Величко Нешков - Наступление
— Эй, вы из какой роты?
Ему никто не ответил.
— Эй, слышите, вы из какой роты? — нестройно крикнули еще несколько человек.
— Наши! — закричал какой-то солдат и встал во весь рост.
— Как же это получается, ведь до рассвета оттуда стреляли?! — усомнился другой.
— Что вы мне говорите! — горячился Луканче. — Не видите, что ли, шинели у них наши!
В этот момент над стоявшим солдатом просвистели пули.
— Ложись! Огонь! Чего стоите? — громко крикнул Слановский.
Кутула прицелился в середину цепи. Выбрал крупного мужчину, нажал курок и сквозь дым увидел, как верзила, подскочив, рухнул на землю.
Гитлеровцы залегли. Офицер сердито отдавал команды. Солдаты ползли, приподнимались, короткими перебежками передвигались вперед.
Кутула продолжал строчить короткими очередями. Но, увлекшись боем, он забыл о приказе беречь патроны. Марин подполз к нему, сильно ударил его по плечу и громко крикнул на ухо:
— Остановись! Пусть подойдут поближе!
Стреляли все, но на грязном поле упало только несколько гитлеровцев. Остальные продолжали ползти, приближаясь к окопам роты.
Слановский увидел капитана Тодорова где-то около левого фланга. Тодоров махнул ему рукой, но Слановский не понял, что бы это значило, и не заметил, когда рядом с ним упал запыхавшийся помощник командира роты:
— Господин подпоручик, еще немного, и у нас останутся только гранаты.
— Знаю! — крикнул Слановский. — Беги влево, а я — на правый фланг, будем поднимать людей в рукопашную.
И через несколько минут эта сотня мужчин в приступе отчаяния, вместо того чтобы ожидать смерти в собственных окопах, выскочила из окопов и с криком «ура» бросилась на оторопевших гитлеровцев. От разрывов гранат вверх летела грязь. Гитлеровцы дрогнули и побежали, преследуемые редкими винтовочными выстрелами.
Этот успех ободрил людей, вернул им веру в свои силы.
До вечера было отбито еще три атаки. Боеприпасы у окруженных подразделений 1-го батальона были уже на исходе. И последнему солдату стало ясно, что надо выбирать или позорную капитуляцию, или доблестную смерть.
Слановский осмотрел свой пистолет — в обойме остались последние четыре патрона. Когда он продувал задымленный ствол, к нему подполз Лило. Впервые за пять лет их совместной службы с лица Лило исчезла непринужденная, почти детская улыбка и появилось выражение отчаяния.
— А теперь что? — тихо спросил он, не отрывая глаз от пистолета Слановского.
Они переглянулись, и в один миг как будто поняли друг друга. Вдруг Лило стало страшно. Его зубы непроизвольно застучали.
— Чего спрашиваешь? — с трудом выговорил Слановский. — Что угодно, только не плен. Не дрожи, тебе от этого не станет легче.
Лило замолчал. Вокруг продолжался грохот, с которым они уже свыклись за последние дни и если бы его не стало, то показалось бы, что прервалась связь с жизнью.
Но внезапно над всем этим грохотом пронеслись могучие волны какого-то продолжительного рева. Темноту прорезали светлые ровные молнии.
— «Катюши» бьют! — восторженно закричал Лило.
— Слышите, «катюши»! — понеслось по цепи.
— Братушки, братушки! — закричали многие.
— Выпейте глоток. — Лило протянул Слановскому свою фляжку. — Дождевая, на палатке собирал.
— Давай! — Слановский взял фляжку и, отпив несколько глотков, почувствовал, что на сердце у него полегчало.
Огонь «катюш» не прекращался…
Дни и ночи подряд вся линия фронта, растянувшаяся на несколько сот километров, изгибалась, перемещалась, растягивалась.
На седьмой день боев ряды 2-й роты заметно поредели. На рассвете Слановский передал свой район обороны подпоручику из другой дивизии. Возвращались молча. Когда над холодным и мутным от дыма горизонтом показалось солнце, рота подошла к опаленной и израненной снарядами роще. В стороне от нее на поляне было много свежих могил.
Слановский отдал приказ отдыхать. Солдаты разместились по обе стороны разбитого шоссе. Одни устало закурили, другие, подложив под голову вещмешки, сразу же заснули.
Слановский и Марин пошли на новое солдатское кладбище и долго читали надписи, пока не нашли могилу Ангелчо. Склонив голову, постояли у свежего холмика земли. Марин достал платок, завернул в него горстку земли и шепотом промолвил:
— Только и осталось от него…
Вернулись к солдатам. Устало повалились на землю. По загорелым, обветренным щекам Луканче покатились две крупные слезы.
