Алексей Лукьянов - Миленький
Эмалированные ведра тоже имелись. Таська сполоснула их из шланга, наполнила и поставила воду греться на солнцепек. Поднявшись по лестнице, засунула шланг в огромный сварной бак на ножках, установленный у самого забора, – видимо, там лейтенант грел воду. Пусть наполняется, пока она будет копать.
И только после этого, поплевав на ладони, взялась за черенок.
У них с Хомяком тоже был участок. Хомяк интересовался агрономией, смотрел передачи, читал специальную литературу.
– Культурный человек должен сам уметь о себе позаботиться, – говорил он, перекапывая участок.
Ладони у Хомяка, вообще-то бухгалтера по профессии, были жесткие и твердые, несмотря на весь беззащитный и никчемушный вид. Хомяка все уважали за трудолюбие и образованность и презирали за эту его «связь с корнями». Начальник упрекал – мол, вы же интеллигент, что вы вечно, как алкаш, в резиновых сапогах по осени и в валенках зимой шастаете? Никто же так не ходит. И огородничество это ваше: у вас зарплата маленькая, что ли, на прокорм не хватает?
Хомяк смиренно все выслушивал и не спорил, хотя зарплата была действительно невелика. А дочке говорил, что физической работы не нужно стесняться. Потому что в экстремальных обстоятельствах только человек, который умеет работать кайлом, лопатой и молотком, выживет сам и спасет окружающих. Что именно подразумевалось под «экстремальными обстоятельствами», он никогда не уточнял.
У него вообще была мечта – жить в деревне натуральным хозяйством: завести кур, свиней, овец, корову, кроликов, разбить огородик и заниматься лишь своим хозяйством.
– Хомяк, тебя раскулачат, – сказала Таська.
Она точь-в-точь повторила слова самого Хомяка, которые он сказал дочке, когда та предложила выращивать яблоки на продажу.
– Мы же для себя, – возмутился Хомяк.
– Раскулачат как единоличника.
Как и отец, Таська умела и не стеснялась работать. Копать, полоть, шить, стирать, готовить – все это она хорошо делала лет с восьми. Вот готова четверть огорода. Вот половина. Вот весь огород перекопан.
Вспотевшая, растрепанная, Таська довольно окинула взглядом дело рук своих. Послышался плеск воды, Таська обернулась и увидела, что из бочки стекает вода. Она шлепнула себя грязной ладонью по лбу – жест, перенятый от Хомяка, – и побежала перекрывать воду.
Завернув барашек крана, она подошла к ведрам, потрогала воду и осталась в целом довольна – можно начать постирушки. Четверо трусов, три пары носков, лифчик. Хозяйственного мыла на чердаке было кусков сто, наверное. В левом ведре постирала носки, в правом – белье, развесила на веревке сушиться. Все, теперь оставалось дождаться лейтенанта, получить билет – или деньги на него, – и Питер в кармане.
Солнце шпарило, как летом. Можно и позагорать, но купальника не было, а голышом Таська стеснялась. Зато ее посетила прекрасная мысль – под баком, который она только что наполнила, у лейтенанта имелась маленькая импровизированная душевая кабинка, вроде деревянного сортира, но для мытья. Решив, что быстро сполоснуться не помешает, Таська взяла хозяйственное мыло и пошла смыть с себя грязь и пот.
Вот она вошла в деревянный параллелепипед, вот закрыла дверь, вот на дверь с той стороны переброшена рубаха и трусы, а снизу видны только голые грязные щиколотки.
Полилась вода. Таська завизжала.
4Вопрос, который задал Спиридонов, относился к разряду риторических, однако председатель исполкома решил ответить.
– А будто вы сами, Степан Борисович, не видите, – сказал Маховиков, разминая сначала шею, а потом поясницу. – Это наша городская свалка. Место, понимаю, неаппетитное, но, согласитесь, ни один город без свалки не живет. Не святым, как говорится, духом питаемся.
Спиридонов огляделся. Кто бы мог подумать, что маленький городок способен производить столько мусора? Тут выросла целая горная система отходов, если не Гималаи, то Кавказ точно. Над горами этими, как на известной картине художника Верещагина, кружили тучи птиц – ворон, галок, чаек. Они непрерывно кричали, дрались, отбирали друг у друга добычу. Над ними, как штурмовики, барражировали коршуны, изредка пикируя вниз.
