Михаил Аношкин - Уральский парень
Прежде всего необходимо было установить: опытен беглец в лесу или нет. Особого труда это не составляло. Первое время, когда бандит стремился удрать подальше от зоны, он лез напролом, ничего не разбирая. Но даже при этом человек, знающий лес и умеющий вести себя в нем, постарался бы оставлять меньше следов — это он делает в силу привычки, бессознательно. Нет, рыжий не был знатоком леса. Балашов определил это сразу по сломанным побегам орешника, по ошелушившейся сосновой коре, по веткам берез, с которых содраны листья, — видимо, хватался за них руками.
Мысль Балашова работала дальше. Известно, беглец — преступник матерый, это у него, оказывается, не первый побег. Он знает: в населенный пункт идти нельзя, тем более, что поблизости нет большого города, где бы можно было легко затеряться. О его бегстве сообщено повсюду, любой милиционер уже знаком с его приметами. Значит, бандит станет скрываться в лесу. Подождет, пока стихнет шум, горячка, а там оглядится и решит, что предпринять. Заберется в самую глушь.
Балашов не ошибся. Обнаружили беглеца вечером в самой глухомани, куда даже солнечный свет едва проникал слабыми дрожащими нитями, в неведомо кем сделанной полуземлянке. Ее окружили. Бандиту некуда было деться. Он решился на отчаянный шаг. Выполз из убежища, поднял руки вверх, приблизился к Балашову и вдруг бросился на него. Схватил винтовку левой рукой, а ребром ладони правой руки пытался перебить Балашову горло: известный прием джиу-джитсу. Владимир вовремя присел и ударил беглеца кулаком под самый дых. Тот ойкнул и упал. Через минуту ему скрутили руки. Запомнился тогда взгляд преступника: тяжелый, полный злобы и отчаяния. Потом такие взгляды Балашову пришлось наблюдать у пленных фашистов, особенно в первые дни. А собственно, какая разница между тем рыжим душегубом и фашистскими убийцами?
Командир роты подробно расспросил Балашова, как он действовал на первом самостоятельном боевом задании. Остался доволен. И Балашов после этого как-то заметно подтянулся, служба начинала нравиться ему. А тут демобилизовали старшину роты, и неожиданно старшиной сделали Балашова. Он растерялся: шутка сказать — из рядовых да в старшины. Но командир роты подбодрил его, и Балашов расправил плечи. Ничего, служба у него стоящая, не хуже, чем у других.
Однако жизнь снова внесла свои суровые поправки. Грянула война. Рота Балашова сопровождала эшелон. По дороге эшелон разбомбили. Старшина с десятью бойцами устремился на восток, к своим…
Балашов командовал теперь пятой ротой, хотя одним из командиров взводов был у него старший лейтенант. Такое нарушение воинской субординации у партизан не редкость. Иной командир, оказавшись в новых условиях, терялся, медленно перестраивался на необычную лесную тактику, а обстановка порой вынуждала принимать быстрые решения, не давала времени на раздумья. И тогда из общей массы выдвигался наиболее смекалистый и быстрый. Так случилось и с Балашовым. Когда десять человек пробирались на восток, как-то само собой случилось, что Балашов оказался во главе этой десятки, хотя был с ними старший лейтенант. Балашов хорошо ориентировался в лесу, был смел и решителен. В него поверили, ему вручили свои судьбы. Десятка влилась в отряд на правах самостоятельной единицы, которая позднее была преобразована во взвод, а затем и в роту.
3
Потянулись однообразные спокойные дни. Бойцы приводили себя в порядок: штопали одежду, чистили оружие. Много спали, наверстывая упущенное и прихватывая авансом. С утра до вечера лес приглушенно гудел от человеческих голосов.
Командование отряда не тревожило роту Балашова, даже в наряд ее не назначало. Карев обычно посылал роту на самые опасные дела, использовал ее чаще, чем другие. А теперь, видимо, давал ей возможность вволю отдохнуть. Лишь однажды ночью Балашов со своими ребятами дежурил у сигнальных костров, разложенных в двух километрах от лагеря на просторной вырубке. Ждали самолеты с Большой земли, но в ту ночь они не прилетели.
С дежурства вернулись утром, легли отдыхать. Саша успел сбегать в госпиталь проведать дядю. В шалаш залез осторожно, чтоб не разбудить Балашова и Остапенко. Но старшина не спал.
— Как дядя себя чувствует? — спросил он.
— Плохо, товарищ командир. Крови много потерял. Ему бы на Большую землю.
— Батька у тебя есть, Саша?
— Батька? Есть, Он в Красной Армии. Мамка эвакуирована.
— Почему же ты остался?
— Убежал я от мамы. С дядькой Анисимом жил. Дядька мне говорил: «Немцы, Сашко, тоже люди. Не тронут». Не трогали поначалу. А потом пошло. Меня в Германию хотели угнать, да я спрятался. Дядьку обобрали до ниточки. Корову последнюю повели со двора. Тетка Настя не дает. Толкнула фрица, а тот возьми да упади. Ну, тетку и застрелили. Дядька прибежал ко мне — я на старой пасеке жил — и говорит: «Пойдем, Сашко, до партизан. С волками я жить не хочу».
