Вадим Собко - Избранные произведения в 2-х томах. Том 2
— Дай-ка сюда подснежник. — Шамрай засмеялся. — Мне сейчас всё можно, и всё к лицу!
— Ты не изменился, — на улыбку Шамрая расцвела улыбкой и Жаклин. — Я так боялась.
— Не волнуйся, я скоро, я очень скоро вернусь, — повторил Шамрай. — Я очень скоро вернусь!
— Ты не вернёшься, — очень тихо сказала Жаклин. — Нет, нет, не потому, что ты меня разлюбил. Просто я знаю, ты не вернёшься… Но я…
— Ты о чём это? — перебил её Шамрай.
— О нашей любви. Я очень тебя люблю. И всегда буду любить. Поцелуй меня…
— Глупости ты говоришь, — рассердился Шамрай. — Как же я могу не вернуться?..
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЁРТАЯ
Он не вернулся. В Гамбурге лежал огромный технический архив, вывезенный из Днепропетровска. Двадцать пять деревянных ящиков чертежей и документации. Почему он оказался в Гамбурге? Куда хотели вывезти его гитлеровцы, было неизвестно. Ценность архива очевидна, но англичане не проявили особого интереса к ящикам. Даже война не очень-то изменила их взгляды и убеждения.
Техника Советского Союза? Это ведь что-то очень отсталое, почти древнее. Что ж, забирайте свои архивы.
Шамрай доложил по военному телеграфу Монахову и сразу же получил приказ — беречь ящики, как зеницу ока. За их сохранность лейтенант отвечает персонально. Через неделю в Гамбург зайдёт советский пароход «Петропавловск». Архив погрузить и сопровождать до Архангельска. Там встретят Шамрая…
Шамрай взял телеграмму и задумался. Русские слова были написаны латинским шрифтом и от этого показались какими-то странными, чужими. Может, ему заехать в Париж? Оттуда до Террана — рукой подать, увидеть Жаклин. После его отъезда из Парижа она намеревалась вернуться домой. Да, увидеть и всё решить.
Решить? Ну, хотя бы увидеть её. Шамрай, скорей всего, так и сделал бы, если бы возле архива не стал крутиться какой-то американец. Приветливо познакомился, попробовал выспросить, как оказались здесь эти деревянные ящики, и с чем они.
Роман насторожился, потом забеспокоился, отлично поняв, что стоит ему отлучиться на некоторое время — и от архива и следа не останется.
Чем настойчивее становился американец, тем сильнее настораживался Шамрай. Он даже теперь ночевал здесь же, на ящиках, укрываясь клетчатым пледом, — апрельские ночи в Гамбурге холодные.
Победа приближалась. Берлин уже был окружён Советской Армией. Мир был наполнен тревогой, радостью и ожиданием победы, полной, окончательной. И все люди думали, как будут жить после войны. Для Шамрая всё ясно. Он сдаст архив, возвратится в Париж, заберёт Жаклин, демобилизуется и уедет в Суходол.
Очень хотел написать Жаклин длинное-предлинное письмо, но с ужасом понял, что едва ли сможет сделать это. Говорить по-французски — пожалуйста. Читать — уже несколько сложнее. А вот писать… Писать он почти не умеет. Как же это случилось? Нужно было, лёжа в постели, целую зиму учиться. Хотя зимой он не тратил времени даром. Говорил он свободно, даже с нормандскими словечками. Ну ничего…
Попробуем. На письмецо в десять строчек пришлось затратить чуть ли не целый день. Ошибок, конечно, тьма-тьмущая, но Жаклин всё поймёт. Правда, потом посмеётся над ним, попотешится вдосталь. Шамрай даже усмехнулся, представив себе это. Ничего, не боги горшки обжигают, писать по-французски он научится без ошибок… А может, в такой учёбе и нужды особой не окажется? Жаклин ведь будет с ним рядом каждый день, каждую ночь, всю жизнь. Это ей придётся учить русский язык…
Кончилось тем, что американец предложил за архив деньги, Шамрай вместо ответа, не боясь международных конфликтов, прогнал его и рассказал о его визите английскому коменданту порта.
Тот выслушал и рассмеялся.
— Продайте, — сказал он. — Я не хочу приуменьшать ваших национальных заслуг и достижений, но… довоенная документация… Зачем она?..
— Видно, кому-то здорово понадобилась эта довоенная документация, ежели за неё предлагают деньги, ответил Шамрай.
— И много? — снисходительно улыбнувшись, спросил комендант. — В долларах?
Шамрай назвал сумму.
— Интересно, — задумчиво сказал комендант. И Шамрай понял, что теперь ему придётся охранять архивы не только от американца. К счастью, вечером пришёл «Петропавловск». Длинная стрела легко перенесла на палубу сосновые ящики. Когда пароход отошёл, американец и комендант стояли рядом на пирсе. Лица приветливые, но разочарованные. Шамраю очень хотелось показать им кукиш, но он сдержался и приветливо помахал рукой.
