Карел Птачник - Год рождения 1921
Кованда быстро обернулся и увидел, что Липинский опустил руку с дымящимся пистолетом. В этот момент Ота Ворач кинулся на унтер-офицера Миклиша и повалил его. Фрицек дал подножку Бекерле, Цимбал ударом кулака сбил с ног Рорбаха, остальные чехи навалились на группу солдат, шедших в авангарде.
Кизер, Нитрибит и Бент на мгновение опешили, потом кинулись бежать. Напролом продираясь сквозь кусты, падая и поднимаясь снова, они скатились вниз по откосу и исчезли в густом ельнике. Карел, подняв обе руки, предостерег товарищей, бросившихся за ними.
— Назад, вернитесь назад, они будут стрелять!
Как бы в ответ на его слова, из кустов сухо щелкнули два выстрела, и пули просвистели над головами чехов. Липинский поднял руку с пистолетом и, расставив ноги и целясь в кусты, выстрелил целую обойму. Сверху, с дороги, Ота Ворач дал пять выстрелов из пистолета Миклиша.
— Не стрелять! — крикнул Карел. — Беречь патроны! — И Ота послушно сунул пистолет в карман.
— Берегись Шварца! — хрипло воскликнул Кованда; он все еще не мог прийти в себя. Но ревматический Шварц уже слез с повозки и, угодливо улыбаясь, подал свой пистолет Карелу.
— Возьмите, пожалуйста, — тихо сказал он. — Я не буду стрелять.
Чехи столпились около повозки, притащив с собой наполовину оглушенных и смертельно перепуганных немцев.
— Вот они! — кричали парни, сгоняя солдат в кучку. — Руки вверх!
Карел поднял руку, требуя тишины.
— Ота Ворач, Цимбал, Ирка и Фера, возьмите пистолеты и идите на разведку. Ота и Цимбал — вниз по косогору, в ту сторону, куда удрали немцы. А вы, Ирка и Фера, — вперед по дороге. В случае чего — стреляйте.
Шварц, униженно кланяясь, присоединился к группе немцев, испуганно теснившихся около повозки. Карел молча глядел на них.
— Обыщите их! — коротко распорядился он, и ребята обшарили немцев, отбирая у них обоймы с патронами и ножи. — Остальное оставьте.
Ефрейтор Шварц поспешно сообщил, что на повозке, под козлами, спрятана жестяная коробка с патронами к пистолетам.
— Винтовок у нас, к сожалению, нет, — виновато добавил он.
Кованда удивленно поглядел на Карела.
— Ты хочешь их отпустить?
Карел оглянулся на товарищей.
— Да, — сказал он. — Если вы согласны. Кто возражает, говорите.
Молодые чехи посмотрели в сторону немцев. Жалкое это было зрелище! Порванные мундиры, поцарапанные лица… Такими они еще не видели своих сторожей. Фельдфебель Рорбах сплевывал кровь и прижимал платок к глазу, у Бекерле кровоточила царапина над бровью, Миклиш обматывал платком руку, ефрейтор Мюллер, сняв сапог, растирал лодыжку. Шварц смущенно ухмылялся, не зная, что сказать, как угодить чехам. Девять на смерть перепуганных вояк в рваном заношенном обмундировании, без фуражек и без оружия, девять заурядных солдат, всегда выполнявших чужие приказания. Они не умели ничего решать сами, и никого не обижали по собственной инициативе.
— Капитана бы сюда и Нитрибита! — в сердцах воскликнул Кованда и отвернулся.
— И Бента, — тихо добавил Карел и посмотрел на товарищей. — Так отпустить?
— Пусть идут, ну их! — отозвались те. — Получили свое.
Карел подошел к Шварцу.
— Возвращайтесь обратно той же дорогой, — идите всю ночь. Если вздумаете следить за нами, мы будем стрелять, предупреждаю. Карта у вас есть?
— Она была только у капитана, — торопливо ответил Шварц.
— Ну, уходите.
И немцы пошли. Мюллер нес в руке сапог и босой ногой неуверенно ступал по траве. Рорбах поддерживал Бекерле, Миклиш шел, засунув руки в карманы и носком сапога отшвыривал камешки с дороги. Когда они обогнули повозку и проходили около мертвого Гиля, из кустов вышел Липинский.
— Фельдфебель Рорбах! — окликнул он, и Рорбах испуганно вздрогнул и остановился.
— Bitte? — спросил он и машинально выпрямился, словно собираясь стать во фронт, но потом спохватился И сплюнул кровавую слюну. — В чем дело?
— Ваш мундир и фуражку! — спокойно сказал Липинский.
Фельдфебель изумился.
— Мундир? — недоуменно переспросил он. — Зачем вам мундир? И почему именно мой?
— Нужно, — хладнокровно ответил Липинский. — Дело не в мундире, а в петлицах.
Рорбах секунду колебался, потом снял мундир и подал его вместе с фуражкой Липинскому.
— Пожалуйста, — презрительно сказал он. — Пользуйтесь!
