Сергей Кольцов - Тихая разведка
— Только не сгущайте красок, Брюкнер. Что дальше? — насторожился Фалькенберг.
— А то, что повозка вернулась со взмыленными, с пеной на мордах лошадьми. А в бричке, то есть, в повозке, совсем запутался, связанный по рукам и ногам без сознания каптенармус, измазанный в своем собственном дерьме. Когда каптенармуса облили водой и кое-как обмыли, дали ему кофе, он пришел в сознание и стал твердить одно и то же: «Светловолосая валькирия… валькирия! Боже правый! О, боже!.. Встретил семью гигантов! Их восемь, нет, восемнадцать! Она — дочь своей семьи…» Врач поставил диагноз: нервное потрясение…
— У вас живой бригаденфюрер СС Гофман.
— Есть ли люди, наконец, чтобы разобраться во всем, и деловито, обоснованно донести конкретное мнение, — постепенно разгораясь, вскипел Фалькенберг. — Кого же вы ищете — мальчика на побегушках, черт вас побери? Рота без обеда не сдвинулась с места ни на вершок! Это же как понимать? А вы городите… Валькирия, валькирия!.. — и положив трубку глубоко задумался.
«Валькирия — женского рода, — подумал шеф. — Это слово означает, что меня в скором будущем ожидает встреча с бывшей радисткой разведгруппы лейтенанта Черемушкина? Вот уж, вещие сны! Такой знакомый, запоминающийся на всю жизнь почерк… Повадка — хитроумные петли лисьих, запутанных следов при волчьей нахрапистости. Очень возможно, что встреча гауптштурмфюрера СС Гроне состоялась не с гауптштурмфюрером СС Генрихом Шернером, а в его лице с командиром русской разведгруппы капитаном Черемушкиным. Валькирия — и сплошное тайны…»
Телефонный звонок вновь вовлек его в стремительный водоворот обыденной жизни.
— Послушай, Генрих! — прозвучал тихий, но как бы звенящий голос Крюгера. — В домике лесника, может ты же знаешь, обнаружены трупы знакомых нам людей. Все четверо ухлопаны из пистолета системы «браунинг». Найдено шесть гильз. Значит, стрелял один человек. Кто он? Как ему удалось захватить врасплох четырех крепких и хитрых, увертливых, мозговитых мужиков?.. Загадка…
Фалькенберг откровенно рассмеялся и ответил, сводя разговор к шутке:
— Фрау! Мозги у Видера дают?.. Да. Не сомневайтесь, чисто бычьи, с потрохами…
На другом конце провода зарокотал смешок Дрюгера. Затем он холодновато произнес:
— Неподалеку от домика лесника обнаружена посадочная площадка. Следы от костров. Как мне кажется, позавчера, но не раньше, на ней совершал посадку транспортный легкомоторный самолет. Наш штандартенфюрер Ганс Ганке в плену у русских. Это неопровержимый факт. Вернется из Берлина группенфюрер — намылит кое-кому шею без мыла. Ты-то как думаешь?
— Скажи, Рудольф, — помолчав и не ответив на вопрос начальника гестапо, поинтересовался Фалькенберг. — В домике лесника перестреляны люди из вашей фирмы?
Наступило продолжительное молчание, а потом мембрана телефонной трубки донесла ответ Крюгера:
— Поверьте, Рудольф, ничего общего с ними не имел… Когда вернется оберштурмбанфюрер Отто Вебер?
— Не ведаю. Он вызван в Берлин. Им лично заинтересовался группенфюрер доктор Кальтенбруннер. Как мне кажется, у домика лесника, вернее, в районе посадочной площадки, необходимо установить усиленный секретный пост. Такое ощущение, что она вторично может быть использована.
— Разумно — одобрительно отозвался шеф гестапо на предложение Фалькенберга. — Если попадется Златокудрая… Боже, как мне хочется посмотреть на нее, пощупать, из какой плоти это чудо!..
«Будто мысли мои читает», — подумал начальник контрразведки.
— Я бы не советовал до поры до времени трогать своего славянина. Пусть остается приманкой. Сегодня юго-западнее Станички запеленгована еще одна радиостанция. Захват не удался. Работала на передачу сложным шифром в течение пяти минут. Обершарфюрер Карзухин к ней не имеет никакого отношения. А там, как знаете!.. Совет не лишен смысла.
— Все это так. Но мне хотелось, — руки зудят! — раз и навсегда покончить со своими сомнениями, бременем раздумий по этому поводу лежащими на моих плечах.
— Воля начальника контрразведки — это признак волчьего чутья и дальновидности. Да, быть посему, — закончил Крюгер свой разговор с Фалькенбергом.
Безусловно, он — Фалькенберг — мог повременить с применением жестких мер по отношению к Федору Карзухину. Но его концепция контрразведчика, вбирая в себя основные сведения со страниц досье, заведенного на обершарфюрера, склонялась, как подытожил Фалькенберг, к очистительному шагу последнего.
