Валерий Горбань - Мы придем на могилы братишек
За спиной у боевиков захлюпала вода.
«Духи резко развернулись. После дневного света их глаза ничего не могли различить в мрачном сумраке тоннеля.
Взметнулись стволы, готовые послать смерть вдоль круглых стен, превращающих любой промах в смертельный рикошет.
— Кто?
— Свои. Ильяс еще пулемет дал. — Ответил приглушенный голос по-чеченски.
— Куда его ставить? — недовольно буркнул старший. Боевики опустили оружие, стали разворачиваться к выходу.
Но один, вздрогнув от голоса Дауда, наоборот, стал приподнимать опущенный было автомат.
— Ты откуда здесь, легавый??
В этот момент от стен тоннеля отделились еще двое. Длинные очереди пулемета и двух автоматов в замкнутом пространстве страшно ударили по перепонкам. Но еще страшнее хлестанули тяжелые пули, смяв и отшвырнув к выходу всех троих членов засадной группы.
В ту же секунду свинцово-стальные потоки вырвались из глубины двух других тоннелей. Приближавшиеся к выходу бойцы Дауда били вперед, еще не видя врага, но понимая, что пулям больше некуда лететь. Только вперед. В тех, кто сам только что готовил внезапную погибель другим.
Но и в самом плотном огне бывают прорехи.
В одном из тоннелей уцелевший под смертным ливнем боевик успел развернуться и выпустить в сверкающую вспышками темноту полный магазин автомата. А еще через секунду, уже падая с тремя пробоинами в груди и животе, он сумел нажать на спуск подствольника. Граната черканула по верхнему своду, серебристо-черной лягушкой поскакала вглубь и рванула, выбросив сноп бенгальских искр.
Единственный из бойцов Дауда, уцелевший в этой группе, добил в упор и стрелявшего боевика и еще одного, дрожавшего в последней судороге. А затем бегом помчался назад и, обхватив под подмышки, потащил к свету, на сухое место своих товарищей, один из которых стонал, держась за бок, а второй мертво обмяк.
Ильяс сорвался. Он бешено кричал в рацию, перемежая вопросы оскорбительными ругательствами:
— Кто открыл огонь без команды? Пусть этот ишак застрелится сам!
Его можно было понять. Предвкушая беспощадный и абсолютно безысходный для федералов расстрел, он тянул последние секунды, подпуская почти в упор тех, кто для него уже был одетыми в камуфляжную и милицейскую форму мертвецами.
Но эти мертвецы сумели вырваться из уготовленного неверным ада. И принесли этот ад с собой.
С первыми же выстрелами в тоннелях они упали за насыпь. Но, вместо того, чтобы, беспомощно раскинув руки от страшных ударов в спины, скатываться один за одним по щебнистым склонам, они открыли ураганный огонь. Этот шквал прижал к земле молодого гранатометчика и, вместе с половиной черепа, сорвал тюбетейку со старика, рискнувшего приподняться со своим РПГ. Он превратил в решето стены всех стоящих вдоль насыпи домиков, расщепил доски чердаков, сметая, пронзая, разрывая в куски каждого, кто не сумел от него укрыться.
Резко сдавший назад и прикрывшийся высоким бугром бронетранспортер вертел еле видимой со стороны боевиков башней. Он то деловито постукивал из КПВТ, пробивая насквозь бетонные заборы и вырывая из тел спрятавшихся за ними боевиков куски мяса в кулак величиной, то стремительно посылал короткую очередь из ПКТ, навек успокаивая блеснувшего оптикой снайпера.
Недалеко от БТРа, в обложенном мешками с землей кузове развернувшегося «Урала» спокойно, как недавно перед телевизионщиками, командовал своим расчетом Пастор. Его АГС бил короткими очередями. И редкая из них не несла чью-то смерть.
Несмотря на такой оборот, «духи» дрались отчаянно. Опомнившись после первого шока, они стали отходить короткими перебежками от укрытия к укрытию. Заработали их подствольники, все ближе и злее стали взвизгивать бандитские пули.
А между двумя встречными потоками смерти, перекатившись через насыпь и пригнувшись, бежали четверо. Саперными кошками сдернули они с места тела убитых. Упав в залитую водой канавку, переждали взрывы заложенных под ними гранат. И снова рванулись к павшим товарищам.
Длинными очередями слева и справа от них Пастор выстроил огненно-черные стены разрывов, спрятал братишек от флангового огня за повисшими лохматыми клубами. Но он не сумел уберечь их от боевика, который, прижавшись ко дну окопчика и не поднимая головы, швырнул в сторону своих врагов зеленую, рубленую на дольки «лимонку».
Веер осколков достал бамовцев уже в спины. Трое, мертвые уже несколько часов и безжизненно висевшие на спинах выносивших их товарищей, не стали еще мертвее. Они равнодушно приняли удары доброго десятка вонзившихся в них кусков чугуна, защитив тех, кто уносил их к своим. А вот прикрывавший своих подчиненных командир свалился с перебитой осколком ногой и застонал в смертном отчаянии, понимая, что жить ему осталось секунды. Живая мишень в ста метрах от ближайшего автоматчика.