— Научили твоего дядьку оккупанты?
— Научили, — согласился Саша и спросил: — Товарищ командир, вы давно воюете?
— С первого дня, Саша. Как началась война, так и воюю.
Саша тихо засмеялся.
— Ты чего?
— Ничего. Дядька мне говорил, что вы дрались с японцами на Хасане, с финнами на линии Маннергейма.
— Почему же он так решил?
— По усам, — опять засмеялся Саша. — Такие усы, говорит, я видел только у старых вояк.
Балашов улыбнулся. Перед войной ему присвоили звание старшины. Это в двадцать-то лет! Ну, как тут обойдешься без усов, если все знают, что ты мальчишка и пока весь твой авторитет в усах? Сейчас, конечно, смешно, но к усам привык. А привычка — вторая натура.
Вечером Владимир любовался белочкой. Она, видимо, все больше привыкала к человеку, который так спокойно вел себя и стала спускаться совсем низко. Казалось, вот-вот прыгнет ему на плечо.
Солнце клонилось к закату. На лесную дорогу пали тени. Макушки сосен пламенели от лучей заходящего солнца, Тишина.
Удивительно легко было на душе — ни боли в руке, ни тревожных дум. Белочка цокала над головой.
И вдруг щелкнул пистолетный выстрел. Балашов вздрогнул, здоровой рукой вцепился в автомат. И прежде чем он успел сообразить что-либо, мертвая белочка шлепнулась под ноги. Балашов побагровел, вскочил на ноги. Виновник не спеша прятал пистолет в кобуру. Старшина тяжелым шагом подошел к нему. Сначала принял за бойца из своего отряда, но скоро убедился, что тот из отряда Терентьева. Партизан, застегнув наконец кобуру, поднял голову. Встретив взгляд Балашова, сразу подобрался, даже как-то съежился: видимо, потому, что в глазах этого широкоплечего парня с перевязанной рукой поймал откровенное презрение.
— Эх, ты! — процедил сквозь зубы Балашов. — Геро-ой! Ты бы в другом месте свое геройство показывал, вернее бы было.
Партизан, стараясь не выдать своего смущения, как можно развязнее ответил:
— Нервы, братишка, побереги. Каждую тварь жалеть будешь, жалелки не хватит. Вон ее сколько нынче гибнет. А про геройство не будем.
Партизаны, оказавшиеся здесь, зашумели, гул голосов слышен был далеко, привлекая новых свидетелей.
— Тихо! — властно крикнул Балашов. Не спуская взгляда с незадачливого стрелка, он тихо, но внятно сказал: — Дундук! — и отвернулся.
— Ты не командуй! Ясно? И не обзывайся. Я, может, сам командир! — взбеленился вдруг виновник, чувствуя, что остался в одиночестве.
Получилось это у него смешно, как у гонористого петуха.
Один из партизан, как видно товарищ неудачника, высокий и немного сутулый, тронул попавшего в переплет приятеля за рукав:
— Пойдем отсюда, Степан.
Степан готов был сейчас же бежать к своему шалашу, но гордость заставила его еще немного поартачиться.
— Я тебя запомню! — погрозил он Балашову, и эта угроза опять прозвучала по-мальчишески несерьезно. Даже его высокий дружок и тот улыбнулся. Балашов глядел на высокого партизана и никак не мог отделаться от ощущения, что видел его где-то. Знакомое сквозило в легкой настороженной походке, в резком повороте головы. И мысли заработали неудержимо, напрягая память. Где и когда встречался этот человек? Между тем, Степан и его высокий товарищ направились в ту сторону, где разместился отряд Терентьева. Партизаны провожали их насмешливыми взглядами, тихо галдели. Высокий повернулся и с улыбкой, дружески помахал на прощанье рукой. И в этом жесте почудилось Балашову что-то известное давным-давно. Он неожиданно, словно проснувшись, заметил рядом Сашу Соснина, который в ответ тоже помахал рукой. Старшина спросил Сашу:
— Ты его знаешь?
— Кого?
— А этого, кому махал рукой.
— К дядьке Анисиму в лазарет ходил и видел его там. Это Белявцев. Отчаянная, говорят, голова. Ничего не боится. Раненые из их отряда рассказывали.
Балашов точно помнил, что никогда не встречал человека с фамилией Белявцев, хотя людей повидал много, особенно за последние годы. Но что он когда-то видел этого человека, Владимир не сомневался ни минуты. Мучительно старался вспомнить где? Так иной раз ускользнет из памяти знакомое до последней заковыки слово: хочешь вспомнить, а не можешь. Кажется, вот-вот оно объявится, это слово, где-то рядом, даже привычное сочетание некоторых звуков слышишь, а полностью все слово не дается.
