Алексей Лукьянов - Миленький
– Эй, малахольная! Барахло-то свое оставила!
Таська вздрогнула и обернулась. Лейтенант Забийворота нес ее переметную суму.
– Ой, дура! – Таська звонко шлепнула себя ладошкой по лбу и повесила сумку на плечо. – Спасибо, дяденька.
– Не дяденька, а товарищ лейтенант.
– Спасибо, товарищ капитан! – рассмеялась девушка и откозыряла прямой ладонью.
– Эх, кто вас воспитывает, – покачал лейтенант головой. Он собрался уже вернуться в отделение, но вдруг что-то сообразил и задержался. – А дальше-то ты куда собираешься?
– Как куда? – удивилась Таська. – Я в Ленинград еду, в Мухинку поступать.
– Опять зайцем? Тебя ж опять снимут, только в следующий раз точно домой, к родакам отправят. И как они тебя такую отпустили?
– У меня Хомяк придерживается свободных взглядов на воспитание.
– Какой еще хомяк?
– Ну папа мой. Я его Хомяком зову. Он мне ничего не запрещает делать.
– Я заметил.
Забийворота снял фуражку, вынул из нее носовой платок, протер лысину и шею.
– Вот что, девка. Есть у меня к тебе деловое предложение…
Таська внимательно выслушала мента. Хомяк предупреждал – с незнакомыми мужчинами разговаривать как можно меньше, не принимать никаких подарков или предложений, держаться мест, где много народу и можно позвать на помощь. Но она уже столько раз нарушала этот родительский наказ, что теперь-то уж и смысла не было о нем вспоминать. Тем более что предложение оказалось заманчивым.
– Идет, – согласилась она.
– Все поняла?
– Да поняла же, поняла!
– Не заблудишься?
– Ваши инструкции исчерпывающи, товарищ лейтенант.
– Забудешь…
– Я ничего не забываю!
Лейтенант скептически посмотрел сначала на Таську, потом на ее сумку.
– Ну смотри, заблудишься – я тебя искать не буду.
Таисия чмокнула милиционера в щеку и убежала.
– От идиётка, – хмыкнул Забийворота, прикоснувшись к поцелую пальцами. Проводил взглядом Таську и вернулся на рабочее место.
А Таська бежала, напевая «Шизгару», и чувствовала, как начинает любить этот город, этих людей и этот мир. При этом она повторяла про себя все, что сказал лейтенант.
«Короче, слушай. Сейчас пойдешь по главной – проспект Ленина называется».
Таська посмотрела на табличку с надписью «Проспект Ленина», аккуратно прибитую к стене, кивнула и пошла дальше. Судя по солнцу, улица была ориентирована на восток.
Навстречу ей торопился народ. Кто-то шел сам по себе, кто-то в компании, кто-то волок за собой детей – очевидно, в детский сад. Люди переговаривались вполголоса, дети плакали или умильно лопотали, из некоторых окон доносились обрывки радиопередач, песен – отечественных и зарубежных, даже где-то зудела гаммы скрипка. Все эти звуки Таське очень нравились, потому что она была сама по себе, и никто не вентилировал ей мозги.
Время от времени мимо дребезжали оранжевые рейсовые автобусы, до отказа забитые людьми. В обратную сторону они ехали почти пустыми. Таська испытывала к тем двум-трем пассажирам, которые ехали в пустом салоне, что-то вроде зависти. Едут себе, ни с кем не толкаются, не скандалят. Хоть какое-то время могут побыть в одиночестве. Таська не понимала, почему люди боятся одиночества. Те редкие моменты, когда она оставалась одна, всегда были самыми счастливыми.
Мысли об одиночестве прервал голос лейтенанта в голове.
«Улица длинная, никуда не сворачивай. Пройдешь до самого памятника Ленину, обогнешь его справа».
Этот Ильич был совсем не такой, как в сквере у привокзальной площади. Привокзальный Ленин, сидящий на скамейке и читающий газету, по пропорциям казался едва ли крупнее среднего мужчины. Если бы не постамент и не олифа с алюминиевой пудрой, которой выкрасили вождя, можно было бы подумать, что в скверике впрямь сидит и читает мужик.
Монумент же, воздвигнутый на площади, выполнен был из гранитных блоков, швы просматривались, но они придавали памятнику какой-то внутренней силы. Этот Ленин был высотой с трехэтажный дом, пальто на нем развевалось, он куда-то торопился – не то на митинг, не то на заседание Совнаркома. Выражение лица у Ильича деловое – наверняка уже знает, как реорганизовать Рабкрин.
Таська, дурачась, обошла памятник строевым шагом, печатая шаг, вздернув руку в пионерском салюте, равняясь на строгое выражение лица вождя. Разумеется, как и велел Забийворота – справа.