Очень скоро Спиридонов понял, почему коршуны не охотились на птиц. По горам мусора, словно архары, носились крысы. По счастью, размеры и экстерьер грызунов уступали горным козлам, в противном случае Спиридонов бы из машины выходить не рискнул. Крыс гоняли не только птицы, но и несколько облезлых тощих шавок, из тех, что вот-вот сдохнут, но никак не сдыхают, и процесс этот может затянуться на годы.
Пейзаж подергивала сизая дымка от вяло тлеющих костров, пахло горелой пластмассой, резиной, картоном, формальдегидом – словом, всем тем, чем пахнет любая помойка.
Председатель, очевидно, представлял себя на сцене какого-нибудь академического театра, потому что жесты его были широкими, а голос форсировал всю свалку:
– Это, Степан Борисович, постоянное место жительства нашего благодетеля и бессребреника. Обратите внимание – мусора много, но он почти весь рассортирован по размеру и материалу. Костры видите? Это Миленький провода обжигает. Тонну меди, наверное, уже собрал, и все из маленьких огрызочков.
– Вы что, американцев тоже сюда привезете?! – не поверил собственной догадке Спиридонов. – Иван Иванович, ваш специфический юмор начинает уже немного утомлять. Зачем вы меня сюда привезли, к чему этот цирк со свалкой?
– А вы думаете, у них в Америке свалок меньше? – усмехнулся Иван Иванович. – Да ни в жизнь не поверю. Вы по телевизору видели? Их бездомные сами на помойках живут, прямо в картонных коробках! Между прочим, у нас свалка получше некоторых. Роза ветров идеальная – вся вонь уходит в сторону глиняного карьера! Осторожно, тут по дощечкам надобно.
Будто по минному полю, председатель и Спиридонов прошли по узким, чавкающим в грязи доскам.
– Откуда вода? – удивился Спиридонов. – Осадков-то не было.
– Это все из-за карьера, – ответил председатель. – Снега в выработках накапливается много, глина талой воде уходить не дает, вот вода постепенно и стекает в низину, то есть сюда.
– И что толку от такой розы ветров?
– То и толку, что все говно здесь остается и никуда не девается.
Маховиков продолжил водить гостя среди мусорных куч. Шел он уверенно, будто домой по знакомой улице. Мимо горы битого стекла к штабелю гнилых досок, от штабеля направо, между железным ломом и горой окаменевших кусков цемента. Спиридонов подумал: если председатель задумал его убить, то лучшего места, чтобы избавиться от трупа, не найти. Даже прикапывать не нужно – местные обитатели обгложут до костей за день.
За очередным мусорным холмом оказалось относительно расчищенное от мусора сухое место. Здесь даже воняло меньше, и Спиридонову почудилось, что вонь эта не имеет к помойке никакого отношения. Посреди этой площади стоял фургон автозака, разрисованный голыми бабами.
Из трубы на крыше фургона шел дымок.
– Это здесь? – догадался Спиридонов. – Ваш благодетель живет на помойке? Определенно, вы знаете, в каких условиях содержать подателя благ.
– Что, впечатляет? – Казалось, Маховиков не распознал сарказма в реплике гостя. – Это вы еще внутрь не заходили, там вообще кунсткамера! Нам повезло – Миленький дома, а то он мог и на охоту выйти, ищи его тогда…
Он это с такой гордостью говорил, будто сам этот срач и устроил. И тогда Степан Борисович понял – его просто проверяют. Это шутка такая, розыгрыш. За ним наблюдают, наверное, прямо из этой будки. Спиридонов любил шутки, но если шутили над ним, становился немного раздражительным, поэтому, когда председатель предложил посетить скромное жилище гения, ответил:
– Я не буду туда заходить.
– Простите? – не понял председатель.
– Не нужно проверять мою брезгливость, Иван Иванович. Вы меня уже провели по вашим хлябям, мне достаточно, давайте вернемся и поговорим уже о деле.
Лицо председателя из легкомысленно-веселого мгновенно закаменело.
– Знаете, Степан Борисович, вот не надо сейчас этого вашего столичного чистоплюйства, ладно? – резко сказал Маховиков. – Вы на работе? Вот и выполняйте эту работу как следует! Противно вам? А мне, думаете, не противно? А я сюда в любое время года захожу! Это сегодня понадеялся на жару, сапоги не взял. А по сырости, бывает, и в химзащите приходится! Так что бросьте ваньку валять, приехали – так идемте.
Председатель решительно направился к автозаку. Спиридонов, впечатленный гневной тирадой, догнал его, когда Иван Иванович уже стучал в дверь.
– Миленький, отворяй, я гостей привел.
В автозаке послышался грохот, звон битого стекла и ругательства. Потом все стихло, и послышались шаркающие шаги.
