Павел Кодочигов - Здравствуй, Марта!
Обзор книги Павел Кодочигов - Здравствуй, Марта!
Кодочигов Павел Ефимович
Здравствуй, Марта!
Из предисловия: У подвигов, как и у людей, судьбы неодинаковы. Одни становятся известными сразу и одновременно поражают воображение миллионов людей. Другие длительное время остаются неоцененными, известными лишь немногим. Такие подвиги совершаются чаще всего в насыщенное бурными событиями время, когда трудно, да и некогда разбираться, где подвиг, а где просто честно выполненный воинский или гражданский долг. Эта документальная повесть тоже о малоизвестном подвиге новгородской комсомолки Марты Лаубе, о человеке кристально чистой души и очень доброго сердца. Она была зверски замучена гитлеровцами двадцать четвертого июля сорок четвертого года в молодом соснячке на берегу реки Венты, близ литовского города Мажейкяя, вместе с пятнадцатью другими патриотами.
Содержание
Вместо предисловия
Пушки бьют по Новгороду
Встать и идти!
А как поступить иначе?
В фашистских застенках
Если бы не Марта...
«А теперь до свидания, родные...»
Пусть узнают люди...
Необходимое послесловие
Новгородской учительнице Ирине Александровне Жуковой посвящаю
Пали целые поколения героев. Полюбите хотя бы одного из них, как сыновья и дочери, гордитесь им, как великим человеком, который жил будущим... и умер за то, чтобы оно было прекрасно...
Юлиус Фучик
Вместо предисловия
У подвигов, как и у людей, судьбы неодинаковы. Одни становятся известными сразу и одновременно поражают воображение миллионов людей. Другие длительное время остаются неоцененными, известными лишь немногим. Такие подвиги совершаются чаще всего в насыщенное бурными событиями время, когда трудно, да и некогда разбираться, где подвиг, а где просто честно выполненный воинский или гражданский долг.
Эта документальная повесть тоже о малоизвестном подвиге новгородской комсомолки Марты Лаубе, о человеке кристально чистой души и очень доброго сердца. Она была зверски замучена гитлеровцами двадцать четвертого июля сорок четвертого года в молодом соснячке на берегу реки Венты, близ литовского города Мажейкяя, вместе с пятнадцатью другими патриотами.
На углу проспекта имени Ленина и улицы Первомайской в Новгороде стоит старинное, построенное еще в прошлом веке, здание. До революции в нем была гимназия, после революции — школа.
В войну здание было разрушено немецко-фашистскими захватчиками. Его восстановили в первую очередь, потому что в нем должна была снова разместиться школа. Она получила прежний номер — четвертая.
На втором этаже, на самом видном месте, там, где коридор расширяется, образуя нечто вроде небольшого зала, висят портреты известных всей стране героев-пионеров Павлика Морозова, Коли Мяготина, Гриши Акопяна, Кычана Джакимова, Вали Котика.
И рядом с ними — портрет Марты Лаубе. Ее жизнь стала примером для сотен, а сейчас уже и тысяч маленьких чистых сердец, горячо бьющихся под красными галстуками.
Марта погибла не на родине, война разбросала ее соучеников и учителей, в школе в первые послевоенные годы не знали о ее судьбе. Но яркая жизнь Марты оставила столь же яркий след. Школа узнала о своей отважной воспитаннице. Длительное время направляемые опытной рукой руководителя краеведческого кружка, основателя интереснейшего школьного музея Ирины Александровны Жуковой, по крупицам собирали ребята материалы о Марте, ее борьбе с немецко-фашистскими захватчиками. И настал день, когда Люда Петрова, дочь Ирины Александровны Люда Жукова, Рива Фрадкова, Кира Егорова разыскали мать Марты Эмилию Ермолаевну, услышали и записали ее первый рассказ о дочери, увидели фотографии Марты. И этот рассказ так поразил пионеров, что тут же было решено: над Эмилией Ермолаевной взять тимуровское шефство.
Окончили школу эти ребята, на смену пришли новые тимуровцы: Таня Коркотко, Люда Цыганок, Надя Пряслова, Сережа Орлов, Саша Мишин, Валерик Ткаль, Леня Белов... Сейчас и они уже взрослые люди, давно работают, многие имеют своих детей, и их учат жить так, как жила Марта, не забывают об Эмилии Ермолаевне, навещают ее, хлопочут о ней, пишут письма.
Много лет в школе живет традиция — лучшему пионерскому отряду присваивается имя Марты Лаубе. Так будет и дальше...
Но перенесемся на минутку в Мажейкяй. Недалеко от города сохранилась почти правильной круглой формы поляна, обнесенная изгородью. Здесь братские могилы жертв фашизма, и среди них могила Марты и ее товарищей.
В вечном карауле — сосны, со следами зарубцевавшихся ран от фашистских пуль, и одна-единственная, неизвестно как сюда попавшая березка — немые свидетели зверской расправы над патриотами.
В Мажейкяе тоже чтут подвиг Марты. Каждый год, в день рождения пионерской организации, на ее могиле звучит торжественное обещание — литовские мальчишки и девчонки дают клятву быть верными ленинцами.
Это тоже традиция.
Марта хотела быть учительницей. В сорок втором году она должна была закончить факультет французского языка Первого Ленинградского государственного педагогического института иностранных языков. Война помешала этому. Ей не довелось прийти в свой класс, дать первый урок. Для людей она осталась просто Мартой — ни в институте, ни в ее родной Николаевке не успели привыкнуть к ее фамилии по мужу — Медонова, к ее отчеству — Федоровна.
Пушки бьют по Новгороду
В первое лето войны над землей часто грохотали грозы, и небо обрушивалось на людей потоками воды. «Это оттого, — говорили старики, — что испоганили воздух, перемешали его бомбами да снарядами, пожарами да взрывами». Может, и так, а может, просто такое грозовое лето пришло, но только грохотало постоянно. Не всегда и поймешь, то ли это дальняя канонада или бомбежка, то ли начало зарождающейся грозы.
На этот раз воздух застонал необычно от шума надрывно ноющих на высоких нотах моторов. Притихшая, ко всему приготовившаяся Николаевка услышала его в жаркий августовский полдень и содрогнулась: танки! Но из леса выползли не танки, а немецкие тягачи. Они тащили за собой дальнобойные пушки.
То, что казалось невероятным несколько дней назад, еще вчера было слухами, предположениями, стало действительностью. Никто не защищал маленькую, рассыпанную отдельными хуторами деревушку, и немцы пришли в нее, как к себе домой.
Эмилия Ермолаевна натужно, с хрипотцой, вздохнула и тяжело опустилась на стул, устало положив на колени руки и непривычно согнув спину. Невысокого роста, по-крестьянски плотная, она казалась сейчас Марте совсем маленькой. Губы плотно сжаты, у рта залегли жесткие складки. Небольшие светлые глаза смотрят в окно сосредоточенно и оценивающе, она будто взвешивает свои силы перед новым свалившимся на семью испытанием, прикидывает, как лучше его выдержать.
Марта знает, что мать просидит так долго и лучше не трогать ее, не лезть с утешениями. Тугой горячий клубок подкатывает к горлу Марты — точно так же мать сидела над гробиками дочерей Вильмы и Валентины, и потом — когда похоронили единственного ее сына Виктора и пришли с кладбища в опустевший дом...
Чувство досады, непоправимости случившегося охватывает Марту: в том, что они задержались до прихода немцев, виновата только она. Надо было бросать все и уходить, бежать, сразу же, как только она вернулась из Ленинграда. Сколько раз мать начинала разговор об этом, а она все отмахивалась.
— Что ты, мама! У нас же такая сила — они сюда не дойдут. Ну, как тебе еще объяснять? Когда действительно нельзя будет оставаться, эвакуируют всех организованно. Давай без паники, мама! Вечно ты всего боишься...
Эти доводы казались Марте разумными и единственно правильными. Ей все казалось, что причудливо выгнутая, нацеленная своим клювом на Москву тысячеверстная линия фронта вот-вот остановится, покатится назад и это «вот-вот» произойдет, если не сегодня, то завтра. Ведь захватывали же немцы Сольцы, подходили почти к Шимску, но выбили их оттуда, на сорок километров отбросили. Почему же здесь не могут сделать то же самое?
Мать тоже надеялась на лучшее, боялась бросить хозяйство: «Уйдешь — что найдешь потом?» Но настал день, когда она заявила бабушке и Марте:
— Завтра мы уходим, больше ждать нельзя.
Если бы они решились на два-три дня раньше! Может быть, даже на день...
Военный патруль задержал их почти у самого Новгорода. Заставил вернуться. У Марты затеплилась надежда: раз возвращают, значит, так надо, выходит, ничего страшного нет, и была права она, а не мама. Не надо было уходить — другие же остались.
Они пошли назад, не глядя друг на друга. Мать и бабушка молчали. Не заговаривала и Марта — боялась ненароком упрекнуть мать. Но раздавшийся позади них немецкий говор заставил Марту остановиться и прислушаться. Она осторожно выглянула из-за кустов и убедилась, что на чистейшем немецком языке весело болтали люди, одетые в красноармейскую форму и вернувшие их назад.
