Ольга Колпакова - Бесконечность и дальше
– Ты уже замучила, – честно признался Никитка.
– Как он может огорчиться, если его нету! – закричал Слава. – Ему огорчаться нечем!
Зато нам было чем огорчаться. Мы сидели за столом грустные. Мне захотелось, чтобы сейчас Милена устроила какое-нибудь волшебство, чтобы человечек появился сам по себе, такой, каким он сам хочет быть. Взял бы и сам себя построил!
Она же, наоборот, сказала, что, возможно, мы слишком поторопились. Что не надо пока делать человека. Потому что мы пока ещё ничему его научить не можем, только счёту до пяти. А необразованному жить в нашем мире трудно, даже в таинственной комнате. Ведь, если он у нас поселится, он сказки почитать захочет, и парк с каруселями сделать, и парусник, чтобы путешествовать. Он, наверное, захочет дом построить, и песни петь научиться, и на музыкальном инструменте играть. А может, он к звёздам решит полететь, будет мечтать разговаривать по-звериному и птичьему, захочет посмотреть, что в самой середине земли, и понять, как всё устроено и зачем мы его сделали. А разве с этим без знаний справишься?
Конечно, мы слегка опечалились. Может, такой случай раз в миллион лет выпадает, чтобы ты сам мог человека сделать.
– Не кручиньтесь, – сказал на прощание директор музея, дядя Адам. – У всех, кто в наш музей приходит, рано или поздно человечек получается. Даже несколько. У родителей спросите. Они тоже, когда в школе учились, все к нам приходили, чтобы познакомиться с происхождением человека.
Мы ехали немножко грустные в автобусе. Ведь столько ещё ждать. А Милена, чтобы нас развлечь, стала рассказывать детективную историю.
Глава четырнадцатая. Мёртвые буквы. История с погоней и почти убийством
Многие люди видели этого человека. Он ходил по городам и сёлам и рассыпал крошки вокруг министерства образования, типографий, библиотек и школ. Но никто не насторожился.
– Ха-ха-ха-ха! – говорил он при этом, а потом тихим голосом добавлял, словно звал кого-то: – Ё-ё!
Но и это никого не удивило. Потому что волшебник был без своего чёрного плаща. Он надел маскировочный костюм бродяги с помятой шляпой. Подумаешь, нищий ходит и разбрасывает крошки. Может, он голубей кормит. Или белочек.
А ночью возле этих крошек началась какая-то возня. Впрочем, и на это никто бы не обратил внимания, если бы не детский поэт Ёлкин. У поэта недавно родился сын Лёва. И Ёлкин укачивал сына на руках, читая стихи. И тут Ёлкин почувствовал, что ему не хочется стихов, а хочется бутерброда с маслом, а лучше с маслом и сыром. И ещё с колбасой сверху. Поэт положил малыша и пошёл на кухню. Он съел эти два бутерброда, и ещё суп, что остался от обеда, и старую сосиску, и всё детское питание со дна баночек.
– Какой-то я не Ёлкин, а Елкин – ел, ел, а мне всё мало, – пробормотал поэт, вываливаясь из-за стола.
В это время под шкафом, где спал в коробке домашний ёжик, зашуршало. Но вместо острого носа и колючей шубки поэт увидел нечто странное. Ёжика словно подстригли под машинку.
– Ой! – потёр глаза поэт. – Говорят же, не надо наедаться на ночь… А ночью есть тем более вредно.
Ёжик всхлипнул:
– Я теперь не ёжик, а ежик…
– Точно: сплю, – сделал вывод поэт, подмигнул ежику и пошёл в кровать. Но даже во сне он решил проверить, хорошо ли укрыт малыш.
Но в кроватке сладко посапывал… лев.
– Какой глупый сон, – вздохнул поэт, – примитивные образы. Ёжик-ежик, Лёва-лев. Даже не складно. Это не делает мне чести как поэту.
Он отвернулся от кроватки со львом к окну. И тогда-то заметил, что для ночи за окном слишком шумно. На улице ходили птицы с длинными клювами и склёвывали насыпанные волшебником крошки. С каждой парой крошек, как оказалось, исчезала буква Ё.
– Что такое! – возмутился поэт, всё ещё думая, что он спит. – Кыш! Как я буду сочинять стихи, если не будет Ё? И лев вместо сына мне совсем не нужен!
– Да ладно, – сказал волшебник, приземлившись к поэту на подоконник, словно он обычный Карлсон, только что без пропеллера, – обойдёшься как-нибудь.
– А тебе она зачем? – удивился поэт. – Что ты с ней будешь делать?
Волшебник молчал и только посмеивался. Он-то знал, на что годится такая чудесная буковка, внутри которой можно спрятать сразу два звука. Не зря раньше вместо Ё даже писали сразу две буквы. Брали, например, И, которая называлась И десятеричное, а после неё писали О, вот так: IО – Iолка. По-современному – Ёлка.
– Нет, я всё-таки выясню, зачем ты стащил у людей Ё! – сказал поэт. Но волшебник махнул рукой, превратив мятую шляпу в острый колпак, и скрылся в темноте.
