Осаму Дадзай - Современная японская новелла 1945–1978
Однажды ночью, в спальне, Мунэёри, крепко сжимая Тикусу в объятиях, сказал:
— Только повстречав тебя, я впервые почувствовал, сколь прекрасен и неповторим мир, понял радость жизни. Когда я думаю, что эту мудрость открыла мне ты, она еще сильнее захватывает мою душу.
— Хоть вы и говорите так, я не понимаю вашего поведения.
— Уж не хочешь ли ты сказать, что тебе не нравятся мои поступки? Что за странные речи я слышу?! Стреляя, я думал, что это доставляет тебе удовольствие.
— Вы считаете меня настолько жестокой?
— Нет, именно потому, что в глубине твоего сердца есть жалость, я выпустил кровь даже из своего Куромару.
Мунэёри говорил ласково, но в голосе прозвучала твердость. Чувствуя, что Тикуса собирается возразить, он мягко прервал ее:
— Ну, это дело мое! Не будем говорить о нем на любовном ложе! Не всякие разговоры в спальне становятся любовными. Единственное, самое прекрасное в мире это твое обнаженное тело. Ну, иди ко мне, ближе! Вот оно, бесценное сокровище!
Мунэёри не лгал. С первой же ночи, как он привел Тикусу в свою спальню, то, что когда-то в Уцуро-химэ казалось ему грязным, сразу превратилось в источник радости и наслаждения. Любовь мужчины и женщины. Этот прекрасный путь распахнулся вдруг перед Мунэёри. Нежное тело Тикусы было исполнено самых удивительных тайн. Каждую ночь она с вдохновенным искусством ласкала Мунэёри, но утром в нем с новой силой начинала бурлить жизнь, он снова брался за лук. Единственное, что не нравилось Мунэёри, это строгий запрет на свечи. Он хотел вдоволь налюбоваться обнаженной Тикусой, но она не любила свечей, боялась даже неверного лунного света, проникавшего в спальню.
— Тикуса, мне хочется рассмотреть тебя всю до кончиков пальцев.
— Нет.
— За окном ярко светит луна, почему бы ей не заглянуть к нам? Раз ты говоришь «нет», мне еще сильнее хочется посмотреть.
— Нет.
— Но я хочу.
— Нет.
Слова блуждали в темноте.
Тело Мунэёри пылало от желания. Он крепко обхватил тело Тикусы.
— Смотри-ка! — в самый сладостный миг вскрикнул Мунэёри и, мгновенно схватив изголовье, бросил его в полог. Там в эту ночь он тайком подстроил хитрость. Полог с шуршанием упал. И в тот же миг в спальню из широко раскрытой галереи волнами хлынул лунный свет.
— А-а-а!
Тикуса, горестно вскрикнув, кинулась было прочь, но Мунэёри опрокинул ее и, схватив за волосы, поставил на колени. На сияющей юной свежестью спине жалобно зияла рана, явный след от стрелы.
— Стой, лисья нечисть!
Эти слова, похоже, острее стрелы укололи Тикусу, Она уже не пыталась бежать. В лунном сиянии на некоторое время воцарилась тишина.
Мунэёри поднялся, набросив одежду на Тикусу и, обняв ее, ласково сказал:
— О, Тикуса! Прости! Мне нужно было хоть раз увидеть твое тело. Я огорчил тебя, но я не мог иначе. Повернись ко мне!
Тикуса гордо вскинула голову.
— Вы уже изволили видеть мой подлинный облик! Я едва избежала вашей стрелы тогда у горной реки. Теперь снова на волосок от смерти.
Мунэёри рассмеялся.
— Да как же можно убить такую красавицу! Не найдется у меня такой стрелы. Единственное, чего я хочу, — это всегда быть с тобой.
— Даже после того, как узнали мое истинное обличье?
— Да ты стала мне дороже прежнего, когда я узнал, что ты лиса. Именно сегодня, в лунном сиянии, я полюбил тебя всей душой.
— Это меня то? А ведь я затаила сильную обиду на наместника. Чтобы отплатить врагу, я нарочно обернулась девушкой и познакомилась с ним, чтобы напустить на него порчу.
— Что ж, обида твоя понятна. А что ты называешь порчей? Если ты имеешь в виду то, что ты открыла мне на многое глаза, так это благодеяние.
Тикуса вздохнула.
— Лисьи чары позволяют мне без труда видеть и слышать все, что происходит во дворце и во всей провинции. Я разоблачала тайны, мутила воду и с преданным видом докладывала только о дурном единственно для того, чтобы в конце концов погубить наместника. Если наместник посвящен во все тайны и до его ушей доходит все злословие, это приводит его к неверным шагам. У меня на уме было только одно — влить яд сомнений в душу наместника, толкнуть его на скользкий путь ошибок, жестоких поступков и посеять раздор между наместником и его подданными. Не говоря уж о том, что каждую ночь я соблазняла вас, тянула в пучину разврата, потому что задумала высосать у вас жизненную силу до последней капли. Неужели такое коварство не отвращает вас?
