Павел Кодочигов - Здравствуй, Марта!
Снова мысли бьются в голове девчонки, но уже другие — дух от них захватывает. Несколько дней шальная от счастья живет, но однажды приходит домой, а там плач, как по покойнику, — не обошла беда семью Тихоновых: в Германию велят ехать.
Значит, зря обнадежилась... Что толку, что освободят Мажейкяй через один-два месяца — их-то уже не будет, увезут к этому времени. Выходит, что напрасно не решила для себя главный вопрос? А что, если... Да, да, надо к Марте! Только она может помочь...
Сидят с матерью на мешках да узлах. Ждут возвращения отца. Он пошел на сборный пункт только с маленькими Полинкой и Витюшкой — так велела Марта. С утра ушли, а все не возвращаются. Не случилось ли чего? Вдруг их угонят? Тогда что делать? А может, и к лучшему, что так долго они задерживаются. Может, не сегодня будут отправлять, а завтра? Хоть один день, а тут поживут.
Идут! Все трое! Но что это с отцом? Навеселе вроде? Нашел время! А он обвел всех победным взглядом и выдохнул:
— Все! Остаемся!
— Да как удалось-то тебе?
— Мне?! Ха! Мне бы ничего не удалось. Марте говорите спасибо! Марте! Только зашел я с этими гавриками, она на меня и накинулась: «Что, говорит, и этого в Германию? А какой от него толк? Сам еле на ногах держится — нужны Германии такие работнички! — да хвост у него — полюбуйтесь. Жена недавно умерла, так он ребятишкам носы не успевает подтирать». Ну, я, как договорились, тоже дурачком прикинулся, поддакивать начал, и забра-ко-вали! Подчистую! Нах хаузе скомандовали. Вот так! Беги, мать, за самогонкой — гулять будем!
— Ты уж и так напраздновался.
— Какой там? Понюхал только на радостях — вас спешил обрадовать!
— То и видно — еле дождались.
— Хватит, мать, праздник у нас сегодня! Такой праздник, что... Пляши, Валюха!
* * *
Трое маленьких детей у Александры Ивановны Драгуновой — две дочери и сын. Из-за этого и просидела, когда привезли, на Мажейкяйском вокзале до ночи — никто не хотел брать многодетную семью. А на улице дождь льет, слякоть. Поздно вечером мельник взял переночевать старшую дочь. Потом сапожник подошел — сынишку забрал. С младшей пошла за город, приютил на несколько дней какой-то добрый хуторянин.
А жить на что? Пошла в Мажейкяй работу искать и еще раз убедилась, что свет не без добрых людей. Разговорилась с местной жительницей Христиной Ивановной, рассказала о своей беде, и дала она хлеб и кров Александре Ивановне и ее дочерям. Сын так у сапожника и остался — полюбили его в этой семье, не отпустили.
У Христины Ивановны сын Сережа, слепой. Комсомолец. В сорок первом, когда фашисты ворвались в город, был он дежурным по военкомату. Не посчитал возможным покинуть свой пост, был ранен и остался без глаз. Потому и не расстреляли — какой вред от слепого?
Так и наладилась жизнь, вошла в новое русло. Угона в Германию Александра Ивановна не опасалась — кому она нужна там с детьми малыми? А вот понадобилась. Велели явиться на сборный пункт. Пришла, а школа битком набитая. Неужели и их увезут? Совсем потеряла голову женщина. Мысль одна — только бы остаться, только бы не забрали.
По одному в комнату вызывают. Выходят оттуда люди хмурые — смотреть страшно.
Заметила в той комнате переводчицу. Обрадовалась — близко с ней знакома не была, но по Новгороду знали друг друга, здоровались. Может, защитит, поможет как-нибудь?
Но когда вызвали Александру Ивановну, за переводчицей пришли, и она ушла куда-то. Пропала последняя надежда, сейчас лишь на себя полагаться надо. Заговорила, не помня себя от страха:
— Я не могу ехать, поверьте. У детей чесотка. Маленькие они. Болеют все время. Я сама больная...
Что только не наговаривала на себя, лишь бы остаться, а ей один ответ:
— Гут.
— Гут. И все.
На вокзал погнали. Там уж эшелон стоит. Сейчас загонят в вагоны и увезут. И тут старшая дочь теребит за руку:
— Мама! Марта пришла! Сходи ты к Марте. Попроси!
— Что ты говоришь? Где Марта?
— Да вон же! Вон стоит Марта. Сходи к ней!
Стала пробираться. Выждала время, когда около нее никого не было, подошла. Узнала ее Марта:
— А вы как сюда попали? Почему я вас в школе не видела?
— Да меня вызвали, когда тебя там не было...
— Поздно сейчас. Поздно! Вот же досада какая — если бы в школе... Что же делать?.. На вокзале у вас знакомых нет?
