Алексей Лукьянов - Миленький
Таська вытащила из папки несколько листов гофрокартона.
– С банкета унесла.
– Лучше бы пожрать чего-нибудь притащила, – буркнул Миленький, краем глаза взглянув на Таську.
– А что, водные процедуры аппетит возбуждают?
– Все равно я рисовать не буду, вали отсюда, – слабым голосом сказал утопленник и снова отвернулся.
– Да кому ты сдался?! Даже американцы от тебя нос воротят.
Виктория Робертовна осуждающе посмотрела на Таську и повертела пальцем у виска. Тогда Таська принесла с улицы авоську. Там, завернутые в бумагу, лежали бутерброды с икрой, огромная миска с заливным, колбасная нарезка и сыр.
– Получите от щедрот. Тамара Александровна тайком собрала.
Воду вскипятили на костре, заварили пахнущий вениками грузинский чай, сахар у милиционера хранился в тумбочке, там же были стаканы, алюминиевые ложки и тупой нож. Запах еды быстро вернул Миленького к жизни. Он, конечно, не веселился и не балагурил, но жрал за троих, так что, видимо, в ближайшее время помирать не собирался.
– Я сначала Хомяка попросила денег прислать. Думала – куплю этому обмороку холст, подрамники, краски масляные, кисти, чтобы красил, как все нормальные люди. А потом решила – ну его, если он с акварелью не справляется, то ему и масло не поможет. Денег жалко.
– А меня? – обиженно спросил Миленький.
– Да что тебе сделается?
Миленький надулся. Засунул в рот бутерброд целиком и принялся усердно жевать.
– И я вот о чем подумала, – продолжила Таська. – Ну разучился он рисовать, подумаешь, велика потеря. Что, художников мало, что ли?
Виктория Робертовна внимательно наблюдала за лицом Миленького. На глазах у него снова выступили слезы, и непонятно было – то ли это от обидных слов Таськи, то ли он никак не может проглотить бутерброд. На всякий случай она протянула ему стакан с чаем, и Миленький, не поблагодарив, всосал в себя сладкий кипяток, даже не поморщившись.
– Не хочешь рисовать – не рисуй. Но ты же еще в состоянии фотографировать?
Миленький удивленно поднял голову.
– Ну фотографируешь ты всякое говно, и ничего у тебя почти не получается, но ведь это не важно, в конце концов. Если никто не нарисует зарю, или метеоритный дождь ночью, или морской прибой – от этого же они не становятся некрасивыми. Красота – она больше, чем все художники, правильно? Если тебе достаточно только смотреть, а что получится – не важно, то вот… – с этими словами Таська снова полезла в авоську.
– Вот тебе клей, вот тебе ножницы, кисточки, изолента, нитки, пластилин, пленки несколько кассет, упаковка фотобумаги. А, чуть не забыла – вот тебе несколько луп, в хозяйственном купила. Дальше уже сам, как умеешь.
Таська сложила свои покупки в ногах у Миленького, будто сделала подношение идолу.
– А Спиридонов? – спросил Миленький, не отрывая глаз от дара.
– Мне кажется, он получил то, чего хотел.
Тем же вечером Леонтьев по просьбе Тамары Александровны увез Таську в Волхов. Больше ее в Дануеве не видели. Возможно, она действительно сбежала в Америку.
Эпилог
Короткая заметка от десятого июня две тысячи двенадцатого года в газете «Дануевские вести»:
«Кадр дня: бездомный фотограф С. Миленький убегает из магазина нижнего белья «Бюстье», где тайком снимал раздетых клиенток».
На размытом фото – бегущий от полураздетых женщин бомж. Крупным планом выражение абсолютного счастья на его лице.
