Валерий Горбань - Мы придем на могилы братишек
— А ты точно знаешь?
— Что?
— Что ничего не чувствуешь? Ты уже на том свете побывал, проверил?
— Хотя, если подумать, — будто и не услышав эту реплику, задумчиво сказал боец, который только что выступал в роли циника-атеиста, — Мамке надо куда-то прийти, поплакать. И корефанам — помянуть. О! — оживился он, — а ведь когда поминают, положено рюмку на могилке наливать?
— Ну да…
— Тогда обидно, если души нет. Пропадет продукт.
— Не пропадет. Алкашей видел, сколько на кладбище ошивается?
— Да ладно вы, завелись. Разговор такой чумной. Нашли тему. — недовольно пробасил третий.
— По теме разговор.
Бойцы, оставив свои занятия, выжидающе смотрели на командира.
— Слышали? — покосившись на стоящую на столе рацию, спросил Шопен.
— Слышали.
В кубрик зашел Душман. Таинственно улыбаясь, он что-то нес, спрятав за могучей спиной. Бойцы от любопытства вытянули шеи.
— Вот. В разбитой музыкальной школе нашли. Ребята сразу про тебя вспомнили.
Взвизгнула молния. И из черного дерматинового чехла на свет явилась великолепная акустическая гитара.
У Шопена задрожали пальцы и перехватило дыхание. С полминуты он пытался справиться с комком в горле. Потом еле выговорил, стараясь улыбнуться:
— Спасибо, братишка.
— Спасибом не отделаешься. За тобой концерт, специально для моих орлов. — Серега хлопнул товарища по плечу. — Ладно, я пошел к своим. Они сейчас сидят думают. — Взглянул на часы, — десять минут осталось.
Чуть не столкнувшись в дверях с Душманом, вошел заместитель Шопена, направился к командиру:
— Поднимаем ребят? Говорить с ними будем?
— Да. На это дело я по приказу посылать не буду. Пойдут только те, кто сам решит.
Заместитель пошел по рядам, негромко окликая бойцов. Кубрик зашевелился, наполнился гулом голосов.
Шопен опустил голову и бережно погладил струны. Гитара откликнулась тихим звоном, будто радуясь, что после черных развалин и дерматинового плена вновь увидела свет и почувствовала руки настоящего музыканта. Прислушавшись к ее голосу, он удивленно вскинул брови и пробежался ловкими пальцами по тонким серебряным нервам. Гитара мелодично пропела в ответ. Она была почти идеально настроена.
— Ах ты, чертила бородатый, не можешь без сюрпризов! — улыбнулся про себя Шопен и чуть-чуть подстроив третью струну, взял первый, негромкий аккорд.
Эту песню его бойцы еще не слышали.
Мы придем на могилы братишек,
Как положено, стопки нальем,
И расскажем на веки затихшим,
Как без них мы на свете живем.
Как тоскуют их жены и мамы,
Как детишки растут без отцов,
И оставим под хлебом сто граммов,
И рассыплем охапки цветов.
Для салюта возьмем боевые,
Ведь они не боятся свинца…
Пусть увидят их души святые
Бога-Сына и Бога-Отца.
— Мои готовы. Что мы за мужчины будем, если друзей не сможем похоронить по-человечески? Любой нам в глаза сможет плюнуть. И прав будет. — карие глаза Дауда блестели дерзкой отвагой. — И еще: Ильяс очень хитрый. За ним — сотни трупов. Будут и еще сотни. А сегодня мы можем поймать его в его же собственную ловушку. Такого случая еще сто лет не будет. Если вы не захотите рисковать, мы сами пойдем.
— Не горячись, — мягко осадил его комендант.
— Идем. Готовы все. — Коротко сказал Шопен.
— Без вопросов, — поднял кулак к плечу Серега.
Командир СВМЧ подтянулся, решительным жестом ремень расправил. Все на него глаза вскинули.
— Вот что, мужики. Как операцию проводить — вам решать. Вы опытней, обстановку лучше знаете. Но ту группу, что впереди пойдет — на себя огонь вызывать, я поведу. Я ребят потерял, мне их и доставать.
Комендант, пристально в глаза ему глядя, головой кивнул.
— Это твое право, командир.
Шопен ладонь на плечо положил, сжал ободряюще.
Душман засопел озабоченно:
— Ты только нашивки свои пообдирай. Или нет, мы тебе лучше камуфляж запасной дадим. А то ты, как елка на Новый Год. И каждый снайпер тебе будет Дедом Морозом.
— Все, решено. Другого выхода у нас нет. Времени тоже. Давайте определяться по конкретной расстановке — подвел итог комендант.
