Луи де Берньер - Бескрылые птицы
— А! — воскликнул Гранитола. — Вас зовут Рустэм-бейэфенди? Так, прекрасно. А я — лейтенант Гофредо Гранитола. Лейтенант Гофредо Гранитола. Capisci?[86]
— Капиши, — повторил Рустэм-бей.
— Нет, нет, не «капиши». Лейтенант Гофредо Гранитола.
— Гранитола?
— Si, si[87], Гранитола.
— Ax, Гранитола! — просиял Рустэм-бей, сообразив.
Сержант ткнул себя в грудь и, благоразумно опуская такие детали, как звание и имя, представился:
— Олива.
— Олива, — повторил ага и далее прошел через сей ритуал с каждым солдатом. Затем отступил и, по очереди показывая на бойцов, по памяти назвал все имена.
— Феноменальный человек, сержант, — прошептал Гранитола.
— Так точно, господин лейтенант, — согласился Олива, кого, как и всех остальных, сие чудо мнемоники сильнейшим образом потрясло.
— Вам бы в дипломаты, — сказал лейтенант, прекрасно сознавая, что Рустэм-бей его не понимает.
— Вы грек? — спросил ага, использовав турецкое слово «юнанлы», однако вразумительного ответа не получил. — Оттоман, — показал он на себя, но затем поменял название: — Турок. — Рустэм-бей обвел рукой собрание солдат, а потом вопросительно вскинул обе руки.
— А! — вскричал сержант Олива, внезапно поняв вопрос. — Italiani.
— Итальяни, — повторил просветлевший и одновременно озадаченный Рустэм-бей. Каким ветром в Эскибахче занесло взвод итальянских солдат? Однако известие подсказало, как поступить дальше. — Est-ce que vous parlez français?[88] — спросил он.
Вопрос произвел фурор: Гранитола вдруг понял, что все затруднения сейчас закончатся.
— Mais oui, je parle français, — ответил лейтенант и снобистски добавил: — Tout le mond parle français[89].
— C’est la langue universelle de la civilization, n’est-ce pas? — сухо заметил Рустэм-бей, приподняв красноречивую бровь. — Je I’ai appris un pendant le service militaire. J’étais officier, et c’était plus ou moins oblig-atoire[90].
Сказать по правде, по-французски оба говорили скверно. Рустэм-бей имел несчастье учиться у человека с весьма сильным южным выговором, и потому все носовые звуки получались у него с добавкой твердого «г». «Жё ревьян ландман»[91] получалось как «Жё ревьенг лендменг», и, соответственно, все гласные вырывались на свежий воздух надлежаще видоизмененными. Подобным же образом и Гранитола не продвинулся дальше шуток, необходимых для посещения офицерских вечеринок с союзниками, к тому же и тот и другой большей частью забыли все, чему учились. За месяцы приятельства эти двое умудрились породить свой язык, каковой оба искренне считали французским, и до конца жизни Гранитола будет ужасать случайных французских собеседников своим беглым, но причудливым жаргоном, сильно сдобренным прованским выговором, который он неумышленно перенял от Рустэм-бея.
Разумеется, Лейла-ханым немного говорила по-итальянски, поскольку его диалекты ходили на ее родине — Ионических островах, но воспользоваться этим не могла. По соображениям благоразумия она тщательно избегала любых указаний на то, что родом не с Кавказа. Лейлу распирало желание поболтать на итальянском, и она успокоилась, лишь когда солдаты наконец отбыли.
А тем вечером Рустэм-бей отвел итальянцев в городскую гостиницу — приятные пустые комнаты, квадратом охватившие тенистый дворик. Они больше всего годились под временные казармы, и единственное неудобство состояло в том, что приезжие рассчитывали пользоваться гостиницей, как обычно, и невозможно было отговорить их расстилать свои тюфяки и храпеть ночь напролет даже в комнатах, битком набитых солдатами. Последним, однако, нравился обычай делить трапезу с постояльцами, и они перепробовали бездну вкусностей, которые потом с наслаждением вспоминали, пытаясь заставить жен их воссоздать.
В первый вечер Рустэм-бей исполнил свой долг, не пожалев прислать кальян и еду. Согласно обычаю, он упорно сидел среди солдат, молча исполняя законы гостеприимства, а те так же упорно сидели и дожидались его ухода, соблюдая правила воспитанных гостей. Кальян шел по кругу, и даже те, кто боялся нахвататься турецких микробов, в конце концов сделали несколько затяжек. Они заметили, что у Рустэм-бея свой мундштук, которым он каждый раз заменял общий. Прохладный, сладкий и ароматический дым доставлял курильщикам нежное наслаждение, и к середине вечера усталых солдат сморило. Никто не видел ухода Рустэм-бея, поскольку отбыл он лишь после того, как все чужестранцы задремали.