«Там увидишь автобусную остановку, – напомнил лейтенант. – Сядешь в «восьмерку».
Повертев головой, Таська увидела остановочный пункт с непременной скамьей из выкрашенных зеленой краской брусков на бетонных кубах, красно-белые перила, отделяющие проезжую часть от платформы, и пару пенсионерок с рюкзаками, саженцами и сумками, в которых с одинаковой долей вероятности могли находиться как удобрения, так и дневной рацион.
Подкатил полупустой автобус с цифрой 8 во лбу. Таська вошла через заднюю дверь и уселась слева по ходу движения. Пенсионерки сели напротив, спиной к водителю. Двери с лязгом захлопнулись, автобус покатил. Пенсионерки тотчас перестали обсуждать методы борьбы с проволочником и уставились на Таську. Таське такое бесцеремонное разглядывание не нравилось. Ну да, выглядела она немного вызывающе в своем хипповском наряде, но менты же ей про одежду ничего не сказали… А эти смотрели так, будто Таська у них деньги украла.
«Не забудь купить билет, конец месяца, на «зайцев» охота! Вот, держи шесть копеек».
Таська снова шлепнула себя ладошкой в лоб, достала из сумки кошелечек с мелочью и подошла к билетной кассе. Она встала так, чтобы попутчицы видели, как три двушки одна за другой падают в щель плексигласового колпака. Несколько раз покрутив колесико на стальном боку кассы, Таська оторвала высунувшийся из щели, как язык, билет и торжественно вернулась на место. Тетки продолжили прерванный разговор, будто ничего не произошло. Таська уставилась в окно.
За окном сначала тянулся какой-то пятиэтажный микрорайон. Очередь у булочной, очередь у молочной кухни, очередь у продуктового – горожане ждали открытия магазинов. Потом микрорайон резко оборвался, и пошла лесополоса. Впрочем, лесополоса закончилась так же внезапно, как и началась, и потянулся длинный забор, сколоченный из горбыля, за которым виднелись плоские и двускатные крыши маленьких домиков, покрытых где-то толем, а где-то и шифером. Через минуту автобус вписался в узкий, явно односторонний, поворот и остановился.
– Садовое товарищество «Сад и ягодка», конечная остановка, – объявил водитель по громкой связи.
Пенсионерки, кряхтя и охая, вышли из передней двери, Таська, как и вошла – через заднюю. Некоторое время она простояла перед воротами, дивясь на странное название товарищества. Забийворота затруднился прояснить этимологию топонима, он даже словосочетания-то такого не понял. Махнув рукой на эту тайну, Таська прошла в ворота и, ознакомившись с планом садов и огородов, направила стопы на улицу Цветочную, в самом конце которой, почти вплотную к забору, притулился садовый участок лейтенанта, с яркими петухами, нарисованными на ставнях маленького домика.
Она отворила калитку, ступила на импровизированный тротуар, которым служила расстеленная на земле транспортерная лента, и прошла к домику. Ключ от ригельного замка висел тут же, на косяке.
Обстановка в избушке была, прямо скажем, спартанская. У дальней стены двустворчатый шкаф и раскладушка, у окна стол, рядом с дверью тумбочка. На чердак вела приставная лесенка, но туда Таська пока не торопилась. Она снова вышла на улицу, чтобы посмотреть, что ей предстоит сделать.
А предстояло ей ни много ни мало – перекопать огород и грядки. Четыре сотки. И полную бочку воды набрать.
– Как управишься, так и куплю я тебе билет до Ленинграда, – скривившись, повторила Таська слова лейтенанта.
Она, конечно, для проформы поинтересовалась, не постричь ли еще розовые кусты и не отделить ли просо от пшена, но лейтенант юмора не понял.
– Согласная или нет? – спросил он.
Таська, конечно, была согласная. Хоть мир и не без добрых людей, но за добро надо платить добром. Четыре сотки – это не шесть. И земля здесь вполне ухоженная, видимо, Забийворота свой участок любит и заботится о нем. Конечно, если бы не холостяцкая обстановка в домике, можно было подумать, что огородом занимается жена лейтенанта, но женой там и не пахло. Значит, один мужик мантулится.
Минут пятнадцать Таська готовилась к трудовому подвигу. Достала с чердака садовый инвентарь, подточила лопату напильником. Переоделась в ту одежду, что нашла в шкафу. Это была мужская клетчатая рубаха неопределенного цвета, слегка затхлая, но на свежем воздухе это не важно. Она надела рубаху на голое тело, завязала полы узлом на животе. Из своего на ней остались только бабьи труселя грязно-белого цвета, последние свежие. Галоши были Таське велики, и она решила работать босиком.
