Карел Птачник - Год рождения 1921
Бледные от волнения и испуга, ребята в двенадцатой комнате зажгли свет. Им не верилось, что все это происходит наяву. Из коридора доносились звуки кованых сапог Рорбаха и его возгласы:
— Alles zurück! Die Tür zumachen![96]
Парни приподнялись на койках и, опершись локтями о колени, прислушивались к стуку собственных сердец.
В коридоре раздались торопливые шаги нескольких человек.
— Что случилось? — спрашивал запыхавшийся Кизер. — Кто стрелял?
— Гиль, — ответил Нитрибит. Больше чехи ничего не расслышали — Нитрибит отошел к лестнице.
Парни в комнате не могли вымолвить ни слова, они лишь напряженно прислушивались к звукам, раздававшимся в коридоре. Рорбах выкрикивал свои распоряжения уже на третьем этаже, а у дверей двенадцатой комнаты прохаживался Шварц, ребята узнали его покашливание.
Потом снова послышался голос Нитрибита.
— Санитар Бекерле! — кричал он. — О, проклятье! Бекерле!
Бекерле выскочил из комнаты и щелкнул каблуками, Нитрибит что-то приказал ему, и Бекерле убежал. Через минуту у дверей снова послышались их шаги. Нитрибит шел медленно.
— Не спеши, — сказал он Бекерле, — все равно это уже ни к чему.
Потом на кого-то прикрикнул Шварц, и тотчас отозвался Олин.
— Это я, — сказал он. — Я иду вниз.
Немного погодя кто-то тихим шагом, словно стесняясь, подошел к двенадцатой комнате, нерешительно остановился и нажал ручку. Парни медленно поднялись со своих мест.
Вошел Липинский. Прежде чем закрыть за собой дверь, он строго крикнул: «Потушите свет!» — потом усталым жестом взялся за выключатель и оглядел комнату. Рука его дрогнула, он несколько раз облизал губы и поглядел чехам в глаза, потом уставился в пол.
— Убит, — тихо сказал он и погасил свет.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
1
Апрельское солнце бросает пучки лучей на безлюдный город. Пусто теперь и на заводе — товарная ветка забита обломками вагонов, тишина, в проездах ни души, все засыпано мусором, ветер вздымает облака пыли. Сирены онемели, хотя вражеские истребители непрерывно носятся в воздухе, пикируя при малейшем признаке жизни на почти вымершей местности.
Чешская рота уже вторую неделю интернирована в школе. Выходить разрешается только в коридор, да и то лишь днем, во двор чехов не выпускают совсем. Немецкая охрана с оружием на изготовку дежурит круглосуточно, у сонных часовых злые, усталые лица, капитан целыми днями сидит у телефона или слушает по радио военные сводки.
На западе Германии уже не было фронта. Изолированные части вермахта сдавались в плен быстро продвигавшимся войскам союзников, отдельные бои разыгрывались стремительно и ожесточенно. По неофициальным сведениям, авангард американских бронетанковых войск уже приближался к Цейтцу. Но немцев американцы не пугали, они не испытывали к ним ни малейшей ненависти. Сразу забыв о событиях последних лет, о беспощадных воздушных налетах, о жестоких боях в Бретани и на Рейне, гитлеровцы сдавались войскам западных держав, словно ожидая от них помощи и заступничества перед Советской Армией, которая, громя противника, лавиной катилась на Берлин.
Липинский сообщил чехам, что капитан тоже решил дождаться американцев и, вместе со всей ротой, сдаться в плен. Эта весть вызвала среди чехов бурю негодования и протеста. Старосты комнат собрались и решили, что надо пробиваться на восток. Чехи решительно не желали дожидаться американцев. «Зачем ждать? — говорили они. — Мы хотим домой. Вестей от родных нет, а пробраться домой к ним не так уж трудно, рукой подать».
Карел возразил, что побег — дело рискованное: нужно избавиться от начальства, захватить оружие и быстро достичь границы. «Не лучше ли дождаться американцев? — спросил он, желая еще раз проверить решимость и отвагу товарищей. — К чему рисковать? Американцы нас не обидят. Подумайте хорошенько, ребята!»
Ребята вознегодовали.
— Мы уже три года ждем, а чего дождались? — кричали они. — Какой толк рисковать жизнью? А если фронт окажется в Цейтце, кто из нас останется в живых? Вспомни, что рассказывал Штепан!