Заслышав осторожный, словно царапающий обратную сторону двери, условный стук, Фалькенберг понял, что он означает.
— Войдите, — властно и коротко произнес он и шагнул навстречу входящим. — Рад видеть вас, обершарфюрер. Уверен, наедине с вами нам удастся, Карзухин, если вы проявите благоразумие, поговорить откровенно, начистоту. От этого, поверьте мне, зависит ваше самочувствие. Не договоримся — Бог судья. Баульчик вы пока оставьте в покое. В уголок его, вот туда. Прошу, господа, покурите пока в коридоре…
— Не понимаю, штандартенфюрер, такое милое внимание к моей персоне. Что все это значит? Не кажется ли вам, что вы ведете не совсем чистую игру? В чем меня, конкретно, вы хотите обвинить? Причем, таким способом, как этот?
— Как я понимаю, вы герр Карзухин, испытываете дальше мое терпение и валяете дурака. Мы-то знаем, что вы очень и очень умный… Ну, что ж, постараюсь тогда в популярной форме объяснить, что вы не тот человек, за которого себя выдаете. Я имею в виду шпионаж в пользу русской армии. Другими словами, и от этого не уйдешь, — вы советский разведчик. Итак, с вашего разрешения, будем шагать дальше. Прошу принять более достойные правила игры. Вот ваше досье… Смотрите — интереснейший фотоснимок. Узнаете? На нем — лично вы и командир партизанского отряда Седой. Пожелтевшая любительская фотография… Хранилась у нашего агента с августа сорок третьего. Вот еще… Этот господин, как выяснило гестапо, — второй секретарь Юдинского подпольного райкома партии Скороходов. Простите, что съемку производили не кинокамерой, где была возможность проследить движение губ ваших и собеседника. Ясно выражаюсь? Ну, и слава Богу. Я могу и дальше удовлетворять ваше любопытство. Но значительно позже. Вот и Прохор Свистунов, ваш подчиненный, утверждает, что вы, и только вы, являетесь тем самым лицом, оказавшим неоценимую услугу русскому летчику Шелесту.
— Увольте, штандартенфюрер! Но все, что вы говорите, — жеванная и пережеванная верблюжья жвачка…
— Я, знаете ли, считал вас, Карзухин, более сговорчивым. А ведь весомо звучат радиопозывные «Кондор-один»?.. Не успели, значит, залечь на дно? Вот что, милейший Карзухин, терпение мое небезгранично. Могу только сказать: в моем распоряжении аккуратно подшитые документы… Приглашаю доктора Клауса Росмаера. Он без работы и с нетерпением ждет интересного пациента.
Фалькенберг поднял трубку телефона.
Федор Карзухин все уже передумал и жалел только о том, что поздно принял меры безопасности. Сведения о нем были точны и лаконичны. «Мертвые иногда возвращаются к живым, но у меня не тот случай… Милосердие… Милосердие всегда двоедушно, а на войне — в особенной степени. А при чем здесь милосердие?.. За три года войны ни одного письма — ни домой, ни из дома. Матушка!..»
— Штандартенфюрер, — стараясь как-то отвлечь того от задуманного, независимо и в то же время уважительно, произнес разведчик. — Приговоренному к смерти полагается исполнение последнего желания…
Начальник контрразведки живо вскинул голову и встретился с твердым взглядом Карзухина.
— Этим вы признаете обоснованность в шпионаже и мою терпимость к вам?
— Шпионаж? Терпимость? О, нет, штандартенфюрер! Каждый должен уйти из жизни, с честью закончив свой путь…
— И что же вы желаете, герр Карзухин?
— Последний раз включить приемник, который ваша служба считает радиопередатчиком.
— Хорошо. Будь по-вашему. — Фалькенберг подошел к двери и пригласил эсэсовцев, доставивших к нему Карзухина, и вместе с ними подоспевшего доктора Клауса.
Все трое поспешно вошли в кабинет. Фалькенберг подошел к столу.
— Да! Я — славянин! — с вызовом произнес Карзухин, держа в руках портативный приемник. Но я — человек и, прежде всего, сын своего народа… — Он резко, по ходу часовой стрелки, повернул гребешок взрывателя. Сильнейший взрыв разметал в разные стороны окруживших Карзухина эсэсовцев, а доктора Клауса Росмаера швырнул в сторону стола, в правый угол комнаты. Воздушная волна сквозь железные прутья решетки напрочь вынесла оконную раму, усеяв все вокруг осколками стекла, и силой гиганта рывком распахнула дверь в коридор. К месту оглушительного взрыва ринулась эсэсовская рать, охранявшая вход в штаб группы «Феникс».
Федора Карзухина эта же взрывная волна приподняла и с силой кинула влево, с развороченной грудью на стенд, и теперь, лежа на полу и истекая кровью, он умирал, слабо шевеля губами, как выброшенная из воды рыба. В испепеляющем его сне ему казалось, что он громко поет любимую свою песню:
