится любой, кто подвернется под руку. Зоркости твоих глаз и чуткости ушей будет равна мощь моих рук. Нет — руки должны простираться даже дальше твоего взора и слуха.
Словно собираясь что-то сказать, Тикуса вдруг задрожала всем телом. Когда Муиэёри попытался успокоить ее, она обвисла у него в руках и подняла побледневшее лицо. Вдалеке послышался лай собак. Он быстро приближался. Муиэёри уже отчетливо слышал его.
— Куромару!
Дни тянулись за днями, а Куромару был по-прежнему лишен радости носиться по горам и равнинам за хозяином. К тому же ему было запрещено подходить к хозяйским покоям. Дело в том, что Тикуса питала необычайное отвращение к собакам. Куромару отдали на попечение слуг, но запреты были бессильны. Его привязывали на веревку, он перегрызал ее. Тогда на железной цепи его упрятали за ограду. Что же стало с цепью, если неистовый лай Куромару раздается совсем рядом?
Мунэёри вышел на галерею. Куромару бушевал в саду, яростно раздирая траву и вздымая фонтанчики земли. Слуги, вооруженные палками, пытались усмирить пса, но тот, отшвыривая палки, не подпускал к себе. Один из слуг, упав перед Мунэёри на колени, сказал:
— Кто-то незаметно снял его с цепи, вот и случилось такое.
— Чьих это рук дело?
— Не знаю.
Мунэёри вспомнилось лицо Фудзиути. Завидев хозяина, собака отчаянно залаяла и стремглав бросилась к нему. В траве метнулась черная тень. В мгновение ока стрела, пущенная наместником, пронзила собачью спину. В тот же миг в глазах Мунэёри ожила картина того дня, когда он у горной реки застрелил лисичку. Видение тут же исчезло. Но Мунэёри, словно бы вдогонку ему, пустил еще одну стрелу. Она вонзилась псу в загривок, и Куромару лег ничком.
VIIНе прошло и пяти дней, как земля в саду, впитавшая обильную кровь, поросла пурпурными астрами. Цветов было по числу сраженных его стрелой людей. Смерть была неизменным наказанием, даже если виновник не заслуживал ее. Гибли не только приближенные и слуги, из разных уголков провинции людей волокли в замок на смерть. А когда жертв слишком много, среди них попадаются и неповинные. Случалось так потому, что Мунэёри, если целился в спину, не разбирался, виновен или невиновен этот человек. То, что стало для него привычным делом, пугало Тикусу. Дело в том, что о различных секретах Мунэёри узнавал от нее, но напраслину Тикуса не возводила. Для тех, о ком она говорила, смерть была уже не страшна. Но Мунэёри убивал без всякой причины и тех, о ком она словом не обмолвилась. Ее зрение и слух были больше не нужны сильным рукам Мунэёри. Охота на живых людей. Новый вид охоты, подобно внезапному урагану, поверг в ужас и замок, и всю провинцию, но именно у Тикусы, казалось бы, единственной, кому не было до этого дела, сердце изнывало от боли за других, словно его пронзали невидимые стрелы.
Однажды ночью, в спальне, Мунэёри, крепко сжимая Тикусу в объятиях, сказал:
— Только повстречав тебя, я впервые почувствовал, сколь прекрасен и неповторим мир, понял радость жизни. Когда я думаю, что эту мудрость открыла мне ты, она еще сильнее захватывает мою душу.