— Знаете, господин подпоручик, вещи Ангелчо в моем мешке.
— Ну? — удивленно посмотрел на него Слановский.
— На днях стал искать чистые портянки и обнаружил у себя его гимнастерку…
Слановский отвернулся. Он чуть не заплакал.
К вечеру около полуразрушенного села Слановский встретился с Чавдаром и Пеевым. Пеев крепко пожал его руку:
— От имени родины сердечно благодарю вас. Командир и помощник командира дивизии хотят вас поблагодарить лично.
— Мы выполняли свой долг, — смущенно улыбался Слановский, испытывая стыд и неловкость от таких похвал.
— Чересчур много скромничаешь, земляк, не надо так, — по-дружески похлопал его по плечу Чавдар.
Пени и Маджар вернулись из госпиталя через два дня. Новости из Камено-Поля многое объясняли, но в то же время давали повод и для всевозможных догадок, на какие способно только воображение людей, надолго оторванных от родных мест.
Глава восьмая
Матейчо никогда не блистал ни умом, ни природным интеллектом, но он легко скрывал этот свой недостаток, пользуясь врожденной склонностью быстро приспосабливаться к любой новой обстановке. Однако, попав в совершенно новую для него среду, в казарму, он в первые дни в офицерской форме чувствовал себя напуганным и неуверенным. Ему казалось, что он никогда не найдет кратчайшей дороги к сердцам тех, кто должен будет работать с ним. Ему отдавали честь, а он бессознательно оглядывался вокруг, и ему казалось, что приветствие людей относится не к нему, а к кому-то другому. И только дней через десять у него появилось чувство, что он с детских лет носит военную форму. Много раз по собственной вине он совершал подлые и глупые поступки. Вот в эти моменты он показывал свое истинное лицо. Стремясь скрыть свои недостатки, он становился жалким и смешным.
Сначала он ночевал в канцелярии батальона. Кровать его была всегда аккуратно и чисто застелена, утром его сапоги блестели. Завтрак ему приносили, обедал он с столовой военного клуба. Ножом и вилкой Матейчо пользовался неумело и украдкой поглядывал, как делают это другие. Он молча ел и задумчиво смотрел перед собой, стараясь производить впечатление очень занятого, усталого и недоступного человека. Ему заискивающе и даже подобострастно улыбались подпоручики и поручики, сидевшие за другими столами, а он удостаивал их только сдержанным кивком головы. Втайне он завидовал их непринужденному поведению, чувствуя себя чужим среди них, и ему становилось легче только тогда, когда он выходил на улицу. В одиночку он шел в казарму и там становился совсем иным — самоуверенным и довольным собой.
Присмотревшись, он заметил, что никто из офицеров, кроме дежурного по полку, не ночует в казарме. Стоило ему намекнуть фельдфебелю роты о квартире, как тот сразу же предложил ему свои услуги.
На другой день они остановились перед новой калиткой, окрашенной в зеленый цвет. Тут Матейчо немного задержался. Предупредительно попросил:
— Эй, начальник, гляди, не расквартируй меня у каких-нибудь фашистов, а то потом отвечать придется.
— Будьте спокойны, господин капитан, — заговорщически подмигнул фельдфебель. — Тут свои люди.
— Нет, я тебя предупреждаю, чтобы потом ты не говорил, что не понял меня. Мы с буржуями на ножах, и я им не окажу такой чести.
Цементная дорожка вела в глубину двора, где возвышался одноэтажный домик с просторной террасой.
Фельдфебель постучал в наружную дверь. На стук вышла женщина неопределенного возраста, полная, ниже среднего роста, словоохотливая и улыбающаяся. Глаза живые и лукавые, волосы — черные как смоль, брови — ниточкой.
— Вот, госпожа, привел вам квартиранта. Покажите ему комнату, договаривайтесь, а я побегу, дела у меня. — Он отдал честь Матейчо и ушел.
Матейчо вытер у порога ноги. Оглядел будущую хозяйку с любопытством человека, впервые попавшего в чужую среду, которому все ново, интересно и любопытно.
Она показала ему комнату с окном в сад. Но Матейчо словно ничего не видел и не замечал, кроме женщины, которая говорила приятным грудным голосом. А когда она смеялась, под ее сочными, чувственными губами показывались два ряда белых зубов.
Матейчо отвечал кратко. Каждое слово обдумывал. О цене за квартиру торговаться не стал, хотя она и показалась ему дороговатой. Разве можно было торговаться с такой женщиной?!