— Ну что ты! Именно поэтому я думаю, что ты самое прекрасное создание в мире.
Тикуса, которую Мунэёри все еще притягивал к себе, задыхаясь, прижалась к его груди.
— Сейчас все мои замыслы представляются мне глупым женским, нет, лисьим, коварством. Соки вытянули из меня, удовольствие даровано опять-таки мне. А у наместника с наступлением дня мужская сила не идет на убыль. Она-то и удерживает меня в мире людей. Это желанное сокровище для меня, неискушенной. Вопреки моему заветному желанию, в провинции нет человека, который бы ненавидел наместника или таил на него злобу. Единственное, что доставляет удовольствие наместнику, — это убийство, а именно убийство не знает слабостей и ошибок. Люди смотрят на это как на божий гнев, трепещут от страха и примиряются с мыслью об ожидающей их смерти. Ловушка, в которую я решила вас заманить — удача в дурных делах. Но колдовству моему далеко до силы рук наместника. Перед наместником преклоняются, как перед духом зла.
Мунэёри, содрогнувшись, кивнул в знак согласия.
— Дух зла, значит. Это ты хорошо сказала. Дух зла. Это, пожалуй, именно то слово, которое я искал. Я должен соответствовать ему своими поступками. В этом мире, стало быть, я единственный человек, ставший духом зла. И ты говоришь, что не любишь меня.
— Вы мне теперь еще дороже. Мне кажется, что в мою душу проникла человеческая жалость. Единственный господин, которому я должна служить, — это наместник.
Луна становилась все ярче, и в лунном сиянии они еще раз дали друг другу клятву в любви, но на этот раз не на словах.
VIIIНа следующее утро, едва поднявшись, Мунэёри вышел в сад и позвал слугу.
— Поди к дяде, скажи, что я жду его.
В это время к нему подошел Фудзиути. Силясь угадать настроение наместника, он исподтишка глянул ему в лицо, а потом заговорщически зашептал:
— Господин наместник! Будьте осторожны! Ведь господин Юмимаро посягает на вашу жизнь.
Мунэёри хладнокровно бросил ему в ответ:
— Уж не твои ли гадательные палочки сулят мне смерть?
Тут появился Юмимаро. Завидев его, Мунэёри крикнул:
— A-а, дядюшка! Не сгожусь ли я на мишень для твоего лука? Подставлю-ка я спину твоей стреле!
Юмимаро, не отвечая, схватился за лук со стрелами. И вот стрелы выпущены — две по одной прямой — и летят к спине Мунэёри. Мигом развернувшись, Мунэёри на лету поймал стрелы. Но, оглянувшись, он увидел, что Юмимаро безмолвно уходит прочь.
— Послушай, дядя! Я еще раз попробую сделать то, что сделал тогда. Теперь мой черед стрелять в твою спину, дядюшка!
Юмимаро даже не замедлил шага. Спина его, похоже, издевалась над Мунэёри.
— Думаю, это твой последний смех!
Пущенные Мунэёри две — нет, три стрелы, блеснув на солнце, слились воедино. Юмимаро ухватил две стрелы и, поняв, что есть еще третья, подпрыгнул на одной ноге и молнией метнулся в сторону. Но и стрела, молнией настигая добычу, тоже метнулась за Юмимаро и вонзилась ему в спину.
— Щенок! — простонал Юмимаро, падая наземь.
— Зверь! — крикнул в ответ Мунэёри и, подскочив, пнул ногой его в спину. Он пинал и топтал Юмимаро, пока его седые волосы не почернели от земли.
— Запомнил, Юмимаро? Никому не дозволено превосходить меня. Стрела направляющая и стрела разящая — это коварство зверя. Третья стрела — это мое изобретение. Это стрела злого духа. Знание, убийство и дух зла — эти три стрелы, слившись воедино, изменяют мир по моей воле. Помни это даже в аду!
Позвоночник Юмимаро хрустнул под ногами Мунэёри, кровь, хлынув изо рта Юмимаро, обагрила землю.
— Это место должно порасти пурпурными астрами.
Мунэёри собрался уходить, но почувствовал на себе чей-то взгляд. Оглянувшись, он увидел Фудзиути.
— Фудзиути! Ведь никому не дозволено стоять за моей спиной и подглядывать.
Фудзиути испуганно отступил назад, натолкнувшись на дерево. Мунэёри, указывая на тело Юмимаро, сказал:
— Смотри! Рассмотри как следует спину этой дохлой твари. Раскрой глаза и посмотри, что у него на спине.
Однако глаза Фудзиути не увидели ничего, кроме окровавленной спины. Он не понимал, что хочет сказать ему наместник.
— На твоих гадательных палочках, похоже, не видно.
Фудзиути тайком пытался угадать по палочкам. Но они что-то темнили, да и в глазах у Фудзиути было темно.