Липинский отдал ему свой мундир и сиял с головы пилотку.
Переодевшись в мундир фельдфебеля, он сунул руку в нагрудный карман.
— Часы возьмите, — усмехнулся он. — Они мне не нужны.
Рорбах молча взял часы и зашагал по дороге, догоняя своих товарищей. Чехи, улыбаясь, глядели вслед торопившемуся фельдфебелю, но вдруг на их лицах появилось жесткое выражение.
Они остановились в двух шагах от Олина. Он сидел, прислонясь к дереву, и курил. Когда парни медленно подошли к нему, он потушил сигарету и неуверенно встал, стряхивая пыль с одежды.
Некоторое время он выдерживал их взгляд, потом уставился в землю.
— Я знаю, — начал он, облизывая губы, — что иногда относился к вам не так, как надо. Но я не был против вас, это неверно. Я никого не обидел. Вы ни на чем меня не поймали. Все это чушь, честное слово!
Никто не отвечал ему, на лбу Олина выступили капли пота. Чехи угрюмо молчали и подходили все ближе.
— Не можете же вы в самом деле сказать, что Ферда погиб по моей вине! — громко продолжал Олин, словно страшась тишины, которая окружала его со всех сторон. — Он мог быть сейчас с нами, если бы не поторопился. Гиль получил по заслугам, так ему и надо.
Ребята нетерпеливо переминались с ноги на ногу и оглядывались на Карела.
— Если бы вы с самого начала не издевались надо мной, я бы никогда не вел себя так. Вы сами виноваты. Я неплохой человек. Я никогда не притворялся и не подлизывался. Я согласился быть фербиндугсманом — и в этом моя вина. Но что поделаешь, пришлось. Скажите сами, был другой выход?
Ребята не говорили ни слова, и Олин начал дрожать.
— Простите меня… — продолжал он плаксиво. — Германии — крышка, и слава богу. Мы на пути домой, неужели вы можете теперь обидеть меня, ребята?
По щекам Олина текли слезы, голос прерывался, и все же бывший фербиндунгсман не переставал говорить, смутно чувствуя, что в этом его единственное спасение. Он говорил, говорил, умоляюще протягивая руки и униженно заглядывая в глаза соотечественникам. Это был взгляд человека, понявшего, что ему уже нет спасения, и он ни у кого не найдет поддержки.
— Кто из нас не ошибался, — бормотал он, — каждый допускал какие-нибудь промахи… но нельзя же осуждать беспощадно. Надо прощать, товарищи, надо сжалиться.
Парни отвернулись, им были противны эти мольбы о милости. Ни у кого не хватало духу подойти к Олину и ударить его.
Только Карел сделал это. Он медленно поднял руку и ударил в зубы неумолкавшего Олина. Тот зашатался, стукнулся затылком о дерево и опустился на колени.
— И уходи! — сказал Карел, указав на дорогу, по которой только что ушли немцы. — Мы бы тебя убили, да уж очень ты нам противен. Уходи, пока цел!
Олин смотрел на них, не осознавая смысла этих слов.
К нему протолкался Кованда и ухватил его за плечи.
— Карел сказал за всех нас, — объявил он и потащил Олина к лесу. — Уходи! — Кованда сильно толкнул его. — И не оборачивайся!
Ребята молча стояли на месте, пока Олин не исчез в лесу. Он шел медленно, тяжело, понурив голову, спутанные волосы падали ему на лоб.
Кованда поискал взглядом Липинского. Но того нигде не было видно. Тогда Кованда сошел с дороги и раздвинул кусты. Липинский в мундире Рорбаха сидел на высоком пне, посреди небольшой просеки, и задумчиво жевал стебелек.
Кованда подошел и молча обнял поляка.
— Ты спас мне жизнь, друг, — растроганно сказал он. — Не будь тебя, не видать бы мне белого света.
Подошедшие ребята стали жать Липинскому руку.
— Что вы решили делать? — спросил взволнованно Карел.
Тот медленно поднялся и надел фуражку.
— Если вы позволите, — нерешительно сказал он, — я пойду с вами, а от вас — дальше, в Польшу, домой. Для этого я и взял этот генеральский мундир. А в Чехии кто-нибудь из вас даст мне гражданскую одежду.
Из кустов вышел Станда. Глаза у него были красные, заплаканные, он неуверенно шарил перед собой руками.
— Без очков я не могу идти, ребята, — в отчаянии сказал он. — Совсем не могу, измучился. Жить не хочется… — слезы текли у него по щекам. — Лучше пристрелите меня, пора мне на тот свет. И вы от меня избавитесь…
Всхлипывая, он повалился на траву и зарыдал. Товарищи подняли его, как ребенка, и посадили на возок.
— Разувайся, — сказал Кованда. — И не реви, зануда. В Праге я куплю тебе такие очки, что будешь видеть с Градчан до самого Эссена. И придет же в голову умирать в такое время. До дома рукой подать. Там небось для нас уже варят кофе.