День Победы он встретил возле Полярного круга, на севере от Норвегии, в компании хороших ребят, матросов «Петропавловска». Выпили, как водится, и за победу, и за наступившую мирную жизнь. Полярный день, длинный-предлинный, без конца и края, стоял над северными морями, и оттого действительность утрачивала своё обычное течение и казалась нереальной, а мир романтичным и прекрасным.
Реальность началась в Архангельске.
— Где вас призывали в армию? — спросил комендант порта, когда Шамрай наконец сдал архив.
— В Суходоле.
— Сейчас вам выпишут проездные документы, поедете туда…
— Простите, товарищ майор, мне необходимо вернуться в Париж…
— Вы служите там? Там находится ваша часть?
— Нет, у меня вообще нет части. Но вот командировка…
— Задание вы выполнили. Теперь пойдёте в распоряжение Суходольского военкомата. Там решат, как вас использовать.
— Но у меня в Париже жена…
— Выпишите её к себе, — невозмутимо посоветовал майор.
И Шамрай понял, что комендант и в самом деле не может поступить иначе.
Шамрай долго ехал через всю страну с севера на юг. Сожжённые вокзалы, разрушенные города, прозрачные, выплаканные от горя глаза женщин… И над всем этим синий ветер победы и надежды. Война окончилась, теперь неё будет хорошо. Как же иначе…
Волнуясь, ступил Шамрай на родную землю в Суходоле. Сгоревший вокзал. Руины из кирпича и серой штукатурки. Но на перроне дежурный в красной фуражке, и поезд пришёл точно по расписанию. Жизнь налаживается.
Вот ты и вернулся на Родину, Роман, после долгой, как жизнь, войны. Нет у тебя в вещевом мешке добра — всего лишь любовь Жаклин, победа да чистая, как слеза, совесть. Пути твои были трудными, но нигде ты не поскользнулся, не оступился и потому можешь смотреть людям прямо в глаза.
Сейчас иди домой. В Суходоле остался твой отец. Пройдись по знакомым улицам детства, посмотри на дом, с крыльца которого ты вступил в эту тревожную жизнь. А может, уже давно и нет родного крыльца? Мало ли таких хат поглотило ненасытное чрево войны?
Шамрай помимо воли прибавил шагу. Взошёл на высокую днепровскую кручу. Родной завод дымил всеми своими трубами. Восстановленные мартены работали полным ходом. Внизу Днепр, величавый и вечный, как песня. Сразу успокоилось бешено колотившееся сердце. Что бы там ни случилось дальше, как бы ни сложилась твоя будущая жизнь — ты дома.
И пусть душу твою не надрывает тоска о Жаклин. Она с тобой каждую минуту, в каждом твоём дыхании, в каждой твоей мысли. И Днепр, и этот огромный завод — всё это прекрасно, и потому очень пойдёт Жаклин… Скоро ты взойдёшь с ней, рука в руке, на эту кручу и увидишь в её глазах родное небо и эту синюю волну…
Домик стоял на своём месте, но изменилось всё. Роман понял с первого взгляда — отца не было. Не так подрезаны кусты смородины, и ветви старых яблонь, без подставок, низко склонились к земле. Всё знакомое до боли и одновременно всё чужое.
Ступил на деревянное крыльцо, постучал в дверь. На порог вышел старый дед. Борода ощетинилась короткими седыми волосиками. Широкая лысина блестела на солнце. Да это сталевар Семён Кортах. Его Шамрай знал ещё до войны.
— Приехал? — в свою очередь узнав Шамрая, спросил Корчак.
— Приехал, дедуся. А где отец?
— Отца твоего немцы повесили… В сорок втором… Проходи, сынок.
Шамрай шагнул в сени. Вот здесь, в детские годы, на гвоздике, вбитом в стояк, висели его санки. Гвоздик ещё торчит. Они вошли в комнату. И комната тоже постарела, будто бы стала меньше и потолок ниже.
— Теперь вы здесь живёте?
— Мы с бабкой живём. Наша-то хата сгорела…
— Мне уголок найдётся?
— Что спрашивать? Твой дом, ты хозяин.
— Мне хорошо бы отдельную комнату, — проговорил Роман и почему-то смутился. — Я женатый теперь.
— Будет тебе и отдельная комната. Места хватит.
— А Степан где?
— Степан? — Дед взглянул на лейтенанта, опустился на стул и заплакал. Слёзы текли, пробираясь между седыми волосиками бороды.
— Когда? — спросил Шамрай.
— В сорок втором. Под Сталинградом. Смертью храбрых.
Вошла старая Корчакиха, остановилась у порога, глазам своим не веря, потом бросилась Шамраю на шею, заголосила. В дверь уже стучали соседи. Шутка ли — Роман приехал! С самого начала войны не было ни слуху ни духу, а тут — на тебе: явился.