— Есть! Есть! — радостно закивала женщина. — Только вчера мы с хозяйкой, Христиной Ивановной, у них были. Совсем рядом с вокзалом они... — А о том, что всего единственный раз видела этих знакомых, умолчала.
— Хорошо. Я вас выведу отсюда, и вы сразу к ним. Они надежные люди?
— Они мне понравились... Простые такие...
— Ладно. Рискнем! Только до ночи никуда от них не выходите. А завтра придете, и я вам в паспорте отмечу, что вы не пригодны для работы в Германии...
* * *
Несколько обнадеживающих слов... Они дороги и в обычной, мирной жизни. Но в этом случае требуется немного — естественное движение души, желание помочь человеку, попавшему в беду, может быть, перед кем-то похлопотать за него.
В условиях оккупации все сложнее. Чем в первую очередь можно помочь человеку, подбодрить его? Рассказать о действительном положении дел на фронте, вселить уверенность в скором освобождении. При этом мгновенно взвесить и решить: в своего вливаешь силы или раскрываешь душу перед провокатором?
Марта знала, что они «работают» и от службы безопасности — СД, и от тайной полиции СС, и от тайной полевой жандармерии ГФП, от комендатур и контрразведок, и от карательных отрядов. Знала она и о том, что за правдивые слова полагается, по меньшей мере, лагерь. А если за словами стоит еще и дело — штамп в паспорте, как избавление от угона в Германию, то заранее клади голову на плаху.
И Марта рисковала отчаянно, смело. Иначе она ничем не помогла бы людям.
Война, вторжение врага — тяжелейшее испытание для народа, для каждого человека. Не все выдерживают эту проверку на крепость, и потому война рождает и скурстенов. Но во сто крат больше она рождает героев, известных и безымянных.
Так было и на литовской земле. Тысячи ее сыновей ушли на восток, сражались в армии Страны Советов. Тысячи оказавшихся на оккупированной территории ежеминутно и ежечасно, как могли, боролись с врагом.
Среди них и литовец Лукоша, укрывший от угона в Германию Сергея и Лидию Мельниковых. И жительница Мажейкяя Христина Ивановна, приютившая семью новгородки Александры Ивановны Драгуновой, и оставшаяся безымянной семья, жившая рядом с вокзалом, без лишних слов укрывшая Драгунову и ее детей до ночи в своей кладовке и тем спасшая их. И тысячи других местных жителей, давших кров и пищу вывезенным в Литву русским братьям и сестрам. Это тоже сопротивление. Из него тоже складывалась наша Победа.
Не давали покоя врагу и партизанские отряды.
В августе сорок второго года на территории Шауляйского, Мажейкяйского и Тельшяйского районов из местных коммунистов и комсомольцев, оставшихся в тылу врага, и бежавших из немецкого плена командиров Красной Армии организовался партизанский отряд под названием «Жемайчю». Сначала отряд был небольшой, но скоро вырос до восьмидесяти человек.
Ранней весной сорок четвертого года начальнику разведки отряда лейтенанту Крюкову было дано задание проверить новгородских девчат Нину Леонтьеву и Раю Маркову, а затем привлечь их к партизанскому движению.
Выбор был сделан правильный. Всего пятнадцать лет было Нине Леонтьевой, когда она вместе с такими же бедовыми подружками отобрала у пьяного немецкого часового винтовку и забросила ее в снег, а потом и самого спустила в сугроб под горку. Это была почти детская шалость. Но через год, как только стали угонять людей на чужбину, пришло решение: остаться, найти партизан и в их рядах бороться против фашистов.
— Что ты, Нина, тебе всего шестнадцать лет, а ты пойдешь в лес? — уговаривала мать. — Как же это?
— Ничего, мама, не сомневайтесь. Берегите себя, а я знаю, что делаю.
— Вся в отца, — вздохнула Мария Андреевна.
Ушла Нина в лес вместе с Анной Черняевой, Анной Логиновой и другими девчатами. Она и в самом деле была вся в отца, а того недаром прозвали в деревне Штыковым, потому и была у семьи эта вторая фамилия, вернее прозвище. И история его такова: когда глава семьи Петр Леонтьев бегал в домотканых портках, слыл он большим свободолюбием и особенно досаждал попу, учившему ребятишек закону божьему. Не выдержал однажды батюшка и выпалил:
— Ты, Леонтьев, как штык вольный! Никакого с тобой сладу!
Прыснули ребятишки от такого неожиданного сравнения и в тот же час приклеили Петьке прозвище Штыков. С той далекой поры и других Леонтьевых стали называть Штыковыми.
Ушла Нина в лес, но без удачи. Партизан найти не удалось, а на фашистскую засаду напоролись девчата, и отправили их на подсобные работы в воинскую часть.
Сбежала, лесами пробралась к родным, жившим уже в то время под Мажейкяем на хуторе Розалии Висминене.