Штепан неделю назад появился в Цейтце и, со слезами на глазах, просил впустить его в школу. Он был из 7-й роты, которая с 1942 года спокойно жила в Майнце, пока американцы не заняли Висбаден на другом берегу, Рейна. Немцы эвакуировали Майнц. Рота отступала вместе с гражданским населением, она пешком шла по шоссе, а навстречу ей, к городу, мчались наспех сформированные танковые и артиллерийские части вермахта, Шоссе были забиты солдатами и беженцами, над головой носились английские истребители и легкие бомбардировщики, сея смерть в колоннах измученных, загнанных людей. От всей седьмой роты уцелело сорок два насмерть перепуганных чеха, они рассеялись по Германии, и каждый на свой страх и риск пробирался на родину, Штепан попал в Цейтц. Его уложили на койку, и он проспал тридцать шесть часов, во сне плакал, а старый Кованда сидел возле и, когда Штепан просыпался, повторял ему, что бояться нечего, что он в безопасности.
— Так что не очень рассчитывайте на всякую там гуманность, — предостерегал Цимбал. — Союзникам мы нужны, как прошлогодний снег. Не воображайте, что они с нами станут нянчиться. Что они о нас знают?
— Когда в тридцать восьмом году нам пришлось худо, англичане притворились, что знать ничего не знают о Чехословакии.
— Лучше надеяться самим на себя.
— И нечего медлить, черт подери!
Карел улыбнулся.
— Так, значит, решено?
Товарищи, не колеблясь, подняли руки.
— Ну, ладно, — серьезно сказал Карел. — Тогда сегодня, в час ночи. Первым делом обезоружим охрану внутри здания. Справиться с караулом на улице будет уже нетрудно. На втором и третьем этажах дежурят два человека. Надо их убрать, но как можно тише. Этим займутся те комнаты, что поближе к лестнице, стало быть, шестая и наша, двенадцатая. Оглушим их, свяжем, и с их оружием ворвемся в комнату немцев. Капитан и Олин спят у себя, а дежурный сидит в конторе у телефона. Когда управимся с теми, кто в здании, можно будет отозвать караул от ворот. Стрелять только в крайнем случае.
— А потом что?
Карел подпер голову рукой.
— У капитана есть карта. Нам предстоит пройти добрых две сотни километров. Сколько времени на это понадобится?
Товарищи стали прикидывать.
— Дня за четыре отмахаем, но давайте считать пять.
— Лучше шесть, ведь днем идти нельзя, разве только лесом. Да и бог весть, что может случиться по дороге. Надо быть готовыми к любой неожиданности.
Ирка, задумавшись, стоял у окна.
— Взгляните-ка туда, на угол, — сказал он.
На углу, где площадка перед школой переходила в улицу, круто поднимавшуюся в гору, стоял трактир. Трактирщик Фрейтаг вылез из дому, долго оглядывался по сторонам, потом подошел к витрине и сорвал с нее листовки с карикатурой на Сталина, Рузвельта и Черчилля. Другая листовка крепко прилипла к окну. Трактирщик принялся соскребать бумагу.
— Видно, дела у них плохи, — заметил Кованда. — Интересно знать, а фюрера он тоже уберет?
Фрейтаг вернулся в трактир, но через минуту показался в витрине и вынес оттуда обтянутый сукном постамент с бюстом Гитлера.
— Чемоданов не брать, — распоряжался Карел. — У каждого в руках только хлебный мешок или чехол от противогаза. Возьмите самое необходимое. Еду мы разделим между собой, когда откроем склад.
— А как быть с немцами? — нетерпеливо спросил Кованда. — Рассчитаемся мы с ними?
Карел внимательно оглядел собравшихся.
— Какие будут предложения, ребята?
Те сидели молча, хмуро уставясь в одну точку. Яростная ненависть вдруг покинула их, и они растерянно думали об участи тех немцев, которые долгие недели и месяцы мучили и тиранили их. Взвесив деяния этих людей, все чехи мысленно называли одно имя и ждали, кто первый произнесет его вслух.
— Око за око! — сказал Ота Ворач, а Кованда положил кулак на стол и твердо произнес:
— Гиль.
Все приумолкли, думая о том, что не названо еще одно имя. Потом Цимбал откашлялся и спросил:
— А Олин?
Ирка поглядел на Карела.
— Все-таки он чех, — сказал он так, словно хотел выгородить и спасти Олина. — Правда, он нам изменил, но не приговаривать же его к смерти!
— Он выдал Гонзика, — напомнил Ота.
— И десятника с каменщиком в Касселе, — неумолимо продолжил Кованда. — А что, если их казнили?
— Но мы этого не знаем.
— И не сможем узнать.
Не зная, на что решиться, ребята растерянно глядели на Карела.
Тот усмехнулся и долго разжигал окурок.
— Судить вы хотели, а вынести приговор боитесь, — медленно произнес он. — Кстати, на это у нас еще хватит времени. Прежде нужно организовать побег.
