Анатолий Недбайло - В гвардейской семье
стать в боевой строй.
Я подумал о матери. Как там она, что с ней? Как перебивается отец, сестренка? С началом моей
фронтовой жизни тревога о доме, о близких намного усилилась. Быть может, объяснялось это тем, что я, беря каждый раз в руки карту и уяснив свою боевую задачу, быстро прикидывал расстояние от линии
фронта до моего родного Изюма. Оно все сокращалось.
«А что, если бы меня послали в этот район?» И я быстро производил расчеты. Разве можно было в такие
минуты не испытывать волнения, если тебе надо всего лишь несколько десятков минут, чтобы долететь
до родного дома!..
Но я знал, что лететь мне предстоит в другой район. Как и в Изюме, там ждут нас, летчиков. Ждут нашей
помощи, ждут избавления от фашистской неволи.
Игорь, видимо, думал о том же, что и я. Он вдруг нарушил молчание:
— Письмишко надо написать родителям, — и вынул из планшета карандаш и тонкую ученическую
тетрадь.
— От меня не забудь передать привет, — напоминаю ему.
Родители Игоря жили в Москве и были мне незнакомы. Но я, лишенный возможности подать о себе весть
своим близким, очень хотел написать пару теплых слов хотя бы родным моего боевого товарища.
Игорь, словно угадав мои мысли, вырвал из тетради листок и протянул мне:
— Пиши тоже!
— Твоим?
— Можешь и моим. Но прежде — своим!
— Куда же? Изюм еще не освобожден! [39]
— Скоро освободят! — уверенно сказал Калитин. — До него уже рукой подать!..
Я с благодарностью посмотрел на него:
— Спасибо, друг!..
«Здравствуйте, мои дорогие! — начал медленно, собираясь с мыслями, выводить я. — Пишу, не будучи
уверенным, что вы получите эту весточку. Я жив, здоров. Нахожусь на фронте. Очень беспокоюсь о вас...
Будьте здоровы! Любящий вас Анатолий».
Сложил листок треугольником, написал адрес, указал свою полевую почту и, возвращая Игорю карандаш, вздохнул:
— Все равно не дойдет! — и положил письмецо в планшет.
Игорь, ничего не отвечая, продолжал писать. А когда закончил письмо, повернулся ко мне:
— Знаешь что, Анатолий? Вот закончится война, и мы с тобой поедем в Москву. Родители у меня
мировые, честное слово, — прекрасные!.. А пока что дай-ка мне свой «треугольничек» — вечером вместе
со своим занесу его в штаб, отправлю.
* * *
Наши наземные части с боями продвигались вперед. Медленно, зато неотвратимо. Противнику, несмотря
на то, что он пополнял свои части свежими резервами и усиливал огневую мощь, сдержать натиск
советских войск не удавалось.
На земле и в воздухе шли почти непрерывные бои. В них деятельно участвовал и наш полк, поддерживая
операции наземных войск, нанося удары по скоплениям вражеской боевой техники, штурмуя его
аэродромы, узлы сопротивления и коммуникации.
Как-то августовским утром командир эскадрильи собрал нас и сообщил о предстоящем вылете.
— На аэродроме Кутейниково противник сосредоточил до восьмидесяти самолетов, которые совершают
налеты на наши наступающие войска. Эскадрилья будет наносить удар в составе полка, — сказал комэск.
— На задание пойдем тремя шестерками во главе со штурманом полка майором Суклышкиным. Надо
внезапно выйти в район Кутейниково и произвести два захода. [40]
Мне предстоит впервые штурмовать вражеский аэродром.
Вылет во второй половине дня. А сейчас нужно готовиться к нему! В условиях фронтового аэродрома
каждый летчик приспосабливается, как ему удобней. Я достал карту, расправил ее на развернутом
планшете. Кладу планшет прямо на землю и, сидя на корточках, с помощью штурманской линейки
наношу карандашом отрезки маршрута от одного населенного пункта к другому, курсовые углы, отмечаю
расстояние и время полета. Цель обвожу красным кружком.
Расстояние до линии фронта и обратно составило почти пятьдесят километров. До сих пор мне
приходилось углубляться в тыл противника не больше чем на пятнадцать километров... Еще раз
обдумываю маршрут, мысленно представляю свои действия во время перелета через линию фронта, над
занятой противником территорией, над целью.
...Одна за другой взлетают шестерки штурмовиков и берут курс на запад.