Но уже зазвучал во всех рациях звенящий, подстегивающий голос Шопена:
— Огня, ребята, огня! Прикрыть братишку!
И встали новые клубы разрывов от АГСа и подствольников. С утроенной яростью заполоскал свинец по позициям боевиков.
И мелькнули над насыпью тени могучих, бесшабашных собровцев, подхвативших раненого и перебросивших его в безопасное место, как пушинку.
А еще через несколько минут склонившийся над ним Айболит уже уверял женатого десять лет командира, что такое ранение до свадьбы однозначно заживет…
Ильяс уходил с горсткой оставшихся людей. Ощерившись, как волк, он шел, не оглядываясь. Сопровождавшие его боевики угрюмо молчали.
Через Сунжу они переправлялись по обвалившейся металлической трубе со скобами. Когда группа дошла до ее середины, сзади раздался спокойный голос Дауда.
— Не спеши, Ильяс.
Главарь развернулся, вскинув свой АКМ, но поскользнулся и взмахнул руками, пытаясь восстановить равновесие. Он был молод и еще очень ловок. Короткая очередь из автомата изменила баланс не в его пользу.
Остальные стали бросать оружие в воду.
Ребят Дауда хоронили на родовом кладбище в селе недалеко от Грозного. Михаил со своим оператором снимал их похороны, прекрасно понимая, что этот материал в эфир не пойдет. Он не вписывался в «видение чеченской ситуации» руководством телекомпании.
На похороны своих мальчишек в родном северном городе удрал из госпиталя командир СВМЧ.
И каждый из погибших лег в могилу под рвущие небо залпы почетного караула. И мать каждого из них знала, куда прийти, чтобы побеседовать с сыном и выплакать свои беды на родной, всегда ухоженный холмик.
После бала
— При-ивет!
— Ой! — Людмила испуганно шарахнулась к стене. Сердце бешено заколотилось и онемевший язык наждачным листом зацепился за мгновенно высушенное жутким страхом небо. Больше ничего сказать, ни закричать она не смогла. Ноги стали ватными, а потом будто вообще исчезли, напоминая безвольно сжавшемуся телу о своем существовании только противной мелкой дрожью в коленях. И лишь одна мысль бешено пульсировала в голове: «Ну, не надо! Ну, пусть это будет сон! Ну, не надо!».
Но двое, преградившие ей путь в ста шагах от родного подъезда, не исчезали.
Развязные позы атлетических подвижных фигур в пятнистой камуфляжной форме и иронический тон приветствия, произнесенного с типичным для чеченцев акцентом не оставляли сомнения в их намерениях.
— Господи! Пусть просто обругают, пусть ударят! Так… сережки… нет я их сняла. И колечко сняла. Значит, вместе с мясом не вырвут, с кожей не сдерут. Как хорошо, что послушалась мамы и оделась в старушечье тряпье, замоталась в черный бабушкин вдовий платок. В сумерках могут и не понять, какого возраста. Просто видят, что русская, нельзя же так просто пропустить. Надо, чтобы шмыгали мы, как крысы по закоулкам. Что они сделать собираются? Пусть ударят, пусть обругают, но только…Господи!
— Что, испугалась? Не узнала? — одна из теней приблизилась почти вплотную.
— Аслан! О, боже мой! — горячая кровь застучала в висках и в судорожно вздохнувшую грудь со свистом ворвался воздух.
— Что, такой страшный?
— Да нет! — Людмила с облегчением рассмеялась. — Наоборот! Возмужал! Усы у тебя какие!
Аслана, своего одноклассника, Людмила не видела практически с выпускного. Тогда, впервые в своей жизни тайком, в закрытом классе выпив пару стаканов шампанского, добрый и по-взрослому вежливый парнишка, тайно вздыхавший за Людмилой класса так с пятого, вдруг превратился в назойливого ухажера с мрачными огоньками в глазах. Демонстративно держась от нее в нескольких шагах, он, тем не менее, весь вечер отпугивал своими свирепыми взглядами всех других парней. Никто так и не рискнул пригласить Людмилу на танец, а сам он танцевать не умел и стеснялся. Отец Аслана, пожилой мужчина старых правил, переживший сталинскую депортацию, но, несмотря на все испытания, народивший и вырастивший шестерых детей, современных танцев не одобрял. Национальные — в кругу семьи и друзей — другое дело! Даже своим сыновьям он категорически запрещал походы на разные вечеринки и дискотеки. Про дочерей уж и говорить нечего. И этот бал был для его младшего — последыша вторым подобным событием в жизни. В первый раз, в девятом классе, Аслан убежал тайком на дискотеку. Но какие могут быть тайны в этом городе, где люди считаются родством чуть ли не до Адама и Евы, и сплетни распространяются по разветвленным каналам со скоростью молнии. Кто-то сообщил отцу о нарушенном запрете… Аслан неделю не приходил в школу, а когда появился, был сам на себя не похож. Обтянутые желтые скулы, воспаленные глаза, утратившая мальчишескую подвижность фигура… Отходил он долго. Что с ним произошло, никто не знал и не мог узнать. В этой семье умели хранить свои тайны.