Ага вернулся домой, гордый тем, что исполнил свой долг, оправдал ожидания жителей, сумел применить свой французский, и довольный, что провел интересный день. Он спихнул с постели безропотную Памук и разбудил Лейлу-ханым, перышком пощекотав ей губы и ресницы. Лежа после томной любви и прислушиваясь к соловьям, Рустэм сказал:
— Надо будет купить мундштуков для кальяна и подарить солдатам.
Чуть позже, даже не зная, слышит его Лейла или уснула, он просто так сказал:
— Вообще-то я счастливый человек.
Прежде он никогда так не думал и не говорил.
75. Мустафа Кемаль (17)
Каратавук в Галлиполи и Ибрагим в Алеппо зависли в странной неопределенности, охватившей армию, которая еще существует, когда правительство сдалось. Воинская рутина идет своим чередом, но никто не знает, зачем это теперь, и одни солдаты прячут друг от друга глаза, словно виноваты в поражении, а другие злятся и нехотя исполняют приказы, утратив страх перед офицерами. Идут разговоры об отправке домой, как это может произойти, будет ли какой транспорт. Ручеек дезертиров не иссякает, поскольку служить теперь бессмысленно, и немалая часть армии демобилизуется стихийно и неофициально. Многие прихватывают оружие и становятся обычными бандитами, преумножая невзгоды населения. Жалованье не поступает, кормежка по-прежнему непереносимо скудна. Одни солдаты воруют у гражданских, другие попрошайничают.
Крушение Османской империи наступило после поражения Болгарии: союзническим силам выпал шанс легкого вторжения по всему фронту, в то время как основные силы армии безнадежно застряли на Кавказе и в Сирии. Великий Визирь Талат-паша заявляет: «Мы наелись дерьма», — и уходит в отставку. Правительство Энвер-паши и младотурков наконец-то смещено, однако Мустафа Кемаль разочарован, не получив назначения в новый кабинет министров. Англичане навязывают новому правительству жесткие условия, Энвер с бывшими сподвижниками бежит в Германию. Оттоманы слишком поздно понимают, что англичане не разделяют их предположения, будто военного вторжения на османскую территорию не будет. Британцы оккупируют Мосул, нарушая соглашение, заключенное двумя днями раньше. Наступает новая эра борьбы за независимость Турции, и командующий 6-й Османской Армии, поняв, что происходит, тайно накапливает оружие и провиант. В Сирии Мустафа Кемаль осознает, что охраняет границу, которой официально нет ни на одной современной карте, поскольку проходит она по неопределимому рубежу древнего царства Киликии. Англичане заявляют о намерении оккупировать Алеппо, и Кемаль предпринимает шаги для отражения любых нападений на Искендерон. Он недоволен, когда правительство приказывает ему воздержаться и отзывает в Стамбул. К тому времени он тоже начал подготовку к сопротивлению. Его преемник переправляет необходимые припасы в глубь страны, где их не захватят союзнические силы. На всех фронтах оттоманские командиры, будто зная, что предстоит, запасают провиант и снаряжение.
В конце 1918 года французы оккупируют Адану и тем самым немедленно запускают лису в курятник. Османская империя запросила перемирия, но не сдалась. Она изнурена, ее экономика разрушена, и вроде бы непостижимо, что страна еще способна воевать, но победителям только предстоит познать в полной мере фантастическую стойкость турков. Теперь, когда чужеземные войска занимают турецкую территорию, сопротивление неизбежно, и уже появляются его образчики: пока имперские начальники один за другим капитулируют и одно за другим принимают условия Антанты, идея отпора все увереннее зарождается в широких кругах инакомыслящих армейских офицеров. Империя начинает разделяться, но Мустафе Кемалю и его собратьям-офицерам еще потребуется время, чтобы воспламенить смирное население. В этом им весьма помогают французы, которые натравливают подразделения армянских добровольцев на жителей Аданы. Добровольцы бросаются мстить и предсказуемо получают отпор. На всех турецких оружейных складах Анатолии, охраняемых союзническими силами, начинается воровство боеприпасов.
Мустафу Кемаля угнетает вид кораблей Антанты у причалов Стамбула. В Галлиполи он не спал ночами и принес в жертву десятки тысяч солдат, чтобы именно этого не произошло. Мустафа подавлен, но в то же время лелеет надежду, что в недалеком будущем возглавит правительство, повсюду наведет порядок и положит конец череде унижений. Он снимает дом у армянина в районе Османбей — очень удобно, близко к ядру политической жизни и подальше от матери.