Лечу слева, третьим от комэска. Нашу шестерку сопровождают четыре «яка». Мы знаем: наши боевые
друзья-истребители зорко всматриваются в воздушное пространство, ищут врага, готовые в любую
секунду сразиться с ним, не дать ему помешать нам выполнить ответственное задание.
Высота — девятьсот метров. Отсюда земля кажется мне большой картой, где вместо условных
обозначений — настоящие рощи, холмы, долины, где на синих жилках рек заметны ажурные рисунки
мостов, а на паутинах дорог угадывается железная змея вражеской танковой колонны, где взблеск огня за
синим лесом демаскирует зенитную батарею, где тихо дремлющая нива может оказаться вражеским
аэродромом, на который и следует обрушить огонь.
Что поделаешь? Война совсем по-иному научила нас видеть землю — ту самую обласканную солнцем
землю, которая пахнет разнотравьем, дышит теплом, звенит перекличкой кузнечиков. Теперь — иные
ассоциации: река — это водный рубеж; холм — вражеский опорный пункт; лес — укрытие для
фашистской техники...
Лечу, «читаю» землю. Сейчас под крыльями — линия фронта. Вспышки огня, дым. Там идет жаркий бой.
Совсем [41] недалеко от меня, справа по курсу вздуваются разрывы — это бьют зенитки. Но строй
самолетов не нарушается: эффективность огня «вдогонку» низкая, и потому ведущий увлекает группу
шестерок дальше, на запад, не предпринимая противозенитного маневра.
Все свое внимание я сосредоточил на пилотировании самолета, стараюсь следовать строго за машиной
лейтенанта Бикбулатова. И все-таки чувствую тревогу. Причина ее мне ясна. До этого я летал штурмовать
противника, находившегося недалеко от переднего края. В случае чего — на обратном пути до своих
рукой подать: можно уйти в свой тыл, за боевые порядки наших войск. А сейчас — дело совсем другое!..
Стараюсь взять себя в руки. Мимолетная тревога тает, как тает под солнцем утренний туман. Я вдруг
вспомнил косарей — двух стариков, инвалида, подростков, женщин. Из-под нахмуренных бровей глядели
усталые глаза. Я понимал, что каждый из этих людей трудится за десятерых. Им предстояло очень много
сделать, чтобы возродить землю, которую еще недавно топтал враг. Им нужна была Победа. Нужна как
можно скорее. И кто знает, — думал я, — быть может, от меня, от того, будет ли моя сегодняшняя атака
удачной, зависит, вернется ли домой муж молодки, помахавшей нам вслед белой косынкой, когда
штурмовики пошли на взлет...
...Высота тысяча сто метров. Первая пара ведущей шестерки перестраивается в правый пеленг. Все
выполняют тот же маневр. Значит, — до цели близко.
Вот уже первая шестерка устремилась в атаку. За ней — вторая. Вокруг самолетов рвутся снаряды.
Гулко застучало сердце. Еще несколько секунд — и я тоже атакую цель. Внизу, если продлить взглядом
линию пикирования второй шестерки, видны солнечные «зайчики». Так и есть: вражеские самолеты...
Они стоят группками вокруг перелеска, окаймляющего желтую поляну.
Вслед за командиром ввожу и свою машину в пикирование. Ведущий наносит удар реактивными
снарядами. Я тоже нажимаю кнопку «РС». Через две-три секунды вражеские самолеты исчезают в темно-
серых облачках взрывов.
Внимательно слежу за ведущим. Он выводит самолет из пикирования, тут же открываются люки его
«ильюшина», [42] и из самолета темными каплями падают бомбы. Я дважды нажимаю кнопку сброса
бомб, и мой штурмовик, слегка подпрыгивая, тоже освобождается от бомбового груза.
После этого выполняем левый разворот и, набрав высоту, уходим. Смотрю вниз: над стоянками
вражеских самолетов клубится дым, сквозь который просвечивают оранжевые языки пламени. Сомнений
нет: после наших эрэсов и бомб от фашистского аэродрома осталось только название.
Занимаю свое место в боевом порядке. Первые две шестерки еще раз заходят на цель. Тут и там
вспыхивают разрывы: это открыли огонь вражеские зенитки, прикрывающие аэродром. Вот и мы
проносимся сквозь гущу серо-черных «шапок». В кабине запахло пороховой гарью.
Командир длинными очередями ведет огонь из пушек и пулеметов. Я делаю то же самое — и ритмичная
дрожь пробегает по самолету. Внизу появляется еще один очаг пожара.
Снова выходим из атаки влево с набором высоты. «Телохранители» старательно опекают нас, зорко
всматриваются в небесный простор. И вдруг «яки» исчезают. Что такое?