Вы думаете, поэт схватил лупу и порошок для отпечатков пальцев, а потом бросился в погоню? А вот и нет! Он взял лупу, порошок для отпечатков пальцев, открыл книжный шкаф и принюхался.
– Эх, собаку бы мне, она бы учуяла следы буквы Ё гораздо быстрее, – сказал поэт.
На полочку забрался ежик, поводил чёрным носом и ткнул в нужное место. Поэт сразу же вытащил указанную книгу. Из нее буква Ё пока не пропала.
– «Буква Ё родилась в России 200 с небольшим лет назад. До этого звуки, похожие на Ё, писали разным способом», – вслух прочитал поэт… – Ой! Стой! Исчезла! Склюнул даже отсюда! Так, ежик, ищи дальше!
Ежик побежал вдоль книг, затем забрался на самую дальнюю полку, где хранились старые издания.
Поэт, подставив табуретку, достал указанную книгу.
– «“Пошёл” раньше произносили как “пошэл”, и писали после ш букву е. Прочитай слово: ПОШЕЛ…»
Но и тут Ё исчезло. Зато на страницах что-то зашуршало, и сквозь строчки протиснулась на ладошку поэту странная буква. Вроде бы на мягкий знак похожа, но с длинной палочкой, а через палочку – чёрточка, как крестик получился.
– Ты кто? – удивился поэт.
– Ять, – ответила буква. – Меня надо произносить как среднее между Е и Я, это похоже на долгую Э. Я раньше в словах писалась: хлѢб, лѢс.
– Что-то я тебя никогда не встречал, – поэт навёл на Ять лупу.
– Понятно, я же мёртвая, – вздохнула Ять. – Нас тут много таких. У волшебника мы теперь, в невидимом волшебном мире: между строчек. Вот и буква Ё скоро к нам придёт. Ей памятник уже поставили.
– Где? – удивился поэт.
– В городе Ульяновске. Прямоугольная плита из коричневого мрамора.
– И тебя волшебник убил? – спросил поэт у Ять. – За что?
Ежик фыркнул, а затем чихнул. Наверное, у него началась аллергия на мёртвые буквы.
– Никто меня не убивал. Меня люди выгнали из азбуки. Ты, говорят, теперь лишняя, мы вместо тебя просто букву Е будем писать. А волшебник меня подобрал. Он всё подбирает, что люди выбрасывают. Я ведь самая волшебная буква.
– Как – волшебная? – удивился поэт. – Ну-ка покажи, что умеешь!
Ять кивнула.
– Вот ты сейчас кто?
– Человек, – немного подумав, ответил поэт.
– Правильно. «Чело» – это «лоб». А «век» – это 100 лет.
– Ну ладно, это я знаю, – поторопил букву поэт.
– А если знаешь, тогда и должен понимать, что, получается, ты сейчас – «столетний лоб».
Поэту не очень это нравилось. Плечи у него как-то сами собой опустились, спина сгорбилась.
– А теперь: раз, два, три! На Ять смотри! – скомандовала буква. – Теперь ты стал человѢкъ. Раньше «чело» означало верх, возвышенность. Вѣкъ – это тебе тоже не 100 лет, это родственник слову вѣчно. А ещё вѣкъ – «сила». Про слабого и больного говорят: у него уВѣЧье – нет века, нет силы и здоровья. Ещё есть такое выражение: «на нашем веку», то есть – на нашей памяти. Значит, вѣк – это ещё и память. Теперь ты не просто лоб, а высшая сила, обладающая памятью. Человѣк – так всех умных людей называли. Они собирались на вѣче, чтобы принять важные решения. А все остальные были – не человѣки, а просто люди.
– Простолюдины, значит, – перевёл на современный язык поэт и ударил себя по лбу. – Так вот почему у нас в жизни всё не так, как нам хочется, а у волшебников в сказках, наоборот, все желания сбываются! У них пустых слов нет – всё что-то значит! Если так написано – так и будет, решено! А нам, чтобы поумнеть, нужно теперь учиться читать между строк!
– Раньше говорили: «Он знает на Ять», – то есть отлично знает, всё знает, – продолжала Ять. – А сейчас люди толком ничего не знают. Им лишь бы попроще, полегче. А я буква трудная. Волшебство вообще лёгким не бывает. Выгнали меня, и что получилось: волшебные слова ничем не отличаются от простых, русские не отличишь от иностранных!
– И много ещё там, между строчек, таких же выгнанных букв? – спросил удивлённый поэт, стараясь сквозь лупу разглядеть хоть одну.
Между строчек опять произошло копошение, и на свет вылезла целая толпа.
– Это семейство – Еры. А это – Юсы, – представила Ять.
Буквы скромно поздоровались и выстроились в линеечку. К ним присоединились Омега, Кси, Пси, Фита, Ижица.
Поэт от удивления свалился со стула, книга упала, и буквы, попискивая, втиснулись обратно.
– Нет, ты видел, видел! – обратился он к ежику. Но ежик только фыркал. И не было в языке букв, чтобы очень точно изобразить на бумаге это фырканье.