В кругу света на выходе из бетонного кольца, прикрытого бугром и высокой травой, черные силуэты виднеются. Хоть на улице и не очень яркий день (белесоватая дымка от пожарищ затянула солнце) но, все равно, против света видны лишь контуры боевиков, затаившихся в дренажном тоннеле. Внутри трубы — по колено грязной воды. Но к выходу дно немного поднимается и засада расположилась на относительно высоком и сухом участке бетона.
Если посмотреть со стороны дачного поселка, то осевшие в топкий грунт и заросшие буйной зеленью трубы выглядят просто как широкие полосы бурьяна. Трудно предположить, что в этой траве кто-то будет прятаться. Ведь упругие зеленые стебли — никакая не защита даже против слабеньких осколков подствольников. А уж от пуль и гранат потяжелее…
Зато из труб отлично, как на ладони, видна невысокая насыпь, весной и осенью спасающая домики от разливов Сунжи. До нее — метров двести. И чеченские снайперы деловито разглядывают насыпь в оптику, заранее определяя, где будут искать спасения застигнутые врасплох федералы. Позиция прекрасная. Действительно: как в тире. И зелененький домик на углу виден хорошо. И три окровавленных тела в изорванной милицейской форме, лежащие вповалку у его стены.
Боевики негромко переговариваются по-чеченски. Но вот один из них, установив ручной пулемет и тщательно зафиксировав колышками сектор обстрела, по- русски обратился к молчаливо сидящему на корточках человеку с автоматом:
— Если твои земляки сунутся за своей падалью, не вздумай сбежать. Знаешь как мы поступаем с трусами?
— Они мне не земляки. — Лениво отозвался тот. — Я сам себе земляк. И ты меня не пугай. Я уже лет пять, как пуганый. — Сорвав травинку и сунув ее в рот, пожевал, выплюнул и добавил:
— А уходить от вас мне расчета нет. Ильяс нормально платит, по-честному.
— Животное. — выругался его собеседник по-чеченски. — За деньги родную мать продаст.
— Не трогай его. От наемников и так никогда не знаешь, чего ждать. А нам сейчас драться вместе, — одернул его старший группы, тоже чеченец.
— Зачем они нам вообще нужны. Разве можно вести джихад грязными руками? Мы что, без них не справимся?
— Справимся. Закончим войну, вышвырнем всех вон. А пока пусть эти свиньи грызут друг друга… Ладно, хватит разговаривать. Ты лучше еще раз проверь, чтобы наши на той стороне в сектор обстрела не попали.
На дороге, ведущей к дачному поселку, заурчали моторы. Заговорили рации боевиков. Коротко переговорив с невидимым Ильясом, старший повернулся к одному из «духов», сосредоточенно вылавливающему на японском сканере волну приближающихся федералов:
— Ну что там у тебя?
— Сейчас, труба экранирует. — Боевик подключил к рации маленькую антенну на длинном тонком проводе и, приблизившись ко выходу, закинул ее, как якорек, наверх.
Через несколько секунд в сканере послышались русские голоса:
— Шопен — Душману.
— На связи.
— Подходы чистые. Небольшие бугры. Трава — до метра. Все просматривается нормально.
— Хорошо, только в нее не лазьте, могут быть мины.
Боевики обменялись довольными улыбками. Прильнули к прицелам.
Цепочка бамовцев и омоновцев приближалась к насыпи. За ней, настороженно поводя стволами пулеметов, двигался БТР.
Метрах в трехстах от бронетранспортера, сквозь щель в низкой стеночке, окаймляющей одну из дач, за ним наблюдали два «духа»- гранатометчика. У одного — постарше, аккуратная седая борода чинно лежала на груди. У второго, помоложе, перевязавшего лоб зеленой лентой с золотыми письменами, иссиня — черная гордость джигита торчала лихим веником.
— Только не торопись. Лови, когда он останавливаться начнет, чтобы сдать назад. Или борт подставит. — неторопливо, веско сказал старший.
— Я что, первый русский гроб жгу? — обиженно отозвался второй.
— Если не хочешь, чтобы он был последний, слушай старших.
— Извини отец. — Заключительная реплика молодого прозвучала скорей сердито, чем виновато. Но старший промолчал. Продолжать нотации было некогда.
Русские приблизились настолько, что уже хорошо различались их лица и детали снаряжения.
Напряжение звенело, вибрировало, взвинчивало нервы доброй сотни участников этой страшной и беспощадной игры. Игры, в которой ставкой были не три безразличных ко всему трупа у веселенькой зелененькой стенки, а напряженные тела, трепещущие сердца и вцепившиеся в них души пока еще живых людей.
За спиной у боевиков захлюпала вода.
«Духи резко развернулись. После дневного света их глаза ничего не могли различить в мрачном сумраке тоннеля.
